Страница 46 из 51
Лучше не думать. Девочки больше нет — есть женщина, которая в ближайшие дни сделает аборт. А вчера она пришла к мужчине и предложила себя — с таким бесхитростным великодушием, с каким голодного приглашают разделить трапезу, или уличному музыканту кладут в шляпу непомерно крупную банкноту. Призналась в любви. Стояла перед ним обнажённая, дрожа от собственной смелости. Мысли неудержимо возвращались к событиям ночи. Вряд ли она любила его, скорее, искала тепла и поддержки у единственного человека, который её не обманывал. А вот он её любил. И она его — обманывала, если этим простым словом можно описать тот чудовищный Эверест лжи, который она между ними воздвигла.
Но разве изголодавшийся откажется от хлеба, даже зная, что хлеб отравлен?
— Поехали, — позвал Данила, сгрузив в лодку несколько картонных коробок. — Но если монахи тебя не примут, мне придётся отвезти тебя обратно. На острове не оставлю. А то один остался, а ночью стал орать, чтобы его отвезли обратно. Монахов напугал, ногу в темноте вывихнул. — Данила подождал, пока Глеб запрыгнет в лодку, и оттолкнулся от берега веслом.
Харон Юшкинский. Примет ли он свою невесту, когда узнает, что с ней случилось в Москве?
— Не волнуйся, проблем не будет.
Отца Сергия Глеб узнал не сразу: длинная борода поседела, спина сгорбилась, только глаза остались прежними — серыми, ясными, понимающими. Как у бывшего бандита могли быть такие глаза? Глеб замешкался, не зная, то ли припасть к руке настоятеля в благоговейном поцелуе, то ли как-то иначе выразить уважение, но тот сам пошёл навстречу. Порывисто обнял и спросил:
— Приехал таки, малёк?
— Приехал, Юра, — вырвалось у Глеба.
— Ну, ну, ну… — тихо сказал отец Сергий, заметив, что крестник плачет. Погладил по голове, как в детстве, когда Глеб рыдал от тоски по родителям и несправедливости суда. — Пойдём ужинать, я форели наловил. Знаешь, тут отличная рыбалка, ты обязательно должен порыбачить.
Глеб познакомился с монахами, которых было семеро, не считая отца Сергия. Они показали ему монастырские постройки: деревянную церквушку со встроенной колокольней, купола которых накренились друг к другу, словно желая дотянуться крестами, покосившийся барак, где жили братья, да хозяйственные сараи, где хранились инструменты и урожай картошки и яблок. Все здания заросли кустарником, вплотную к ним подступал густой еловый бор. За церковью из земли торчали короткие пеньки, и Глеб не сразу догадался, что это верхушки могильных крестов. За несколько столетий земля просела и утащила в свои ледяные глубины тела праведников.
Он перекрестился и зашёл в церковь. Кое-где монахи укрепили полы и подпёрли балками провисавший потолок, но в целом создавалось впечатление, что церковь непригодна для использования. Того и гляди купола сложатся и обрушатся на головы молящихся.
— Вы тут молитесь? — спросил он.
— Мы везде молимся, — ответил отец Сергий, — но паломников на остров не пускаем. Только изредка местных.
Стало понятно, почему монахи жили затворниками: здесь просто-напросто опасно находиться.
После ужина отец Сергий позвал Глеба в свою комнату пить чай со смородиновым листом. Поставил на стол миску с сушками. Не торопил, не выспрашивал. Глебу показалось, что ему снова тринадцать, и он сидит напротив единственного в мире человека, способного понять и разделить его боль.
— Мой сын сбил женщину, — сказал Глеб. — Он был под воздействием препаратов, значительно превысил скорость и проехал на красный свет. Женщина умерла.
Отец Сергий перекрестился.
— А я… — сказал Глеб и остановился. Он хотел рассказывать честно, не выгораживая себя, но это оказалось сложнее, чем он думал. — Я должен был заявить в полицию и отдать им улики, но я подставил другого человека — парня, который у нас работал. Он взял вину на себя, и я его защитил. Решил дело миром. Мой сын не понёс никакого наказания, а я превратился в преступника. Я сделал то, с чем поклялся бороться, когда был ещё школьником. Предал себя и свои принципы. Отмазал убийцу…
Его голос дрогнул, он закрыл лицо рукой. Переждал спазм в горле и продолжил:
— Но это ещё не всё, отец Сергий. Я переспал с девушкой…
И тут речь ему отказала. Он открывал рот и не мог издать ни звука. Отец Сергий пришёл ему на помощь:
— Чувствуешь вину перед женой?
— Нет, я уже давно думал о разводе, — ответил Глеб. — Я поручил своей помощнице начать бракоразводный процесс, так что вопрос супружеской измены меня не беспокоит.
— Тогда в чём твои затруднения?
— Эта девушка, — с трудом выдавил Глеб, — родная племянница моей жены. А ещё она… Беременна от моего сына.
Отец Сергий опустил голову и долго смотрел в чашку с чаем, словно на дне были написаны правильные ответы на подобные признания.
— Ты раскаиваешься? — наконец спросил он у Глеба.
Тот горько усмехнулся:
— Нет. Если бы я мог повернуть время вспять, то снова бы защитил Рафаэля и переспал с Надей. Я не раскаиваюсь, Юра, и от этого мне плохо и страшно. Я не знаю, как жить дальше. Помоги мне.
— Мне нужно помолиться, жди меня здесь, — сказал отец Сергий и вышел из комнаты.
Он вернулся через час и сел напротив Глеба:
— Ты знаешь, почему я ушёл в монастырь — тогда, двадцать лет назад?
— Ты сказал, грехи замаливать.
— А какие именно, ты когда-нибудь задумывался?
Глеб покачал головой:
— Нет, но я всегда думал, что ты совершил много чего нехорошего. Что у тебя были причины удалиться от мира.
— Ты прав, я был вором и бандитом. Я совершил много злых поступков, но никогда не отнимал чужие жизни. Но двадцать лет назад я взял на себя этот грех. Убил человека — преднамеренно, собственноручно и хладнокровно.
Ледяные мокрицы скользнули по спине. Ужас выглянул из тёмных уголков кельи.
— Кого ты убил? — хрипло спросил Глеб.
— Того парня в туалете ночного клуба. Он был совершенно невменяем и собирался сесть за руль. Я давно караулил подходящий момент — и вот он настал. У меня было с собой всё необходимое, я предложил ему — и он не отказался. Я дал ему шприц, а потом наблюдал за агонией. И когда он умер, я закрыл ему глаза и ушёл из клуба. Никто меня не заподозрил.
Волосы на теле Глеба встали дыбом.
— Ты убил ради меня!
— Ради справедливости, Глеб. Я взял на себя роль судьи — и это главный мой грех.
Глеб ощутил, как слёзы потекли по щекам. Он наклонился и поцеловал руку отца Сергия. А тот сказал:
— Назначаю тебе послушание: ты проживёшь в монастыре год и будешь трудиться над его восстановлением. После этого получишь отпущение грехов и моё благословение. Ты согласен?
В душе плеснулась чистая радость.
— Конечно! Спасибо. Я с радостью исполню послушание.
Он был не просто согласен — он хотел этого! Прожить здесь, на острове, целый год в трудах и простых человеческих заботах — без непристойных и разрушительных желаний, без сделок с совестью, без ощущения собственной подлости и ничтожности. Он нуждался в этом послушании и с благодарностью его принимал.
— Отец Сергий, у меня есть два вопроса.
— Задавай.
— Первый: могу я съездить в Коробельцы и поговорить с Маратом Еникеевым? Я считаю, что он должен платить алименты Любе Сорокиной. Так будет правильно.
Отец Сергий кивнул:
— Давно пора с ним поговорить. Какой второй вопрос?
— Мне хочется восстановить церковь и подворье. Могу я закупить материал и нанять бригаду строителей? Я не к тому, что хочу отделаться от тяжёлой и грязной работы, я собираюсь вкалывать наравне со всеми, просто нам нужна помощь профессионалов. Мы должны заново отстроить церковь, иначе она рухнет и зашибёт кого-нибудь из братьев.
Отец Сергий поскрёб бороду и сказал:
— Будь по-твоему, малёк.
А поздней осенью он увидел Надю.
Он возвращался с почты с бандеролью, которую прислала Марта, и заметил на противоположной стороне площади беременную девушку в пуховике и берете с помпоном. Она поскользнулась, а её спутник бережно её подхватил. Сначала Глеб узнал Данилу Кандаурова, а потом сердце пропустило удар и болезненно зачастило. Рядом с Данилой шла Надя — румяная и улыбчивая, с маленьким круглым животом. Пуговка юшкинская, глупый малёк. Ребята были вместе, как Глеб и советовал. И ждали пополнения.