Страница 84 из 90
Марта Оттер вернулась со столь мизерными чашечками кофе, что они были без ручки, и после ритуала «передайте сахар и сливки» напряжение немного спало. Мои белейшей кожи братья устроились смотреть передачу о животных по телевизору без звука, чтобы никому не мешать — они были очень воспитанными; взрослые начали говорить обо мне так, будто я уже умерла. Моя бабушка достала из сумки семейный альбом и начала комментировать фотографии одну за другой: голенькая Майя двух недель от роду, свернувшаяся калачиком на одной из огромных ручищ Пола Дитсона II-го, Майя в три года, одетая в гавайскую рубашку и стоящая с укулеле, Майя семи лет за игрой в футбол. А я, между тем, с пристальным вниманием изучала шнурки своих новых туфель. Марта Оттер отметила, что я была очень похожа на Ганса и Вильгельма, хотя единственное сходство состояло в том, что все трое были двуногими. Полагаю, что увидев мою внешность, мать испытала тайное облегчение: по мне не было заметно латиноамериканских генов отца и при беглом взгляде я вполне могла сойти за скандинавку.
Через сорок минут, тянувшиеся, точно сорок часов, мой дедушка попросил телефон, чтобы вызвать такси, и вскоре мы распрощались, напрочь забыв о чемодане, который всё увеличивался и увеличивался в размерах и уже весил как слон. В дверях Марта Оттер робко поцеловала меня в лоб и сказала, что мы будем на связи, они поедут в Калифорнию через год или два, потому что Ганс и Вильгельм хотят побывать в Диснейленде. «Он же во Флориде», — объяснила я ей. Щипком Нини заставила меня замолчать.
Уже в такси Нидия легкомысленно сказала, что отсутствие мамы было далеко не бедой, а, скорее, даже благом, поскольку я росла раскованной и свободной в волшебном доме в Беркли с яркими стенами и астрономической башней, а не в минималистичной атмосфере у датчанки. Я достала из кармана стеклянный шарик с русалочкой, и, выйдя из машины, оставила его на сиденье такси.
После встречи с Мартой Оттер я несколько месяцев пребывала в оцепенении. В то Рождество, чтобы утешить меня, Майк О’Келли принёс мне корзинку, прикрытую клетчатым кухонным полотенцем. Откинув ткань, я нашла белую собачку размером с грейпфрут, мирно спящую на другом таком же кухонном полотенце. «Её зовут Дейзи, но ты можешь назвать её по-другому», — сказал мне ирландец. Я безумно влюбилась в Дейзи, прибегала из школы, чтобы как можно дольше с ней побыть, она была моей наперсницей, подружкой, моей игрушкой, спала со мной в кровати, ела из моей тарелки и жила, в основном, у меня на руках, поскольку не весила и двух килограммов. Это животное действовало на меня успокаивающе и делало настолько счастливой, что о Марте Оттер я более не думала. Где-то через год у Дейзи случилась первая течка — инстинкт, победивший даже её скромность, и собака убежала на улицу. Далеко ей убежать не удалось, поскольку вылетевшая из-за угла машина вмиг сбила её насмерть.
Моя Нини, не в силах сообщить мне об этом, известила о случившемся моего Попо, который прервал работу в университете и отправился забирать меня в школу. Меня вызвали с урока и, когда я увидела, что дедушка меня ждал, то узнала о произошедшем прежде, чем он успел сказать хоть слово. Дейзи! Я видела её бегущей, видела и автомобиль, видела мёртвое тело маленькой собачки. Мой Попо обнял меня своими огромными руками, прижал к груди и заплакал вместе со мной.
Мы положили Дейзи в коробку и похоронили её в саду. Моя Нини хотела завести ещё одну собаку, максимально похожую на мою любимицу, но мой Попо сказал, чтобы она думала не о том, кем теперь заменить Дейзи, а о том, как жить дальше без неё. «Я не могу, Попо, я её так любила!» — безутешно рыдала я. «Эта любовь лишь в тебе, Майя, а не в Дейзи. Ты можешь дать её другим животным, а то, что причитается мне, дать и мне», — ответил мне мудрый дедушка. Этот урок о горе и любви служит мне и сейчас, поскольку правда в том, что я любила Даниэля больше себя самой, но не больше, чем моего Попо и Дейзи.
Новости плохие, очень плохие — «дождь идёт лишь на мокрой дороге», как говорят здесь, когда наваливаются несчастья; сначала Даниэль, а теперь и это. Как я и боялась, ФБР напало на мой след и офицер Арана добрался до Беркли. Это не означает, что он появится и на Чилоэ, говорит Мануэль, чтобы меня успокоить, но я сильно напугана, поскольку если офицеру не надоело искать меня ещё с прошлого ноября, он не отступится сейчас, когда нашёл мою семью.
Арана появился в дверях дома моих бабушки и дедушки в штатском, но помахивая в воздухе своим удостоверением. Нини была на кухне, и мой папа пригласил его войти, думая, что речь шла о чём-то, связанном с правонарушителями Майка О’Келли. Бабушка была неприятно удивлена, узнав, что Арана расследовал дело о фальшивых деньгах и хочет задать несколько вопросов Майе Видаль, вымышленной Лауре Баррон. Дело практически закрыто, добавил офицер, но девушка по-прежнему в опасности, и он обязан защищать её. Испуг, охвативший мою Нини и моего папу, был бы куда сильнее, не расскажи я им, что Арана — порядочный полицейский и всегда относился ко мне хорошо.
Моя бабушка спросила, как он меня нашёл, и Арана без проблем объяснил, поскольку был горд своим «нюхом настоящей ищейки», как Нини прокомментировала в сообщении Мануэлю. Полицейский начал с самой простой подсказки: компьютера отделения полиции, где просмотрел списки пропавших без вести девушек в стране за 2008 год. Искать данные за предыдущие годы не было необходимости, поскольку, познакомившись со мной, офицер понял, что я беспризорничала не слишком долго: уличные подростки быстро приобретают безошибочно узнаваемый отпечаток беспомощности. В списках были дюжины девочек, но он ограничился теми, кому было от пятнадцати до двадцати пяти лет, проживающими в Неваде и соседних штатах. К большинству дел прилагались фотографии, хотя некоторые были относительно не новыми. Арана хорошо запоминал лица и смог сократить список до четырёх девочек, одна из которых привлекла его внимание, поскольку объявление о её пропаже совпадало с датой знакомства с предполагаемой племянницей Брэндона Лимана: июнь 2008. Изучив фотографию и предоставленную информацию, полицейский пришёл к выводу, что именно эту Майю Видаль как раз и искали — вот так он узнал моё настоящее имя, мои данные и адрес академии в Орегоне и моей семьи в Калифорнии.
Оказалось, что мой папа, вопреки моему предположению, искал меня месяцами и разместил мои данные во всех полицейских участках и больницах страны. Арана позвонил в академию, поговорил с Анджи, выяснив недостающие подробности, и таким образом вышел на старый дом моего отца, новые жильцы которого дали ему адрес разноцветного особняка моих бабушки и дедушки. «Повезло, что дело поручили именно мне, а не другому офицеру, поскольку я убеждён, что Лаура или Майя, — девочка хорошая, и я хочу помочь, пока всё не слишком усложнилось для неё. Я намерен доказать, что её участие в преступлениях было незначительным», — сказал им офицер в конце своего объяснения.
Ввиду столь сердечного отношения Араны моя Нини пригласила его сесть с ними за стол, и отец открыл лучшую бутылку вина. Офицер заметил, что суп вышел идеальным для такого туманного ноябрьского вечера, не является ли он национальным блюдом родной страны сеньоры? Он обратил внимание на её акцент. Мой папа сообщил, что это была запеканка из птицы в бульоне, рецепт которой, как и вино, родом из Чили, и что и его мать, и он сам родились в этой стране. Офицер хотел узнать, часто ли они ездили в Чили, и отец объяснил, что они не были там вот уже более тридцати лет. Моя Нини, внимательно слушавшая каждое слово полицейского, незаметно стукнула сына под столом, чтобы тот ни о чём далее не распространялся. Чем меньше Арана знал о нашей семье, тем лучше. Нидия почуяла ложь в словах полицейского и вмиг насторожилась. Каким образом он закроет дело, если так и не вернули ни фальшивых денег, ни пластин для их печати? Она также прочла репортаж об Адаме Трэворе в журнале и целые месяцы изучала международную торговлю фальшивыми деньгами, считая себя практически экспертом, и знала коммерческую и стратегическую ценность этих пластин.