Страница 5 из 26
– Дюжина Сезаннов у Бернгейма опаснее всего!
Он ещё поразмыслил и добавил:
– Я останусь у Вюйара.
Затем он посмотрел на заходящее солнце, ему показалось, что он видит вдали сверкающие золотом купола Самаритянина. Слышали, как он бормочет время от времени: «Дюжина Сезаннов! …Дюжина Сезаннов!». И господин Франц Журден, культурный человек, подумал о Суетоне.
В подвальном этаже Гран-Пале, господин Франц Журден не закончил ещё с Сезанном.
Фамильярно обняв шею Девальера,
он пояснил:
– Вы понимаете, я за свободу искусства, цвета. Также и этот портрет госпожи Сезанн, я считаю, что он изумительный.
В действительности, эта дама была хорошим человеком. Но этот рот, этот рот… Вы думаете, он действительно мог быть таким? Я спрашиваю себя об этом, и я не могу в это поверить… Какого дьявола можно было делать с таким ртом!
… И перед жюри снова прошла вереница картин…
Принесли одну из этих картин, которые служат в качестве рекламы мод в некоторых больших магазинах. Голова из воска, туловища задрапированы настоящей тканью.
Руо громко сказал:
– Модные магазины тоже, стало быть, хотят выставляться в Осеннем салоне в этом году?
Франц Журден, в ответ на это саркастическое замечание, покраснел от ярости и, плюясь слюной в лицо Руо, он изрёк следующие памятные слова:
– Конечно, они выставляются, месье! Я за прогресс, я всегда за прогресс! Когда шляпы будут стоить 25 су, они уже не будут стоить 25 франков, а мы сообщество художников.
И господин Девальер, человек светский и богатый, воскликнул:
– Подумать только! Подумать только! Есть уже шляпы за 25 франков?
«Как это недорого! Я не думал, что есть шляпы, которые стоят меньше 25 луидоров.
И господин Франц Журден заставил вернуть картину, которая уже была принята.
Работа жюри продолжалась вот так, в скрежете зубовном членов жюри. Франц Журден сыпал остротами из духа противоречия:
– Рожа чурбана, – сказал он [об одном портрете], но Руо побледнел, он впал в фанатичную ярость.
Мы скажем несколько резких слов о Мольере. А именно о том, что господин Франц Журден только что заставил выгравировать своё имя на всех колонах Самаритянина, новые магазины которого он строил безостановочно. Как и его совершенное подобие, господин Буржуа, Франц Журден любит церемонии. Не для того ли мы живём, чтобы облагородить и принести в жертву связь между одним из своих родственников и дочерью анархиста Вайана, того, которого гильотинировали, хотя и не смогли его убить, организовать искупительный и очистительный праздник, с банкетом и сложным церемониалом?
Тем временем, узнав эту новость, он был ошеломлён. Обывателя в нём это оскорбило:
– Фи! Дочь гильотинированного! Какой скандал!
Но тотчас же проснулся анархист:
– Я доволен, не смотря ни на что. Эта голова привела сюда Х…, а он не буржуа.
И церемония состоялась.
Полные слёз глаза, дрожащий голос и воздетые руки, он благословил своего Х… во имя анархических принципов, после участия в буржуазном банкете.
Нам не нужно говорить об искусстве Сезанна. Однако известно, что господин Франц Журден, под тем предлогом, что этот великий человек не заслужил свою славу, и чтобы не раздражать покупателей своего коммандитиста Янсена, умышленно недостаточно хорошо представил его в Осеннем салоне.
Простодушие Сезанна в том, что касается политики, почти легендарное. Когда Воллар отправился в Экс, чтобы купить картины, его изумило то, что почти все полотна, на которых были изображены дома, имели проколы в виде квадратных отверстий над дымоходами. Он спросил о причине этого.
– Подумаешь! – ответил ему художник, – это дети так развлекаются. Они решили, что если бы у дымохода не было дыры, дым не смог бы из неё выходить.
Сезанн был богат. Он поехал писать с натуры в провинциальном ландо. И это нам показалось довольно забавной чертой времени.
Художник из Экса был скромным. Он охотно обсуждал с профессором план лицея в Эксе и нисколько не пренебрегал его советами:
– Не стесняйтесь меня исправлять, – говорил он, – Вы об этом больше меня знаете.
Когда он писал картину, он любил рассказывать истории. Однажды, по случаю первого причастия, он подарил картину виновнице маленького праздника.
Родители ничего не возразили, но неохотно поблагодарили художника. Они нашли картину ужасной. Сезанн украдкой смеялся над их разочарованием.
Несколько дней спустя он встретился с теми же людьми. Его окружила вся семья, его спешили заверить в дружбе, его благодарили, говорили о его гении.
Эти добрые люди за это время навели справки и выяснили, что картина стоит денег.
Иногда говорят о религиозности Сезанна. Вот, на этот счёт, произнесённое им самим высказывание:
– Я попался на удочку иезуитов, моя сестра ходит к обедне, и я тоже.
Это первый торговец картинами Сезанна и один из лучших в Париже. Он родился в Ла Реюньон, как Леконт де Лиль, господин де Маи и Мариус-Ари Леблон. Его бутик находится в одном из самых потаённых мест. Каждый вечер там собирается весёлая компания.
Он чувствует неловкость, неизвестно по какой причине, за картины, которые он продавал. Он сказал это Герену, говоря о Лефевере, Хеннере и других:
– Как я сожалею о том, что не продевал картин этих господ!
И он добавил на мотив Ты чувствуешь запах мяты:
Девальер
В течение сорока лет он с молодыми и, благодаря тому, что он имеет добрую волю, что весьма похвально, он меняет свою манеру письма в соответствии с духом времени. Ему удалось, без каких бы то ни было особых интриг, стать вице-президентом Осеннего салона.
Внук Легуве последовал словам совета, изложенного в виде двенадцатисложного стиха, своего деда:
Леон Блуа сказал, когда говорил на улице Сент-Марк, 4, где жил Легуве, и где живёт господин Девальер:
– В этом доме остались микробы. Они падают на нашего друга Девальера.
В этом году симпатичный вице-президент затеял хитроумное дело. Он вздумал заставить написать хвалебное слово Осеннему салону в Гранд ревю господина Кормона из Института.
– Вы понимаете, – объяснял он одному из наших коллег, – критика Кормона будет корректной. Ему можно будет ответить, используя те же понятия.
«Время привести людей из Института к пониманию действительного движения в искусстве.
«Члены Института являются наиболее авторитетными представителями крупной буржуазии, а буржуазия должна идти во главе интеллектуального движения. Она должна управлять им под угрозой того, что сама придёт в упадок».