Кукла наследника Какаяна

Когда работа была в разгаре и её трудно было остановить, а главное – сам доктор Каспер творчески возбудился в достаточной степени, я, как бы невзначай, решился затронуть самый щекотливый для меня вопрос. Рассматривая компьютеры, плейеры, усилители, гитары, кофеварки, часы с кукушкой и прочие неисправные механизмы на стеллажах, я небрежно обронил:

– Если не возражаешь, я повременю с оплатой. Сижу на мели как броненосец «Потемкин».

– Шокин блю. Это есть неважный пустяк, – рассеянно отвечал Каспер. – Вам только надо сейчас побегайт магазейн за цвай бутылкен алкоголь.

– Ты что, бухАешь? – встревожился я.

– Вас ист бухайт? Цвай бутылкен пиво цузаммензетцен, – безмятежно отвечал самородок.

С сильно бьющимся сердцем и пятью бутылками пива в пакете я вернулся из магазина. Со времени моего ухода прошло не более десяти минут, а кукла уже лежала на столе девственно целая и разве что немного смущенная. Доктор Каспер, подпрыгивая на носках при каждом шаге и потирая ладони, в нетерпении прохаживался вокруг своего творения.

– Пробуй! – вымолвил он человеческим языком. – Всех функций восстановить не удалось, но кое-что я сделал. Я сделал все, что в человеческих силах, кто может – пусть сделает больше, как сказал Кай Юлий Цезарь под Полтавой.

– И что же ты… сделал? – улыбнулся я с несмелой надеждой.

– Энеки-бенеки! – доктор Каспер выхватил из своих залежей какой-то пыльный диск и сунул его в раззявленный рот Аманды. Девушка запела сиплым голосом Джо Кокера:

Baby, take off your dress, yes, yes, yes!

– Я сделал из неё ди-ви-ди караоке, – сообщил доктор Каспер, излучая творческое счастье.

Среди всех вариантов моего спасения самым бесполезным казалось обращение к Рошильду, но иного выхода у меня не было.

Настоящая фамилия Рошильда была именно Рошильд, и богат он был если и не совсем как Ротшильд, то почти как Ахав Какаян. Достаточно сказать, что недавно он купил третий «Кадиллак», не отличающийся от двух предыдущих ни моделью, ни цветом, ни годом выпуска, только потому, что он якобы ходил с какой-то особенной мягкостью.

Впрочем, Рошильд не всегда был так богат. После окончания педагогического института он работал тренером по велосипедному спорту с окладом 86 рублей и весь обед его нередко состоял из бутылки кефира с булочкой, на которую я, преуспевающий научный сотрудник, добавлял ему двенадцать копеек. Мы шутили, что Леонида надо занести в книгу рекордов Гиннеса как самого бедного Рошильда планеты. По паспорту Рошильд был украинец. Выдавал он себя за грузина. Но с годами природа взяла свое, и Леонид разбогател.

Степень богатства Рошильда я не берусь оценить даже приблизительно. Возможно, она была сильно завышена его цветистым воображением, в коем он представал неким Гарун-аль-Рашидом. Его творческий путь не был освещен в альманахе местной финансово-промышленной палаты «Вопреки обстоятельствам», которую остряки называли «Справочником прокурора», а Интернет, вместо информации о Рошильде, предлагал прибавить к его фамилии одну букву и читать сколько угодно о династии легендарных еврейских финансистов.

Интуиция подсказывала мне, что сказочный взлет Леонида связан с приватизацией некого противовоздушного КБ, фактически возглавляемого его отцом, одним из виднейших военных конструкторов нашей современности. Рошильд-сын, свободно владевший несколькими иностранными языками, зачастил в страны второго и третьего миров, заинтересованные в своей самобытности. После каждой такой поездки его благосостояние скачкообразно улучшалось, а представители американского МИДа в очередной раз упоминали в своих нотах наш городок, как источник вероломной помощи черным силам Оси Зла.

Казалось бы, интересы скромного сторожа в магазине сексуальных принадлежностей и торговца ракетным вооружением бесконечно далеки друг от друга. И все же, примерно раз в три недели Рошильд утомлялся от своих уголовно-экономических коллег и вспоминал о старом приятеле по велосипедному спорту, то есть, обо мне.

В такие вечера Леонид (естественно, за свой счет) приглашал меня в лучший ресторан города «Купецъ Наныкинъ», где мы предавались ностальгии. А поскольку самым приятным пунктом ностальгии были наши совместные сексуальные приключения, то наш вечер встреч, как правило, плавно перетекал из ресторана в стриптиз и оттуда – в нумера. Затрудняюсь сказать, что стоило Леониду одно такое сентиментальное путешествие в прошлое. Но если суммировать его расходы на меня хотя бы за этот год, то и выходило, что он истратил никак не меньше искомой суммы.

Так почему бы, думал я в отчаянии, ему не выдать мне эту сумму авансом на руки, мне, своему единственному другу, который находится на грани жизни и смерти?

Салон автомобиля Рошильда площадью был примерно равен моей комнате, но значительно превосходил её комфортом. Леонид включил поддувало, мгновенно превратившее июльское пекло в прохладное майское утро, и стал что-то рассказывать о своей последней поездке в Италию. Насколько я понял, итальянцы разочаровали Рошильда своим раболепием перед властями, так же как его разочаровывали представители всех других наций, с которыми ему приходилось иметь дело, кроме, пожалуй, грузин.

– Он мне говорит: как вы смеете так говорить о Буше, этом великом человеке? А я ему говорю: я имел маму вашего великого человека, а вы педераст. Согласны? – воскликнул Рошильд, хлопнув себя ладонями по мощным ногам, но заметил, что я реагирую недостаточно темпераментно и насторожился. Как всякий человек при деньгах, он понимал, что мотивы собеседника угадать не так уж сложно. А если поведение собеседника не совсем понятно, значит, он хочет денег.

– Что-то случилось? – просил он.

И я, без всякой психологической подоплеки, вывалил:

– Мне нужна крупная сумма денег. Ну, крупная для меня: тридцатка.

Рошильд крепко задумался. Я вспомнил (хотя и не забывал об этом никогда), что Леонид, как сгусток противоречий, сочетал в себе бессмысленную щедрость с неоправданной скупостью. Он мог вышвырнуть на тебя несколько сотен долларов вечером, но пожалеть двадцати рублей на пиво утром. Обо всех наших однокашниках, которые пытались одолжить у него деньги, он отзывался с отвращением, как о проходимцах. Неважно, о какой сумме шла речь. Особенно его возмутил один одногруппник, преподаватель-подвижник из пригородного интерната Неелово, свихнувшийся на патриотизме от нищеты. У него хватило ума попросить у Рошильда денег на издание газеты национального единства «К топору!» На что Рошильд якобы ответил:

– А не хочешь ли пососать у Гитлера?

В силу литературности последней фразы и склонности Рошильда к гиперболам, я считал такой ответ выдумкой. Но Леонид, конечно, не дал бы денег на развитие фашизма в нашем городе. Равно как и на бизнес, строительство, приобретение жилья, автомобиля, лечение, похороны и что угодно ещё. Кроме обжорства и блядства.

– Я подарил Жоржику «Лексус», – сказал Леонид, имея в виду своего двадцатилетнего сына. – И даже для меня это значительная сумма. К тому же, этот подонок Буш так обложил нас со всех сторон, что скоро мы будем выпускать вместо ракет новогодние хлопушки. Словом, ты не поверишь, но я вынужден отказывать себе в самом необходимом. В Италии я не пошел к блядям.

– В таком случае меня на днях убьют, – сказал я уныло.

Леонид задумался ещё крепче. С годами, по мере взросления детей, он делался все более сентиментальным. Он жалел несовершеннолетних потаскушек, одиноких официанток, поднимающих детей без мужа, старых нищенок у дверей магазина, кошечек, грязных цыганских детей. О былом буйстве напоминали только приступы бешенства при халатном обслуживании в магазинах.

– Бедняга, – сказал Рошильд. – Сколько же тебя спасет?

– Хотя бы двадцать, – оживился я.

И вдруг произошло чудо. Кто-то из того же небесного ведомства, которое решило устранить меня из жизни, отчего-то передумал. Рошильд широко улыбнулся своими неестественно белыми, ровными зубами, потрепал меня по плечу и сказал: