Дневник Майи (ЛП)

Эти моменты с морской львицей священны. Я чувствую к ней привязанность не меньше объёма энциклопедии. У меня появляется безумное желание нырнуть в воду и порезвиться с ней. Не было большего доказательства любви к Даниэлю, чем отвести его в пещеру — только так и можно было дать понять ему о моих чувствах. Пинкойя лежала на солнце, и, едва меня увидев, нырнула в море, чтобы подплыть и поздороваться, хотя теперь животное держалось на определённом расстоянии, изучая Даниэля, и, в конце концов, вернулось к скалам, обидевшись на то, что я привела сюда незнакомца. Потребуется много времени, чтобы снова завоевать её уважение.

Когда, около часа дня, мы вернулись в деревню, Хуанито и Педро с тревогой ждали нас на пристани с новостями о том, что у Асусены началось сильное кровотечение в доме Мануэля, куда она пошла убираться. Мануэль нашел её уже в луже крови и вызвал полицейских со своего мобильного телефона, которые приехали на джипе и забрали Асусену. Хуанито сказал, что теперь девушка находится в полицейском участке, ожидая машину скорой помощи.

Полицейские положили Асусену на койку, и Умилде Гарай прикладывал той ко лбу влажные тряпки — других, более эффективных средств, не было под рукой, в то время как Лауренсио Кaркамо разговаривал по телефону со штаб-квартирой в Далькауэ, спрашивая насчёт дальнейших распоряжений. Даниэль Гудрич представился врачом, вывел нас из помещения и приступил к осмотру Асусены. Через десять минут он вернулся, чтобы сказать нам, что девушка уже на пятом месяце беременности. «Но ей же всего тринадцать лет!» — воскликнула я. Я не понимаю, почему никто не разобрался, в чём дело: ни Эдувигис, ни Бланка, ни даже медсестра; Асусена просто выглядела толстой девочкой.

Тут подоспела скорая помощь, и полицейские позволили нам с Даниэлем сопровождать плачущую от страха Асусену. Мы добрались с ней в отделение скорой помощи больницы Кастро, где я ждала в коридоре, а Даниэль воспользовался своим званием и последовал за носилками. Этой же ночью они оперировали Асусену, чтобы вытащить ребёнка, который был уже мёртв. Состоится расследование, чтобы выяснить, был ли вызван аборт; это законная процедура в подобном случае, и, очевидно, она куда важнее выяснения обстоятельств, при которых тринадцатилетняя девочка забеременела, на что яростно и справедливо жалуется Бланка Шнейк.

Асусена Корралес отказывается говорить, от кого забеременела, и по острову уже ходят слухи, что это был Трауко, мифический трёхфутовый карлик, вооружённый топором, который живёт в дуплах деревьев и защищает леса. Он может изогнуть позвоночник мужчины своим взглядом и преследует молодых девственниц, чтобы оставить их беременными. Как говорили, это, должно быть, сам Трауко, потому что возле дома Корралесов нашлись экскременты жёлтого цвета.

Эдувигис отреагировала несколько странно, отказавшись увидеться с дочерью или услышать подробности произошедшего. Алкоголизм, насилие в семье и инцест являются проклятиями Чилоэ, особенно в наиболее изолированных общинах, и, по словам Мануэля, миф о Трауко зародился, чтобы скрыть беременности девочек, изнасилованных их отцами или братьями. Я только что поняла, что Хуанито не только внук Кармело Корралеса, но и его сын. Мать Хуанито, которая живёт в Квеллоне, когда ей было пятнадцать лет, подверглась насилию со стороны Кармело, её отца, и родила мальчика. Эдувигис вырастила его как своего ребёнка, но все в деревне знают правду. И я спрашиваю себя, как слабый инвалид мог совершить насилие над Асусеной, это должно было произойти ещё до ампутации его ноги.

Вчера Даниэль уехал! 29 мая 2009 года останется в моей памяти как второй самый грустный день в моей жизни, первый же — день смерти моего Попо. Я собираюсь сделать тату «2009» на другом запястье, чтобы самой никогда об этом не забыть. Я плакала два дня подряд. Мануэль говорит, что так у меня скоро будет обезвоживание, что он никогда не видел столько много слёз сразу, и что ни один человек не стоит стольких переживаний, особенно если он просто уехал в Сиэтл, а не на войну. Да что он знает! Разлуки очень опасны. В Сиэтле, должно быть, живёт миллион девушек намного красивее и лучше меня. Почему я рассказала ему подробности своего прошлого? Теперь у него будет время проанализировать и даже обсудить их с отцом. Кто знает, к каким выводам может прийти пара психиатров! Они заклеймят меня наркоманом и невротиком. Вдали от меня энтузиазм Даниэля охладеет, и он может решить, что не стоит продолжать отношения с такой девушкой, как я. И почему я тогда не поехала с ним? Эх, а правда в том, что он меня об этом и не спрашивал.

ЗИМА

Июнь, июль, август

Глава 3

Если бы меня спросили несколько недель назад, какое время было самым счастливым в моей жизни, я бы сказала, что оно уже прошло, ведь это было моё детство, проведённое с бабушкой и дедушкой в волшебном поместье в Беркли. Однако теперь мой ответ будет таким: самые счастливые дни я прожила в конце мая с Даниэлем, и если не случится катастрофа, я вновь проживу их в ближайшем будущем. Я провела девять дней в его обществе, из которых три мы были одни в этом доме, где повсюду стоял аромат кипариса. В эти чудесные дни мне приоткрылась дверь, я опьянела от любви, и свет оказался для меня почти невыносимым. Мой Попо говорил, что любовь делает нас хорошими людьми. Неважно, кого мы любим, неважно также, взаимна ли любовь и длительны ли отношения. Достаточно самого опыта любви, который нас и меняет.

Посмотрим, смогу ли я описать единственные дни любви в моей жизни. Мануэль Ариас сказал, что срочно уезжает в трёхдневную поездку в Сантьяго по поводу своей книги, но по словам Бланки, он отправился к доктору, чтобы проверить пузырёк в своём мозге. Я думаю, он уехал, предполагая оставить меня наедине с Даниэлем. Мы были совершенно одни, потому что Эдувигис больше не убиралась в доме после скандала с беременностью Асусены, по-прежнему находящейся в больнице Кастро, где восстанавливалась после инфекции, и Бланка запретила Хуанито Корралесу и Педро Пеланчугаю нас беспокоить. На календаре был конец мая, дни становились всё короче, а ночи длиннее и холоднее — идеальный климат для близких отношений.

Мануэль уехал в полдень и поручил нам задание приготовить варенье из томатов, пока они не сгнили. Томаты, томаты, снова томаты. Томаты осенью, где это видано. Их так много в саду Бланки, и она столько их нам подарила, что мы не знаем, куда деть это богатство: соус, паста, сушёные помидоры, они же консервированные. Варенье — необычное решение; не знаю, кому это может понравиться. Мы с Даниэлем очистили несколько килограммов, рассортировали их, удалили семечки, взвесили и поместили в горшки; на это у нас ушло более двух часов, которые, однако, не были потеряны, потому что за разделыванием томатов у нас развязывались языки, и мы рассказывали друг другу много вещей. Мы добавили килограмм сахара на каждый килограмм мякоти томата, немного сбрызнули всё это соком лимона, после поставили варить до тех пор, пока масса не загустеет, это плюс-минус двадцать минут, время от времени помешивая, а затем сразу же разложили по хорошо вымытым банкам. Мы кипятили уже полные банки в течение получаса, и, закатанные и герметичные, они были готовы к обмену на другие товары: желе из айвы Лилианы Тревиньо и шерсть доньи Лусинды. Когда мы закончили, на кухне было темно, а в доме стоял дивный запах сахара и хвороста.

Мы устроились перед окном, чтобы посмотреть на ночь, с подносом, на котором лежали хлеб, маслянистый сыр, колбаса, присланная доном Лионелем Шнейком и копчёная рыба Мануэля. Даниэль открыл бутылку красного вина, наполнил один бокал, а когда собрался было наполнить второй, я его остановила — пришло время сообщить, что я не употребляю алкоголь, и объяснить, что он может пить, совершенно обо мне не беспокоясь. Я рассказала ему о своих зависимостях в целом, всё ещё не углубляясь в свою дурную жизнь прошлого года, и объяснила ему, что не скучаю по выпивке, желая утопить в вине какое-то горе. Однако по праздникам, подобным этому, сидя перед окном, мы можем выпить вместе: он — своё вино, а я — яблочный сок.