Страница 3 из 26
Я видел, как работает изготовитель подделок в Хоннефе, который расположен на берегу Рейна. То был очень странный старик, живущий отшельником и не общающийся ни с кем, кроме иностранцев, которые приходили к нему покупать старинные вещи. Этот человек специализировался на изготовлении поддельной керамики Зигбурга. Он принял меня по-дружески, и однажды я видел его, стоящего на коленях в своём садике, в тот момент, когда он пачкал влажной землёй новые гончарные изделия, которые, несколькими месяцами позже, он продал протестантскому пастору любителю рейнских древностей. Этот фальсификатор был совершенно счастлив только в те дни, когда он заканчивал какую-нибудь подделку. После этого он смотрел на неё в восхищении, улыбаясь и говоря: «Я сотворил бога, фальшивого бога, настоящего хорошенького фальшивого бога». Затем он брал свою гитару и пел, кривя свой беззубый рот, старые немецкие песни, в которых прославляются Кетхен из Гейльбронна или Шиндерханнес.
1905
Пикассо, живописец и рисовальщик
О Пикассо говорят, что его работы свидетельствуют о преждевременной утрате иллюзий.
Я думаю, всё обстоит как раз наоборот.
Всё очарование его несомненного таланта, мне кажется, служит фантазии, которая правильно смешивает восхитительное и ужасное, отвратительное и изысканное.
Его натурализм, влюблённый в точность, удваивается этим мистицизмом, который, в Испании, покоится в глубине даже самых нерелигиозных душ. Известно, что Кастеляр носил в своём кармане чётки, и, если Пикассо менее религиозен (как я думаю), бьюсь об заклад, он, должно быть, сохранил культ утончённого почитания святой Терезы или святого Исидора.
В Риме, во время карнавала, есть маски (Арлекин, Коломбина или cuoca franchese), которые утром, после буйного празднества, которое иногда не обходится без убийства, идут в церковь Святого Петра, чтобы поцеловать замусоленный палец ноги статуи главного апостола.
Вот создания, которые очаровывали Пикассо.
Под пёстрыми лохмотьями его гибких бродячих акробатов, действительно, чувствуются молодые люди из народа, ветреные, хитрые, ловкие, нищие и лживые.
Его матери нервно сжимают свои тонкие пальцы, как это часто делают молодые матери из низких слоёв общества, и эмблема его обнажённых женщин – покрытое волосами лоно, вызывающее презрение у традиционных художников и являющееся щитом западного целомудрия.
Молодые: Пикассо, живописец
Если бы мы знали, все боги проснулись бы. Порождённые сохраняемым человечеством самим для себя глубоким знанием, пантеизмы, которым поклоняются, и которые его, человечество, напоминают, уснули. Но, несмотря на эти вечные сны, есть глаза, в которых отражаются человеческие существа, похожие на дивные и сияющие фантомы.
Их глаза внимательны, как цветы, которые всегда хотят созерцать солнце. О преизливающаяся радость, есть люди, смотрящие на мир такими глазами.
Пикассо смотрел на человеческие образы, проплывавшие в лазурном небе нашей памяти, и бывшие частью божества, делая нас метафизиками. Сколь благословенны эти небеса, взволнованные полётом, с их тяжёлыми и низкими огнями, как те, что светят в пещерах.
Есть такие дети, которые слоняются по улицам вместо того, чтобы учить закон Божий. Они останавливаются, и дождь затихает: «Смотрите! Есть люди, живущие перед этими лачугами, и их одежда бедна». Эти дети, которых не лелеют, понимают так много. Мама, люби меня сильней! Они умеют прыгать, и акробатические номера, которые им удаются, отмечают этапы умственного развития.
Эти женщины, которых больше не любят, помнят. Они слишком часто повторяли свои утомляющие идеи. Они не молятся; они погружены в воспоминания. Они спрятались в сумерках, как старая церковь. Эти женщины сдались, и их пальцы движутся в плетении венков из соломы. Со светом дня они исчезают, они утешены в тишине. Они обили много порогов: матери защищали колыбели, чтобы их новорождённых малышей не сглазили; когда они склонялись над колыбелью, их крошки улыбались, видя их такими красивыми.
Они часто благодарили, и их плечи подрагивали в этом жесте благодарности, как и их ресницы.
Завёрнутые в холодный туман старики ждали не думая, потому что думали только их дети. Воодушевлённые дальними странами, схватками животных, ставшими жёсткими волосами, эти старики могут просить милостыню без смирения.
Другие просящие милостыню потрёпаны жизнью. Это инвалиды, калеки на костылях и бездельники. Они изумлены тем, что достигли цели, которая оставалась в голубой дали, и которая перестала быть горизонтом. Старея, они превратились в безумцев, подобно королям, у которых было слишком много стад слонов, носящих на своих спинах маленькие крепости. Есть путешественники, которые путают цветы и звёзды.
Постаревшие, как быки, которые умирают к двадцати пяти годам, молодые принесли грудных детей, которых они кормят при свете луны.
В чистом свете дня, женщины молчат, их тела – ангельские, и их взгляд дрожит.
На случай опасности, они не выпускают своих улыбок наружу. Они ждут того, что их испугает, чтобы исповедовать свои невинные грехи.
В течение года, Пикассо продал эту мягкую картину, голубую, как влажная глубина пропасти, и жалостливую.
Сострадание сделало Пикассо жёстче. Площади были местом, где повешенный вытянулся на фоне домов, возвышающихся над наклонными фигурами прохожих. Эти казни ожидали искупителя. Верёвка, чудесным образом, отклонилась от отвесной линии; в мансардах стёкла светились вместе с цветами на подоконниках.
В комнатах, нищие художники-живописцы писали при свете лампы обнажённую натуру с покрытым волосами лоном. Множество женских туфель рядом с кроватью указывало на лёгкую спешку.
Спокойствие пришло после этого буйства.
Арлекины живут под пёстрыми лохмотьями, когда картина собирает, подогревает или обесцвечивает краски, чтобы сообщить силу и продолжительность чувств, когда линии, ограниченные трико, изгибаются, обрывают друг друга или смело устремляются в заданном художником направлении.
Отцовство придаёт необыкновенную красоту арлекину в квадратной комнате, между тем, как его жена моется холодной водой и любуется собой, такая же тонкая и хрупкая, как её муж клоун. Соседний очаг догорает, остужая крытую фуру бродячих артистов. Красивые песни перекликаются друг с другом и, в стороне, проходят солдаты, кляня этот день.
Любовь хороша, когда её приукрашивают, и привычка жить в своём доме удваивает отцовское чувство. Ребёнок подводит отца к женщине, она, так хочет Пикассо, блистательна и безупречна.
Матери, первородящие, больше не ожидали ребёнка, возможно, из-за неких злобных сплетников или дурных примет. Новый год! Они произведут на свет будущих акробатов среди знакомых обезьян, белых лошадей и собак, похожих на медведей.
Сёстры подростки, переступая в поисках равновесия на больших шарах акробатов, сообщают этим сферам лучезарное движение миров. У этих девушек-подростков, они не достигли ещё брачного возраста, есть тревожность невинности, животные учат их религиозному таинству. Арлекины вторят преклонению перед женщинами, они на них похожи, ни мужественные, ни женственные.
Краски приглушённые, как на фресках, линии твёрдые. Но, поставленные на грань выживания, животные стали как люди, и их пол определить невозможно.
Животные полукровки обладают сознанием египетских полубогов; щёки и лбы молчаливых арлекинов иссушены болезненной чувствительностью.
Нельзя перепутать этих бродячих актёров со скоморохами. Их зритель должен быть благоговейным, потому что они с большим искусством воспевают лишённые слов ритуалы. Это именно то, что отличает художника от греческого горшечника, рисунки которого иногда приближаются к работам художника. На расписанной глине бородатые жрецы и болтуны приносят в жертву кротких и обречённых животных. Здесь мужественность безбородая, но она проявляется в нервах худых рук, в неровностях лица, и в животных есть какая-то тайна.