Горькое счастье

– Я понимаю вас, Ольга Дмитриевна, – произнес, наконец, Николай, – Поверьте, я умею ценить ваше расположение… Я… я… Вы не рассердитесь?

– Нет, обещаю вам… Так что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать… что вы мне нравитесь… чрезвычайно нравитесь… – признался Николай.

– Что ж, я очень вам благодарна, – отозвалась его собеседница. – Однако прежде, чем вы скажете что-нибудь еще, я бы хотела предупредить вас…

– Ваше сердце принадлежит другому?

– Не в этом дело.

– А в чем же тогда? Откройтесь мне. Поверьте, я благородный человек и не посмею ничего такого, что было бы… – Николай осекся.

– Я очень верю вам, Nicolas (Николай – франц.), очень верю… особенно вашему благородству… но есть обстоятельства…

– Какие же это обстоятельства?

– Во-первых, я бедна…

– Это не имеет для меня значения!

– А для меня имеет. Я не хочу воспользоваться вашим расположением, чтобы поправить свои дела. К тому же есть и другое обстоятельство.

– Какое же?

– Я много старше вас.

– Это тоже ничего не значит для меня. Вы умнее, опытнее всех этих юных барышень с пустяками в голове. Это меня вполне устраивает. И ничуть не смущает.

– А меня, признаться, смущает. К тому же есть еще и мнение других… сомневаюсь, что остальные будут в восторге от… – собеседница Николая замолкла.

– Я, уважаемая Ольга Дмитриевна, во всем похожу на отца: он тоже не спрашивал у других, что ему делать. Поэтому и я не стану так поступать.

– Мы рискуем всем, вы понимаете это, Nicolas (Николай – франц.)?

– Что ж… aimer c’est avant tout prendre un risque (любить, это, прежде всего, рисковать – франц.).

– Но я не могу, не имею права ломать вам жизнь.

– Вы? Вы можете сломать мне жизнь?! – воскликнул Николай. – Но это решительно невозможно! Меня не это волнует, а… извините меня, совсем другое.

– Что же?

– Позвольте мне узнать, что вы думаете обо мне, чувствуете ли какое-нибудь… расположение к моей особе?

– Николенька, дорогой… – Ольга в волнении поднялась со скамейки.

– Ольга, свет души моей, – также взволнованно произнес Николай. – Я… у меня… я вам должен что-то сказать…

– Говорите, – откликнулась Ольга, вся подавшись навстречу Николаю. – Говорите, у меня сейчас сердце разорвется!

– Я знаю, что все это не ново, я понимаю, что порыв мой может быть подвергнут остракизму, осмеян толпой как банальный, но толпа не может предложить взамен этому ничего другого, ничего кроме «русской хандры», разочарования, рефлексии и прочей чепухи в том же роде… и…

– И?

– Я люблю вас, вот такая приключилась со мной история! – наконец произнес Николай с облегчением, словно бы сбросив с себя тяжелый груз.

– Так ты меня любишь, да?.. – ласково проговорила она.

Он стал целовать ее платье, плечи, руки, а она смеялась и радовалась, и готова была заплакать.

– Если б ты знал… если бы ты знал, – произнесла Ольга, и на глаза ее навернулись слезы. – Неужели ты все это говорил серьезно? – спросила она с грустной нежностью и осторожно поцеловала его в волосы.

– Ты думаешь, может быть, что это минутное чувство? – сказал он. – Но это так это, совсем не так. И что за дело, если нам суждено жить друг для друга только минуту, но ведь только это и есть жизнь!

– Я так много хотела сказать тебе, Николенька, сердце мое, боже мой!.. – произнесла Ольга взволнованно. – Хотела сказать с самой нашей первой встречи там, в доме у твоей тетушки.

– Скажи мне, скажи! – воскликнул Николай и, обняв Ольгу за талию, посмотрел ей в глаза.

– Но как это сделать?! Как это сделать?! Ах, я, безумная! Что я делаю?1 – Ольга замолкла, не в силах более продолжать.

– Ну, ну, скажи мне, скажи мне все! – воскликнул в великом волнении Николай.

– Когда я увидала тебя в первый раз… Господи! Как это глупо!

– Ты любишь меня?..

– Да… – еле слышно откликнулась Ольга, опустив голову.

Николай прижал ее голову к своей груди и сказал:

– Неужели это правда? Мне трудно поверить… Господи, как я счастлив… – с этими словами он встал перед ней на колени, припал к ее ногам и прижал губы к ее руке.

– Встаньте, граф, встаньте, – прошептала она.

И тут слезы побежали из его глаз.

Она подняла его с земли, села на скамейку и посадила его возле себя.

– Николаша, мon cher ami (мой дорогой друг – франц.), – сказала она, – полно тебе плакать, что с тобою? Ты сам видишь, что я неравнодушна к тебе, так чего же ты плачешь? – щеки ее покраснели, грудь неровно волновалась.

– От счастья, – проговорил он и принялся осыпать поцелуями ее руки.

– Милый мой, – произнесла она, – я не понимаю, чем я тебе понравилась? Посмотри на меня ближе, ведь я совсем не хорошенькая… я не молода и уже не свежа как юные девы вокруг… за что же ты мог меня полюбить?

Она положила голову его на свою грудь, обхватила его стан своими руками.

– Боже мой, полно, полно тебе, – проговорила она и сама вдруг заплакала. – Бог милостив, все пройдет, все забудется… перестань же тосковать, побереги себя… ты ведь знаешь, что я не та, кто тебе нужен. Я стара для тебя, тебе нужна юная, нежная, неиспорченная прошлым девушка, а не такая как я…

– О чем ты говоришь? – произнес он взволнованно. – Я не понимаю твоих слов!

– О том, что у нас с тобой слишком большая разница в годах.

– Это правда, у нас большая разница в годах, но что же из этого?! – воскликнул он. – Неужто это может быть преградой нашим сердцам? Они ведь не хотят думать об этом, они ведь жаждут соединиться!

Она наклонилась к нему, одной рукой обняла его шею, а другой стала играть его мягкими светло-русыми волосами.

– Послушай, mon chéri ami (мой дорогой друг – франц.), ты знаешь, как я симпатизирую тебе, – произнесла она с нежностью. – Бог знает, чем ты умел привязать меня к себе! Кажется, нет вещи, которой бы я для тебя не сделала, нет жертвы, которой бы не принесла тебе. Но теперь, раз, в первый раз в жизни, у меня есть к тебе просьба. Выполнишь ее?

– Не сомневайся! – заверил он ее.

– Оставь меня, ищи себе другую – лучше, чище, невиннее.

– Скажи, что и ты любишь меня, как и я – тебя… – взмолился он.

– Я не могу, я не должна любить тебя.

– Я не понимаю – почему. Впрочем, я сейчас вообще плохо соображаю, – признался Николай и посмотрел ей в глаза, отчего еще больше взволновался, сердце его забилось восторгом. – Но я твердо знаю только одно – никто другой кроме тебя мне не нужен. Ни сейчас, ни после. Всё, всё в мире сейчас – это ты.

Ольга тяжело дышала, щеки ее горели. Белое платье так и ходило на ее груди, и в легкий вырез видно было, как быстро подымаются и падают розовые округлости ее тела. Каждое слово, каждый звук голоса молодого графа входил ей в душу, ответная любовь, глубокая, чистая, стремительно наполняла ее сердце. Она вспыхнула, поглядела в его серые, полные любви глаза, на его статную, красивую фигуру, от которой веяло силой и юностью, протянула без колебания ему навстречу руки и сказала: – Пойдем в дом, в мою комнату…

А потом, уже в ее комнате он, нежно обняв ее, целовал её, полный благоговения к ней, полный сознания предстоящего ему неслыханного блаженства. Сердце его дрожало от нежности и любви. Целуя ее голову, щеки, лицо, он вдруг увидел, что из глаз ее текут слезы. Это взволновало и растрогало его.

– Милая… не плачь… милая… – твердил он жалостно и мягко. – Что ты плачешь, что?

– Мне стыдно перед тобой. Ты такой чистый, добрый, и я стесняюсь говорить тебе об этом.

– О чем?

– Что я гадкая…

– Вздор, вздор! Какая же ты гадкая?! Ты ангел, нет, ты прекраснее всех ангелов в раю. Ты и есть мой рай.

– Но если ты будешь со мною, то ведь сколько обид, позора и страданий падет на тебя.

– Ну и пусть, пусть… если ты будешь рядом, если ты любишь меня – то мне ничего в жизни не страшно.

Она порывисто обняла его за шею и нежно привлекла его голову к себе на грудь. Она была без корсета, отчего он почувствовал податливую упругость ее тела и его теплый, сладострастный запах. Тут она вдруг быстро закинула руки ему за шею, томным, страстным и сильным движением вся прильнула к нему и, зашептала отрывисто, вся содрогаясь и тяжело дыша: