Variant

Первая явилась Альгиз. Своенравная, остроязыкая — руна перемен и крутых поворотов.

За ней ворвался Дагаз, одаряющий верой, делающей невозможное возможным.

Сплетаясь и разделяясь, медленно вплыли Лагуз и Эйваз — интуиция и мудрость, астрал и прогресс…

Турисаз и Тейваз — сила Молота Тора и мужской сущности, воин-защитник и страстный любовник — встали рядом.

К сидящим на полу рванулась неистовая Хагалаз — опасная женская сила ведьмовства. Но мгновенно была остановлена жнецом-Йер, считавшим здешний «урожай» отличным, и Гебо-объединяющей, не скрывающей своей радости встречи с Олив.

Райдо в одежде возницы скромно встал у дверей: его слово последнее — дорога… Прямо над Максимилианом проявились двое — осторожная Ингус и Перт в вечном своем капюшоне, скрывающем лицо. Первая — разрушала отжившие отношения, любовные связи; второй — хранил тайну магического перерождения через смерть — нахождения собственной сути ценой собственной жизни.

Соулу — солнечная руна звездного часа победителя, которому некуда отступать — не стала проявляться, а невесомой сверкающей пыльцой накрыла сидящую Олив как плащом, придав ей уверенности и силы.

Женщина выпрямилась и огляделась.

Цинна смотрел с опаской и любопытством, а вот Драккар…

Он-то как раз прекрасно понимал, что воплощения рунического Футарка в образы быть не может — это противоестественно! Не такова природа рунной магии… Но, похоже, его ученица снова внесла перемены в устроенный порядок вещей.

Однако, самой Олив было не до того: она перебирала проявленные сущности рун, понимая, что появились они здесь ради чего-то необыкновенного, невероятного. Ну, не ради нее же, в самом деле, проявился весь Футарк!

Хотя нет. Не весь.

Тело ее тут же покрылось мурашками от неясного предчувствия.

Она обратилась к образам рун, не разжимая губ.

«А где же те, что так часто мне помогали?»

Ее волшебное солярное покрывало замерцало ярче, защекотало кожу — словно засмеялось: «Беркана — в тебе, Кано — в твоем младенце. Ты создала уникальный род, семью, клан — как больше нравится. Ты создала для них новый мир, возродив погибший, в котором обитали и мы. В благодарность мы исполним желание твоей дочери»

— Дочери?.. — растерянно, вслух пробормотала Олив.

— Да, — также вслух зашелестела тишина, — дочери. Она — листок Игдрассиль.

— Древа Жизни?! — ахнули все…

Молящий, прожигающий сапфировый взгляд Кристин, отпустил зрачки сестры и переместился ниже — на ее живот. Рыжая безотчетно потянулась к нему, но увидев кровь на своих руках, резко отдернула ладонь и согнулась над Создателем, утопив рыжие пряди в темной луже.

Чувства Олив понять было невозможно — взгляд ее застыл, обращенный вовнутрь. Свободной рукой (одной она все также сжимала скользкие кровавые пальцы Спенсера) Олив прикоснулась к своему солнечному покрывалу, провела по голове сверху вниз — словно погладила. Там, где ее пальцы оставили кровавый след, свечение вспыхнуло ярче, сжигая темно-вишневые мазки.

Собственно, одежда ее и Кристин уже совершенно пропиталась темно-вишенвым, и можно было сказать, что обе они стали «девушками в красном»… Тем контрастнее смотрелась на ней эта ослепительно посверкивающая дымка.

Фата? Мантия? Это было невыносимо.

«Какая фата, если в доме горе?..»

«Какое горе, мама, кого ты хоронишь?»

«Не знаю, детка… Мне очень больно».

«Я хочу второй шанс, мама».

«Не понимаю…»

Теплая волна поднялась к сердцу, к солнечному сплетению.

«Поделись молочной силой, мама!»

«Молочная сила». Сила руны Беркана. Сила матерей и младенцев. Созидающая, очищающая, защищающая. Не агрессивная, но сметающая все на своем пути, ради продолжения маленькой жизни. Всегда жертвенная, не ожидающая награды, растапливающая самые каменные и мертвые сердца.

«Знаю, что ты хочешь сделать, детка. Я согласна. А ты, Крис?»

Тихое «да» потонуло в треске грозового разряда…

Покрывало Олив вспыхнуло ослепительно ярко, фигуры Футарка влились в свечение, оставив внутри только троих.

Эгиль и Цинна, отброшенные к облитому дождем стеклу, и скованные неподвижностью, вынуждены были только наблюдать. Хотя через несколько секунд сквозь столб света уже нельзя было ничего различить.

Внезапно внутри что-то взорвалось, свет стал ярко-алым, затем — все исчезло, и включилось аварийное освещение. Картина, представшая их глазам, заставила Цинну произнести банальное

— Ради такого стоило вернуться!

Хотеть значит мочь. Глава 20.

Любовь — это глагол. И означает действие.

Цинна был прав — им действительно не дали насладиться друг другом.

О том, что псы Демиурга уже почти у порога, знали оба — оставалось только ждать. Но эти несколько часов в сюрреалистичной роскоши нью-йоркского пентхауса для новобрачных сблизили их больше, чем все предыдущие ночи и дни.

В этом, почти театральном великолепии, среди шелков, ковров и канделябров, Северянин поймал себя на мысли, что только теперь начинает принимать всерьез свою новую жизнь. По-настоящему всерьез — так, как веками не-мертвые принимают окончательную смерть. Его долгое существование в череде эпох стало вдруг казаться ненатуральным, словно все происходило на сцене или на экране.

И посреди всей этой мишуры единственным настоящим были его женщина с го ребенком во чреве и то чувство, которое он испытывал к ней.

К ним обеим…

Речь шла не о любви, вернее — не только о любви. Хотя, именно она, поначалу принятая им за сексуальное притяжение и любопытство, азарт обольщения и ревность собственника, заставляла трепетать его мертвое сердце при одной мысли об этой смертной. Викинг тогда даже стал видеть сны, как при жизни, словно это он сам был одурманен афродизиаком крови вампира.

Это было ново, забавно и очень развлекало. Пока Арн не осознал, что чувствует, как живой. И больше того — чувствует себя живым!

Не человеком, нет. Человек не обладал и десятой долей восприятия и возможностей, доступных вампиру.

Но в том-то и состоял парадокс! Не-мертвые видели этот мир гораздо полнее и многограннее, но не могли насладиться им так, как люди — эмоционально, трепетно, всем сердцем… Именно эта способность к нему и вернулась.

С появлением в его не-жизни маленькой упрямой провинциалки, оказавшейся удивительным и загадочным существом, его мир изменился. Вампир испытал многое из того, чего желал и страшился — и все это неразрывно было связано с Олив. Она нарушила привычное существование вечного викинга, поплатившись за это потерей собственного мира.

Золотоволосая солнечная девочка не захотела вписываться в стандартную схему взаимоотношений с вампирами, становясь любовницей выбравшего ее более сильного и древнего, со всеми вытекающими последствиями. Ее не устраивало, что у влюбленной в пьющего кровь есть только два варианта завершения недолгой жизни: обычная смерть или смерть с обращением. И, поскольку терять ей было нечего, фея поднапряглась и перевернула все с ног на голову, чудесным образом изменив своих любимых и создав свой мир.

Магия взбалмошной феечки чудесным образом стала сильнее вампирской крови и жажды Зверя, потому что ее кровь оказалась для не-мертвых не просто желанным десертом, а мощным катализатором их трансформации! И вкусившие ее попались на собственную удочку, потому что совершенно не были готовы к такому повороту событий.

Первым оказался он — тысячелетний викинг Рорик Арнбьорн, прозванный Северянином. Древний вампир, полюбивший смертную и не решившийся ее обратить, получивший за это в подарок солнечный свет, новую реальность и возможность стать отцом…

Хотя… нет. Как раз первым-то Арн и не был.

Поэтому всегда знал, что вампирская кровная связь не даст забыть настоящего «первооткрывателя» ни ему, ни его возлюбленной. Этого грустного, злопамятного, насмерть влюбленного Пьеро, в безумном своем соревновании за право главенства в вампирской иерархии и в постели Олив решившегося на тотальный апгрейд темной кровью свирепой богини. Или, как выяснилось позже — крови и силы Предвечных.