Дура

Пятый курс. Лекция по истории магии.

— К семнадцатому столетию напряжённость отношений между немагическим населением Европы, имевшим в латыни, международном языке общения магов, именование симплексов, и действующими волшебниками достигли своего наивысшего развития. Такой известный католический институт, как Святая Инквизиция, переживая упадок после разгрома целого ряда распространённых еретических движений, но, не желая терять высокого статуса и привилегированного положения в обществе, обратил свой взор на магическое сообщество и явился инициатором сразу нескольких громких судебных процессов против действующих в мире симплексов немногочисленных волшебников и ведьм. Не в силах собрать достаточных доказательств для осуждения сильных и высокопоставленных магов, инквизиторы объявляли преступной деятельность тех магов, которые, в основном, проявляли активность в среде симплексов, или, как вам их проще называть, дети, магглов. Под удар попали, преимущественно, знахари-гербологи, целители, предсказатели судьбы, заклинатели домашних животных, а также некоторые представители цеховых ремесленных кругов, рискнувшие изготавливать артефактные предметы с применением магии…

«Мерлин Всемогущий, как же скучно!!! История магии могла бы, наверное, стать самым интересным предметом в школе. Ведь в летописи всегда попадают великие события и выдающиеся люди, в жизни которых полным-полно самых удивительных приключений. Но историю магии в Хогвартсе с незапамятных времён ведёт профессор Катберт Бинс. Скучнейший книжный червяк, кабинетный ум, обладающий совершенно необъятными объёмами информации, но отмеченный страстью к тоскливому псевдонаучному стилю речи. И совершенно не заботящийся о том, чтобы заинтересовать, захватить своей темой учеников.

Сам-то он свою историю любит… Настолько любит, что не мыслит себя нигде, кроме как в библиотеке за очередным пудовым томом «Всемирной истории чародейства и колдовства» или здесь, в лекционном классе, у зелёной, покрывшейся тонкими, забитыми многовековой меловой пылью трещинами, доски…

Примерно в 1689 году под давлением Святой Инквизиции магический мир ушёл в подполье и занялся разработкой и принятием Статута о секретности.

Примерно в 1962 году преподаватель истории Катберт Бинс тихо скончался от сердечного приступа в своём любимом кожаном кресле у камина в учительской. А по звонку на урок поднялся уже в виде полупрозрачного бесплотного привидения и, оставив бренное тело почивать вечным сном, поплёлся себе, как ни в чём не бывало, в поточный класс, читать очередную лекцию.

Так и читает до сих пор».

— Католический мир, отвергший магию как часть естества природы, начал против магов беспримерную и беспощадную войну. Многие маги и колдуньи были схвачены и приговорены к смерти по абсурдным обвинениям. И хотя большинство сильных и талантливых волшебников смогли спастись, другим повезло гораздо меньше, особенно взрослым, у которых изымали волшебные палочки, и детям, чья неспособность контролировать свою магию делала их заметными и уязвимыми для магглов. Широко распространённое преследование детей, периодические попытки заставить магов колдовать в своих целях, участившиеся случаи сжигания ведьм, а также ошибочно заподозренных женщин-симплексов, катализировали в магическом обществе процесс принятия определённых мер. Так, в Великобритании недавно созванное Министерство Магии попыталось обратиться к монархии симплексов. Страной на тот момент совместно правили Вильгельм III Оранский и Мария II. Специальная делегация Визенгамота не была удостоена внимания короля и королевы. Провал попытки переговоров, имевших целью защитить подданных короны, обладающих особыми способностями, стал последним штрихом, подтолкнувшим магическое сообщество в диаметрально противоположном направлении — к полной скрытности и к отказу от помощи немагическому населению…

Под монотонный голос бесплотного профессора засыпают за партами школьники. С тёмной стены, из богатой рамы старинного портрета, взирает на монотонно бубнящего Бинса облачённая в белое санбенито невинно осуждённая королева Британии, несчастная супруга Генриха Восьмого, ведьма Анна Болейн.

Анна скорбно морщит высокий лоб с подбритыми по тогдашней моде висками, листает молитвенник. Бледная служанка распускает ленты её белого чепца. Палач, он же — тюремный цирюльник, овечьими ножницами режет длинную черную косу, безжизненной холодной змеёй упавшую на плечо. Королева приговорена к смертной казни, и теперь её стригут, чтобы ничто не могло помешать роковому удару топора…

Шорох листов молитвенника, стрекотание ножниц по густым прекрасным волосам, шёпот paternoster, глуховатый голос Бинса, скрип прыткопишущего пера над чьим-то конспектом — всё сливается в сплошной занудливый белый шум… Спать хочется!

— Мэри!..

Жаркий шёпот Мэттью Эйвери из слизеринского ряда на мгновение вырывает меня из дремотного оцепенения. У самых глаз над партой парит, подвешенный на чарах вингардиум левиосса, крохотный, плотно скатанный шарик пергаментной бумаги. Записка?

— Это тебе. Сама знаешь, от кого.

Послание ложится на вспотевшую ладонь.

Бинс на мгновение поднимает глаза от свитка:

— Внимательно ли вы меня слушали, Эверанс? В каком году король Вильгельм Оранский санкционировал казнь волшебницы Бенефиценты Боунс?..

— В 1662-м, профессор! Она была осуждена за трансфигурацию обличавших её односельчан в баранов и оскорбление действием епископа Дорсеттширского… Только я не Эверанс, а Эйвери.

— Хорошо, пять баллов Слизерину, Эйвертерн… Только более не отвлекайтесь, будьте любезны… Статут о Секретности был сформулирован и подписан в 1689 году Международной конференцией магических сообществ, но окончательно ратифицирован лишь через три года, в 1692-м, и принят к фактическому исполнению всеми Министерствами Магии просвещённой Европы…

«Сегодня в 10 вечера приходи в Обсерваторскую башню. Есть разговор. Буду ждать в нише слева от входа на Наблюдательный балкон. Никому ничего не говори. S.».

Острый, довольно мелкий, но разборчивый летящий почерк с длинными надстрочными «хвостами» у букв… Северус почти никогда не пользуется самопишущими перьями — его семье они не по карману. Вот и сейчас, бросив осторожный взгляд на слизеринский ряд, я вижу, как худощавая фигура с высоко торчащими острыми плечами низко склоняется над конспектом. Длинная, неровная чёлка занавешивает лицо черным крылом, угловатая рука с обкусанным пёстрым совиным пёрышком стремительно летает над пергаментом…

«Учителя всегда делают ему замечания. Говорят, что «пишет носом». Интересно, им не приходило в голову, что, проводя столько времени за книгами, парень уже мог зрение посадить? Может, ему очки нужны».

Он чувствует мой пристальный взгляд. Вскидывает голову, недовольно сверкнув сузившимися в щёлку внимательными глазами. Раскрывает потрёпанный том «Всемирной истории чародейства и колдовства» и ставит на парту торчком, отгораживаясь, будто ширмой. Снова утыкается в свой бесконечный пергамент. Стесняется. Но ведь позвал…

Для него, неизменно отстранённого от любых школьных компаний, наверное, очень непросто вот так, через товарища, передать записку девушке. Да ещё с другого факультета. После двух лет полного отчуждения — холодного, напряжённого, подчас даже какого-то озлобленного… Непросто даже самому себе признаться: я, Мэри, все-таки нужна ему.

И не важно, почему именно теперь, для чего, главное — нужна.

— Я приду, — шепчу я бесшумно. Радость и нежность затапливают сердце. — Обязательно приду…

Вечер того же дня.

Солнце давно провалилось за холодные коричневые холмы, покрытые жёсткой и мёртвой осенней травой. В ноябре здесь темнеет рано, сегодня по живому календарю астрономии и астрологии, который украшает вход в самую высокую башню Хогвартса, закат состоялся в половине пятого.

Восемь часов пятьдесят минут короткого светового дня истекли хрустальными каплями старинной клепсидры, и ледяная ночь вплыла на высокий каменный балкон, затопила мраком широкую долину внизу с черными треугольниками елей на опушке Запретного леса, с прижавшейся к лощине крохотной хижиной лесничего, с остывшей темной чашей таинственного озера Гриндилоу…