Страница 7 из 11
Мы с Иваниди по фильму «Два капитана» так память тренируем. Мне хватает пяти секунд, чтоб понять, какую конфету он стащил со стола, а какую доложил. Пиркин, правда, это считает баловством и предлагает сыграть с ним в шахматы. Но с ним играть не интересно – он не играет, а этюды учит по книжке, и я должен ходить так, как сто лет назад ходил Ботвинник. А если я не хочу ходить, как Ботвинник? Хочу ходить, как сам хожу, что тогда?
– Тогда ты дугак, – говорит Пиркин, – чтоб научиться играть, нужно учить правила игры.
– Правила я и без Ботвинника знаю, – говорю я, – папа научил.
В спор вступает дядя Наум:
– Чтоб научиться играть, надо забыть, что это игра!
– А когда проиграешь? – спрашиваю я, двигая пешку навстречу ладье Пиркина.
– Тогда надо вспомнить, что это была всего лишь игра.
– Живи играя, проигрывая – играй?
– Что-то типа этого, – улыбается дядя Наум и встает со скамейки, – и вообще лето на дворе, а вы с шахматами! Кто купаться идет?..
…Алиса вплотную подошла ко мне. Зрачки ее то сужались, то, наоборот, расширялись, становясь похожими на кружевные салфетки. Тетя Хеба такие салфетки вечерами плетет, потом на столе раскладывает. Словно паучиха паутину расставляет гостям. Не дай бог в эту паутину попасть.
– Да что же вы за люди такие? – орет она на меня и своего сына Колю. – Вы разве не видите, что тут салфетки лежат! Кто варенье над ними лопает? Вандалы!
Так и у Алисы, глаза словно паутинки – размер жертвы подбирают для себя, фокус ловят.
– О чем ты все время думаешь? – Алиса взяла мои руки и стала рассматривать их. – Никак не могу к тебе подвязаться. Где ты вот сейчас был? Я смотрела и не могла понять тебя. Обычно я сразу цепляюсь к людям.
– За что? – искренне удивился я и, чтоб перевести разговор, тоже стал рассматривать свои руки. – Вот от жабы! Видала?
– Что от жабы? – не поняла Алиса. – Ты не ответил на мой вопрос. У тебя как будто два лица. Какое из них настоящее?
– Бородавка от жабы, – ткнул я подбородком в сгиб указательного пальца, – за домом болото. Там жаб полно. Тростинкой надували, одна какнула на палец. От какашки вылезла бородавка. Чтоб ее вывести, нужна нитка и цыганская игла, – я стал нести галиматью, чтоб не отвечать на ее странные вопросы, – нужно замотать ниткой бородавку и сильно стянуть. А потом воткнуть иглу!
– Жаб надували? – недоверчиво спросила она. – Тростинкой?
Я хотел показать руками, как нужно надувать жаб, но мои руки держала Алиса, и поэтому я просто надул щеки, накачивая их все сильнее и сильнее, и, добравшись до того момента, когда щеки стали видны мне самому, резко спустил воздух, вытянув губы вперед. В этот момент Алиса вдруг сжала мои руки, подтянула их вверх и, не давая мне опомниться, вонзила свои зубы прямо в кончики пальцев. От боли я хотел заорать и даже попытался это сделать, но воздух, который я только что выпустил наружу, не оставил в легких и намека на крик.
– Дура, что ли? – на остатках дыхания фальцетом произнес я и со всей силы оттолкнул ее.
Пижама на Алисе сбилась, воротник съехал в сторону, но сама она удержалась на ногах и чуть пригнулась к полу, напоминая сжатую пружинку.
– Ты чего? – сжал я кулаки и двинулся на нее. – Чего как девчонка кусаешься?
В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и Анатолий Иванович в два прыжка оказался между нами…
– Так она и есть девочка, – миролюбиво сказал он, – они же все кусаются! Так, Муратов?
Я разжал кулаки и оглядел свою левую руку. Сразу на трех пальцах, чуть ниже ногтей, на первом сгибе алели вмятины от зубов. Шли они неровно, на среднем пальце укус выделялся крупнее и вдавливался глубже, на указательном и безымянном следы были более бледными.
– А чего она? Я ей про жабу рассказывал, хотел показать! А она укусила. Ладно бы я обзывался или за косу дернул. А так? – пожал я плечами.
Алиса стояла сразу за Анатолием Ивановичем и молча смотрела на меня. Меня ее молчаливые взгляды не то что бы раздражали или пугали, но было малоприятно, когда на тебя кто-то постоянно пялится.
– И пусть не пялится! А то заеду в ухо! – предупредил я больше ее, чем Анатолия Ивановича. – Кто будет пялиться, то как ту жабу надую! Понятно?
– Понятно, понятно, – чему-то улыбаясь, сказал Анатолий Иванович и поцеловал Алису в лоб, – Гриша, – крикнул он через дверь.
Все тот же худой и молчаливый дядька в белом халате зашел в дверь и, взяв Алису за руку, увел из кабинета. Я вновь увидел сидящую за дверью маму, которая продолжала читать брошюру. Странно было не то, что Алиса меня укусила, и не то, что Анатолий Иванович про донора какого-то полдня мне рассказывает или немой Гриша ходит туда-сюда, странно, что мама всего этого не видит или не замечает и сидит себе, спокойно читает какую-то книжку.
– Мама, – не выдержал я, пытаясь окрикнуть ее, пока дверь не закрылась. Но мама даже не шелохнулась.
Анатолий Иванович достал из шкафа липучку с насосом.
– Давление померяем. Не больно!
Он померил мне давление, затем прослушал мое сердце, прикладывая к нему холодную плоскую железячку, стучал по коленке, оттягивал глаза, и, наконец, сел за стол и начал что-то записывать, периодически закуривая сигареты. Тушил он их в пепельницу, выполненную из кости в виде небольшого черного черепка.
– Настоящий череп? – спросил я, устав сидеть молча на кушетке.
– Из Ялты привез, – не поднимая голову, сказал Анатолий Иванович, продолжая писать в журнал. Наконец он захлопнул его и, выйдя из-за стола, подсел на корточки возле меня.
– Ну что? Договорились?
– О чем? – в голове у меня началась складываться картинка, что донор – это не совсем то, что о чем я думал.
– Ты с Алисой. За это я тебя в больницу не положу на лечение. Идет? – Анатолий Иванович вытер пот со лба. – Как пацан пацану обещаю. Но и ты должен пообещать, что все останется между нами, – он протянул мне руку.
Пацан пацану. Все останется между нами. Что – все? Что меня укусили? Или что я ее хотел, как жабу, надуть. Мама еще делает вид, что нет ее тут. Папы нет. Иваниди тоже… были бы рядом, живо бы тут все на место поставили, а так один… Одному, с одной стороны, проще, с другой – труднее. Но ходить все равно тебе самому…
– Живи играя, проигрывая играй, – сказал я, протянув руку навстречу, – слово пацана! Че делать-то надо?
– Особо ничего, – пожал мою руку он, – надо быть всегда рядом с ней. Сидеть рядом, гулять рядом. Находиться недалеко от нее все время. Она девочка хорошая… Многое ей нельзя только! Раз в месяц мы с тобой будем видеться, чтоб мерить давление. Она это знает, ты знаешь, я знаю… Это и будет наша тайна.
– Кусать меня, что ли, будет? Как бабушку-маму свою? – перебил я Анатолия Ивановича, – не… я на это не согласен. То есть сразу говорю: будет кусать – в лоб получит!
– Ведь не надувал ты жабу! Верно? Наврал ей? – сухо спросил он. – Наврал, я знаю. А она это чувствует. Врешь ей – кусает. Не врешь – не кусает. По-моему, честно.
– Честно, – сознался я, – не надувал. А откуда тогда бородавка?
– От верблюда, – вздохнул Анатолий Иванович, поднимаясь с корточек, – ты, главное, запомни, что если что, то место тебе в палате с тем ссыкуном обеспечено. Помнишь?
– Помню, – тоже вздохнул я, – как только мне с ней быть все время рядом, если она тут в больнице лежит? Да и не могу я все время рядом быть. У меня скоро школа.
Анатолий Иванович открыл дверь и, изменив голос на глухой бас, громко сказал:
– Ну все, мама! С сыном все в порядке! Он здоров, если будут обострения, то обязательно ко мне. Можете не волноваться!
Мама, словно все это время не читала брошюру, а была с нами, подняла голову, улыбнулась и встала со скамейки.
– Календулу давать?
– А? – не понял Анатолий Иванович. – Какую календулу?
– Ну, вы ему прописали в прошлый раз. Отвар пить. Нам скоро в школу, мне нужно будет учительницу попросить, чтоб давала ему.
– Уже лишнее, – он зачем-то погладил по моей голове рукой и подмигнул, – в школе как раз и увидимся! Ну, все! Свободны…