Сказки и легенды

— Благороднейшая из жен, — воскликнул он, восхищенный, — этот храм любви возвысил тебя над тысячами женщин, он будет славным памятником и сохранит имя твое для потомства; пока сохранится хоть одна щепка от этого ложа, мужчины будут ставить в пример своим женам твое образцовое самопожертвование.

Через несколько дней в замок благополучно прибыла Анжелика и была встречена с большой помпой, как невеста графа. Оттилия приняла ее с открытым сердцем и распростертыми объятьями и ввела в родовой замок, признав совладелицей всех своих прав.

Тем временем двоеженец отправился в Эрфурт к викарию, чтобы назначить день венчания. Благочестивый прелат пришел в ужас, услышав столь кощунственное предложение, и дал графу понять, что он в своей епархии не допустит подобного святотатства. Тогда граф Эрнст предъявил ему оригинал папской грамоты, удостоверенной печатью святого отца в виде рыбы, что означало для него печать молчания. Тут он вынужден был дать согласие, хотя выражение его лица и покачивание головы ясно показывали, что верховный рулевой корабля христианской церкви этим снисхождением пробил огромную брешь в киле и следует опасаться, как бы судно не погрузилось в воду и не затонуло.

Венчание совершилось торжественно и с большим великолепием. Оттилия, бывшая посаженой матерью невесты, приготовила роскошный пир. Графы и рыцари со всей Тюрингии съехались в замок, чтобы отпраздновать эту необычайную свадьбу. Прежде чем граф повел свою прекрасную невесту к алтарю, она открыла свой ларчик с драгоценностями и преподнесла ему в приданое все сокровища, какие у нее еще оставались после расходов, связанных с получением разрешения на брак. А он назначил ей, как свадебный дар, пожизненную ренту.

В день бракосочетания миртовый венок целомудрия обвивал золотую корону на голове дочери султана, и с этим украшением она не расставалась всю жизнь, нося его как знак своего высокого происхождения, поэтому подданные величали ее только королевой, а придворные служили ей и почитали, как королеву. Лишь тот, кто заплатил когда-нибудь пятьдесят полновесных гиней за удовольствие понежиться одну ночь в божественной кровати доктора Грехема в Лондоне, может вообразить восторг, какой ощутил граф Эрнст Глейхенский, когда перед ним открылось эластичное ложе трехспальной постели, чтобы принять новобрачного с обеими женами. После многих бессонных ночей тихая дремота очень скоро смежила веки графини Оттилии, лежавшей рядом с вновь обретенным супругом, а ему была предоставлена полная свобода вместе с милой Анжеликой беспрепятственно подбирать рифму к слову мушируми.

Семь дней длилось его брачное блаженство, и граф Эрнст должен был признать, что эти дни с избытком возместили ему семь мрачных лет, проведенных в башне за железной решеткой в Великом Каире. И это не было пустым комплиментом по адресу обеих жен, ибо поистине правильно основанное на опыте утверждение, что один радостный день может усладить горечь и скорбь целого печального года.

Никто, если не считать самого графа, не плавал в таком блаженстве, как его верный оруженосец, ловкий Курт, отдававший честь богатым яствам и винам своего господина. Он одним духом осушал кубок радости, усердно обходивший слуг. Насытив желудок, он начинал рассказывать о своих приключениях, и тогда все за столом жадно внимали ему. Но когда графское хозяйство вернулось в скромное, будничное русло, он отпросился у господина и отправился в Ордруфф, чтобы навестить там свою жену и осчастливить ее своим неожиданным возвращением. В долгие годы разлуки он честно соблюдал воздержание и теперь мечтал о заслуженной награде за свое примерное поведение, надеясь на счастье обновленной любви. Фантазия яркими красками рисовала ему образ добродетельной Ревекки, и чем ближе он подъезжал к стенам, за которыми она жила, тем ярче становились эти краски. Курт видел перед собой жену во всей ее прелести, восхищавшей его в день их свадьбы. Он видел, как она, пораженная внезапным возвращением мужа, почти без чувств падает в его объятия от избытка радости.

Убаюканный этими радужными картинами, он не заметил, как добрался до ворот своего родного города, пока вооруженный городской страж не закрыл перед ним шлагбаум и не стал расспрашивать, кто он таков, что за дела у него в городе и мирные ли у него намерения. Ловкий Курт честно ответил на все эти вопросы и осторожно поехал по улице дальше, чтобы конь стуком копыт не выдал раньше времени его прибытия. Закрепив повод у калитки, он бесшумно прокрался во двор, где его прежде всего радостным лаем встретил хорошо знакомый старый цепной пес. Однако он крайне удивился, увидев двух резвившихся в сенях веселых, толстощеких мальчиков, похожих на херувимчиков, украшавших балдахин в глейхенском замке. Прежде чем он успел поразмыслить над этим, из дверей дома осторожно выглянула женщина, чтобы посмотреть, кто пришел. Ах, какой контраст между идеалом и оригиналом! За семь лет зуб времени немилосердно изгрыз ее былую красоту. Однако в основном черты лица настолько сохранились, что хорошо знакомый человек вполне мог узнать ее, подобно тому как узнают прежнюю чеканку на стершейся монете. Радость свидания легко скрыла недостатки внешности, а мысль, что это печаль о нем в его отсутствие избороздила морщинами гладкое лицо любимой женщины, размягчила добродушного супруга. Он горячо обнял ее и сказал:

— Здравствуй, милая жена, забудь все свое горе. Смотри, я жив и опять с тобой!

Кроткая Ревекка ответила на эту нежность столь крепким ударом в ребро, что ловкий Курт отлетел к стене, и подняла страшный вой, сзывая слуг, будто он посягал на ее целомудрие. Она ругала и срамила его и вела себя как свирепая фурия. Нежный супруг все же оправдывал эту неприветливую встречу, объясняя ее негодование тем, что он оскорбил свою скромную супругу дерзким поцелуем. Он решил, что она не узнала его. Набрав в легкие воздуху, он пытался вывести ее из этого явного заблуждения, но вскоре понял: жена глуха к его речам и нет здесь никакого недоразумения.

— Бессовестный негодяй! — вопила женщина визгливым голосом, — семь долгих лет ты шлялся по далеким странам и таскался с чужими бабами, а теперь воображаешь, будто я подпущу тебя к своей непорочной постели? Знай, мы разведены. Разве не вызывала я тебя трижды во всеуслышание к церковным вратам? И разве не объявили тебя мертвым после того, как ты посмел не явиться? И не было ли мне разрешено высшей властью оставить свое вдовство и выйти замуж за бургомистра Виппрехта? Уже шестой год мы живем как муж и жена, и эти два мальчика — благословение нашего брака. И вот приходит смутьян и хочет нарушить мой домашний мир! Если ты сию же минуту не уйдешь отсюда, магистрат прикажет заковать тебя в колодки и выставить к позорному столбу в назидание всем подобным бродягам, злонамеренно покидающим своих жен!

Это приветствие его некогда любимой дражайшей половины было для ловкого Курта равно удару кинжалом в сердце. Желчь его будто прорвалась через плотину и излилась в кровь.

— Ах ты распутная тварь! — вскричал он. — Что мешает мне сейчас же свернуть шею тебе и твоим ублюдкам? Вот как ты хранишь свои обеты? Забыла, как клялась на нашем брачном ложе, что даже смерть не разлучит тебя со мной? Не ты ли сама добровольно обещала, что коли душа твоя расстанется с телом и вознесется к небесам, в то время как я буду томиться в пламени чистилища, ты сойдешь ко мне из райской обители, чтобы овевать мою бедную душу опахалом, пока она не освободится из преддверия ада? Чтоб твой лживый язык почернел, падаль ты этакая!

Примадонна Ордруффа обладала, правда, острым язычком, который ничуть не почернел от проклятий разгневанного экс-супруга, но все-таки мадам Ревекка нашла неудобным продолжать с ним перебранку. Вместо этого она многозначительно кивнула слугам; служанки и работницы набросились на бедного Курта и brevi manu[224]вытолкали его из дома. При исполнении этого акта домашнего правосудия хозяйка сама провожала отставленного спутника жизни до ворот, обмахивая его метлой.

224

Без проволочек (лат.).