Кукла наследника Какаяна

Я мгновенно протрезвел и стал панически тыкать во все кнопки дистанционного пульта. Я пробовал голосовые команды, листал справочник, пытался перезагрузить Аманду и заменить блок питания. Все было тщетно. Каждому, кто хоть раз имел дело с каким-нибудь простеньким электронным устройством типа китайского калькулятора, с первого взгляда было понятно: кукла сдохла.

Утром я подскочил в постели как ужаленный. Нечто подобное бывает после жестокой пьянки, когда тебя избили и ограбили милиционеры, но ты ещё не вспомнил, что находишься в камере. Все, однако, было ещё печальнее. Я вспомнил гибель Аманды и понял, что мне каюк.

Каким именно образом наступит этот каюк, я пока не знал, но то, что он подступает, было несомненно. Насколько мне было известно, Какаян уже перевел деньги на наш счет. Стало быть, мне придется иметь дело не c вялым Франкенштейном, а с самим алюминиевым шейхом. Слагаемые долга от этого не менялись, но сумма получалась ох какая разная. Положим, со стариной Франкенштейном я ещё мог некоторое время поиграть в кошки-мышки, он ещё мог потянуть из меня соки, чтобы хоть частично компенсировать свое разорение. Но мне смешно было даже и помыслить о каких-либо переговорах с самим Какаяном, человеком, покупающим футбольные клубы. Вся моя недвижимость в виде комнатки, оставшейся мне после развода с женой, не стоила одной ноги этой пластмассовой шлюхи. А кроме этой комнатки, телевизора и музыкального центра никакого имущества у меня не было.

Мне вспомнилось, как двадцать пять лет назад я на тренировке занял у Какаяна рубль семьдесят на кассету «Тип-10» и просрочил возврат долга всего на три дня. Адик откуда-то узнал, где я живу, и явился ко мне в сопровождении угрюмого молчуна с бородкой, похожего на борца, с руками толще моего туловища. Пока этот борец прохаживался по нижней площадке подъезда и разминал хрустящие пальцы, Адик сообщил мне, что он пока не миллионер и не может разбрасываться рублями, а потому долг следует возвратить не позднее завтрашней тренировки. Адик мне не угрожал, но я в тот же день выпросил деньги у мамы и вернул ему до копейки.

Замечу, что уже тогда, в десятом классе средней школы Ахав Какаян отнюдь не был бедным мальчиком и манипулировал сотнями. Итак, если он готов был удавиться за рупь, что же он сделает за тридцать тысяч евро?

У меня оставался один брезжущий лучик надежды. И этот лучик звался доктор Каспер.

Доктор Каспер был вовсе не доктор, и фамилия его была не Каспер. Доктором его прозвали потому, что он работал в медицинском учреждении – областном диагностическом центре – и обслуживал электронное оборудование этой организации. А Каспером, очевидно, по аналогии со знаменитым интивирусником, название которого странным образом гармонировало с обликом моего друга. Настоящая фамилия доктора Каспера была Дергачев. Мы были с ним знакомы с тех пор, как он пришел заниматься в велосипедную секцию, где я уже считался ветераном. Доктор Каспер был моложе меня примерно настолько, насколько я был моложе Ахава Какаяна. То есть, он являлся моим младшим современником.

Я не буду здесь вдаваться во все странности доктора Каспера, которые своим обилием перевесили бы мое повествование. Вкратце отмечу лишь, что его рост составлял один метро девяносто восемь сантиметров, а размер головы соответствовал полутораметровому телу. При этом ширина плеч не превышала ширины бедер. Если вспомнить, что он носил обувь сорокового размера, то будет уместно сравнить его телосложение со знаменитой восковой персоной Петра Великого.

В отличие от Петра Первого, доктор Каспер носил очки и был безобиднейшим существом на свете. А потому, на протяжении всей своей недолгой жизни, и особенно на её юношеском этапе, он постоянно и попеременно становился жертвой хулиганов и блюстителей порядка. Нет, правда, я в жизни не встречал человека, которого бы так часто забирали, обирали и пытали милиционеры, бандиты и особенно работники добровольных комсомольских оперативных отрядов. Виной тому была не только вызывающая смехотворность этого Паганеля. Ему бы все сходило с рук, если бы он вел себя как типичный профессор кислых щей. Но он ещё отличался антиобщественным поведением на грани безумия.

Он мог, например, раскорячиться посреди проезжей части улицы и, воздев к небу правую руку с очками, дирижировать летающими тарелками. Или, забравшись на постамент памятника Наныкину, в позе Маяковского выкрикивать на всю площадь одни и те же слова: «Оловянный! Деревянный! Стеклянный!» Или обратиться к милиционеру с какой-нибудь забористой фразой типа: «Дойчен зольдатен нихт цапцарап махен», а потом сдвинуть ему на нос фуражку.

Все это, естественно, происходило в пьяном виде, то есть, в последнюю неделю каждого квартала (не календарного, а какого-то особого, астрально-алкоголического). Все остальное время доктор Каспер был гениальным компьютерщиком, и не только компьютерщиком. За деньги или так он мог отремонтировать все что угодно от ручных часов до космического челнока «Шаттл», не говоря уже об обычном персональном компьютере.

Вопрос моего спасения, таким образом, заключался лишь в том, какая неделя данного квартала шла сейчас на его таинственном календаре.

При виде беленького, гладенького личика доктора Каспера, напоминающего свежеочищенную репку, я вздохнул с облегчением: спасен. Спасен, по крайней мере процентов на 20, что гораздо больше того абсолютного нуля процентов, что мерцал на дисплее моей души с утра. Более того, старина Каспер был в том самом взвинченном творческом состоянии, когда энергия била из всех его щелей, толкала на все подряд и наконец подсовывали бутылку. Очевидно, до начала планового запоя оставались считанные дни, если не часы. Если же запой и начался, то находился в стадии разбега и ещё не успел приобрести катастрофических для меня масштабов.

Не надо думать, что доктор Каспер, едва взявшись за бутылку, тут же надирался как свинья и падал под лавку, чтобы не выползать из-под неё неделями. Он начинал аккуратненько, с рюмочки ликера, с бутылочки светленького пивка, и лишь к исходу третьего дня достигал долгожданного облика типичной скотины.

В дни перепутья доктор Каспер не мог уместиться в тесных рамках обычного человеческого языка и переходил на какую-то собственную глоссолалию, представляющую собой тирады немецких, английских, португальских и ещё чёрт знает каких слов, нанизанных в неведомом порядке и имеющих примерно то же значение, что и самозабвенная трель соловья. То есть, речь Каспера имела значение, но не имела смысла.

– Оловянный, деревянный, стеклянный! Центро-ментро, о, святая икона, бессамемучо! – восклицал доктор Каспер, раскладывая Аманду на столе.

– Это есть инцест кукл де сеньор Какаяно? – справился он после того, как собранная девушка предстала перед нами во всей своей гламурной наготе.

– Она самая, – ответил я и поймал себя на странном желании – набросить на прелести куклы простынку.

– Отсос-подсос и онанист, один за всех и все за одного, что нихт арбайтен в этот кукла? – спросил Каспер, весело глядя на меня пониз очков (ибо, при своем росте, не мог смотреть иначе).

– А? Ну да, – догадался я. – Насколько я понимаю в компьютерном обеспечении, она накрылась медным тазом. Сгорела от страсти, как древнегреческая гетера Сапфо.

– Хай-фай! Системный блок нихт проявлять признаков жизни, – пробормотал доктор Каспер, хладнокровно отрывая от Аманды одну деталь за другой, так что в считанные минуты моя пэри превратилась в набор каких-то узлов с торчащими в разные стороны разноцветными проводками.

Только голова куклы до поры до времени оставалась неприкосновенной, но вот жестокий доктор добрался и до неё. Подумав несколько секунд, он запустил свой длинный палец в ноздрю девушки, куда-то надавил, и голова тут же разделилась на две равные доли, изнутри начиненные проводами и чипами. Впрочем, вся эта начинка занимала не так уж много места. А большая часть девичьей головы была пуста. Что же в ней так щебетало, так мило резвилось и интриговало? Неужели все то, что говорится о пустоголовости блондинок, жестокая правда? Я отвернулся, а доктор весело тыкал паяльником в её мозги.