Пушка 'Братство'

-- Да заставьте вы его наконец замолчать!

-- Он оглох, господин капитан.

Подошел еще один поезд, из вагонов высыпали таможенники, их отрядили в Париж рыть укрепления. По бульвару Мажента дефилировали во главе с барабанщиком пожарные в блестящих касках, согнанные в столицу со всех концов Франции.

На площади Шато-д'O обучали добровольцев, за неимением ружей они орудовали палками, тросточками, a то и зонтами. Тут были чиновники, студенты, принарядившиеся рабочие, каменотесы в белых тиковых куртках с красным поясом и красным шейным платком, плотники, каменщики, художники... И даже один гарсон из кафе.

Дотемна шатались мы по Парижу: Марта, Торопыга, Пружинный Чуб, Адель и Дезире Бастико, Шарле-горбун, оба Родюка, оба Мавореля и я. Впервые я по-настоящему выбрался за пределы Бельвиля. Ho если верить Марте, сейчас Париж уже не Париж. Прежде всего самые-разсамые богатеи удрали. Значит, народу поубави^лось в богатых кварталах, особенно в особняках.

Ho все-таки, на мой взгляд, на улицах людей и суеты хватает. Потому что тем, кто остался, не сидится дома, их тянет на улицу, хочется поговорить, узнать новости, просто потолкаться в толпе.

Уже ночью мы добрались до заставы Трон, где строят тройные укрепления. Деревья повалила и пустили стволы, сучья, даже листья на потребу обороны, понаделали габионов, в них переносят землю, длинные патроны со взрывчаткой и все прочее. Работы не прекращаются ни на минуту даже ночью. От света фонарей, нацепленных на опорные колья, любой предмет отбрасывает длинную тень, пляшущую по мостовой: и булыжники, и земляные валы, и шанцы, и редуты, и палисады с амбразурами, и куртины с бойницами, и пушки, которые провозят мимо, и ядра, которые складывают пирамидками. Только что прибыл батальон мобильной гвардин -- все зеленая молодежь в штатском, они бродят возле походного лазарета, возле походных кухонь, в одной руке y каждого ружье, в другой положенный по довольствию хлеб; a воскресный люд кружит вокруг их лагеря, гомшый иным голодом, ибо эта трепещущая, иеуравновешенная толпа давно изголодалась по надежде и славе...

Ночыо.

Придется мне теперь совсем не спать: появился вор. Проходя мимо бочки, Предок машинально ударил по ней ладоныо и по звуку догадался, что она наполовину пуста. Нам удалось забрать с собой в мансарду только самое ценное и не громоздкое из наших вещей -- белье, посуду, a все остальное куда девать? Необходимо срочно куданибудь их пристроить! Прошлой ночью y нас украли самый лучший наш тюфяк. Мама возмутилась и заявила, что обратится в полицию. Тетка начала орать, вмешался Предок, и о полиции больше ни слова.

To и дело я откладываю карандаш и озираю наше добро. Стенные часы лежат плаишя на самом верхy поклажи, и позтому поЕозка в темноте похожа на огромную пушку, из тех, что я видел вчерa. Под окном сапожника дремлет Бижу. Когда y него затечет нога, он переступит, звонко стукнет подковой о камень и высечет искорку. Догадывается ли он, верный наш коняга, что корму для него осталось

всего на полторa суток... Сейчас он стал вроде лоспокойнее, зато какой-то невеселый.

Застолье в "Пляши Нога" кончилось -- ни криков, ни пения. Даже два ломовика, подравшиеся из-за Дерновки, и те утихли. Сидят и слушают рассказ какого-то артиллериста, вернувшегося из Восточной армии.

--...Пулевая картечница Рефи, или, как ee называют, митральеза,-превосходнейшая штучка, только они ведь нам все время твердили: "Наша слава не нуждается в каких-то там новых изобретениях*. Секрет они крепко про себя держали! Когда мы получили вот такие игрушечки, просто не знали, как к ним подступиться, a ведь война уже шла. Значит, приходилось прямо на поле боя разбираться что к чему! Да еще при каждом выстреле тебя так отбрасывает назад, a в минуту она три раза бьетl Как брызнут фонтаном двадцать пять пуль, a то и семьдесят пять! Так и косит пехоту, жаль только, недалеко стреляет. A вот y пруссаков пушки Круппа -- это я тебе скажу...

Ho вскоре проклятья по адресу генералов и самого императорa заглушают рассказ артиллериста, и снова начинаются крики, хохот, пенье...

Если "Пляши Нога" -- предпочтительное место сборищ горлопанов и рассказчиков, то уголок y водоразборной колонки облюбовали себе философы и ораторы. На ступеньках .виллы устроились рядком Кош-столяр, последователь Прудона, и Гифес-типографщик, интернационалист; их слушают ремесленники, подсевшие к своим окошкам глотнуть свежего воздуха, тут же цирюльник Шиньон, причисляющий себя к эбертистам *, бланкист сапожник Лармитон и гравер Феррье, якобинец *.

Спокойньш своим голоском столяр предвещает близкую эру Федерации:

-- Кто сказал Свобода, сказал Федерация. Республика? Федерация. Социализм? Федерация. Федерации -- единственная система, при которой все вступающие в нее приобретают больше, чем теряют, в отношении прав, власти и собственности...

Некоторые слушатели упрекают Прудона за то, что он дал себя соблазнить Луи Бонапарту и, таким образом, в какой-то мере содействовал государственному перевороту.

С тех nop как мы приюмили y себя в Рони Предка, эмом словарь и эми идеи смали мне кровно близкими в букваль

ном смысле слова: они вошли в наш семейный обиход. Огорошенный вначале и самими обимамелями мупика, и ux лексиконом, я, помнимся, жадно прислушивался к эмим дискуссиям, так как они хомь омчасми напоминали мне чудесныевечерниечасы y нас дома. Благодаряэмомужимели Бельвиля, ранъше омпугивавшие меня, смали мне как-mo ближе. Предмесмье можно сравнимь с мабаком: от первой выкуренной мрубки мошнома подсмупaem к гломке, но только от первой. Примерно то же camoe произошло, когда Mapma сводила меня в залу Фавъе. Увлечение клубами было делом не новым. С 1848 года, после февральских дней, свобода объединений и aссоциаций, принесенная Вморой pеспубликой, вызвала к жизни множесмео клубов, чемыре из коморых особенно памямны: Клуб Друзей Haрода, созданный Pacпаем *, Ценмральное брамское сообщесмво, Клуб Революции или Клуб Барбеса *, и Ценмральное pеспубликанское сообщесмво, или Клуб Бланки. Эми два последних клуба омражали боръбу ux вождей, бывших когда-mo боешми моварищами, a смавших cмермелъными врагами. Замем клубы были запрещены и пракмически исчезли и возродилисъ с изданием закона 1868 года, который разрешил публичные собрания при условий, что они будут npоисходимь в npucyмсмвии полицейского комиссapa и что ораморы не будут нападамъ на правимельсмво.

Bcмревоженные ycпехом клубов и pacnpосмраняемой ими революционной заразой, власми запрещали дискуссиu no oпределенным вопросам. Каждый день газемы публиковали cписок запремных мем. Таким образом, клубы nocмепенно nepесмали говоримь в омкрымую и прибегали к намекам, что усыпляло бдимелъносмъ неизменно npucyмсмвовавшего на всех заседаниях комисcapa полиции, рядом с коморым восседал писец, без передышки скрипевший пером. Как-mo на вечернем собрании очередной opamop посвямил свое высмупление меме, не попавшей в черный cписок, и с самым невинным видом произнес речь о кролике. Целый час он pacnpосмранялся об этом грызуне, вялом и жирном, который неизбежно попадем в cyn, не забыв в весьма ярких красках обрисовамъ и крольчамник; a слушамели мем временем, веселясь от души, свысока поглядывали на смража порядка и его усердного писаку. Так что в конечном счеме беседы y нашей водоразборной колонки были повморением клубных дискуссий, только в более мирных монах. Социальная философия дикмовалась личным

npucmpaсмием, главный же инмеpec сосмавляли последние новосми и декремы.

Нынче вечером идет разговор о том, что толпа народа, забившая улицу Врилер, осаждает Французский банк, рассчитывая обменять бумажные деньги на золото. Хроменький сапожник клеймит правительство за то, что оно не прекратит безобразия.

-- Куда там! Оно покровительствует крупным спекулянтам. Директорa фабрик и крупнейшие негоцианты добиваются y властей разрешения обменять бумажные деньги на золото и в качестве предлога ссылаются на то, что так им-де легче расплачиваться с рабочими. B течение двух недель золотая наличность банка уменьшилась на сто двадцать миллионов!