Страница 27 из 30
Исчезнуть из Дамаска оказалось даже проще, чем пробраться в него изначально, — методом я воспользовался всё тем же, что и с учёными монахами, правда, в этот раз затерявшись среди небольшой группы торговцев, тяжело катящих впереди себя повозки с товаром. Нынешняя сероватая накидка стала бы слишком выделяться среди белоснежного одеяния просвещённых мужей. Оказавшись за границей крепостной стены и вне зоны досягаемости стражи, я небрежным шагом подобрался к одному из оставленных без присмотра коней, привязанному к невысокой изгороди, и вот я уже далеко от города минаретов и рынков.
Города, который теперь пахнет для меня лишь ванилью и шафраном…
Прикрыв голову тканью на манер куфии, чтобы закрыться от пока ещё палящего солнца, я под мерный стук копыт пересекаю часть знойной пустыни и добираюсь до ветреных степей. Впереди меня ждёт двухдневная горная дорога в Масиаф, которая петляет сквозь камни и малочисленные леса; впереди — привычное в путешествии одиночество, тихое ржание послушной лошади и постоянно гложущие мысли…
О моих подозрениях касательно Аль-Муалима и деятельности братства.
И, конечно, о Сурайе…
***
Закинув хворост в вовсю трещавший небольшой костёр, я подхожу к коню и даю ему пару кусков сушёного персика, благополучно перекочевавшего с базара вместе с другой скудной провизией в походную сумку. Она была изначально пуста и привязана к седлу, осталась от предыдущего неизвестного хозяина, который наверняка сейчас горевал по поводу своей утраты.
Жеребец тихо и благодарно ржёт, мягко забрав с ладони угощение, а я так и остаюсь стоять рядом с ним, невидящим взглядом уставившись в изогнутую шею и бездумно ведя по ней другой рукой. Все мои размышления крутятся вокруг того, что происходило со мной и в моих заданиях годами, но на что я обратил внимание только сейчас, на фоне рассказа Сурайи о своем шраме и посмертных словах Тамира.
Все жертвы за последнее время, к которым меня отправлял на миссии Аль-Муалим, прямо ли, завуалировано ли, говорили прямо или намекали перед гибелью на то, что я, якобы совершая благую месть, многого не знаю. Не знаю мотивов той стороны, против которой так рьяно борюсь; не знаю причин тех или иных поступков врага; не знаю деталей и лишь слепо бросаюсь выполнять то, что задано, и то, что указано наставником. Многие говорили мне в лоб, глотая последние жадные глотки воздуха, о том, что цели моего братства не так уж и невинны и благочестивы, как мне преподносят.
Мы, ассасины, думаем, что пытаемся не допустить хаоса и захвата власти тамплиерами, в то время как сами используем для этого не совсем мирные способы.
Найду ли я какие-либо ответы в Масиафе? Или же вновь Аль-Муалим, ворча, намекнёт на мое неуместное стремление совать свой нос куда не следует и свернёт разговор?
По крайней мере, сейчас я настроен добиться своего. Мне нужны разъяснения, в том числе насчёт того, почему о реальном исходе миссии Камаля тогда умолчали. И какого дьявола он, угрожая, вынудил Сурайю держаться иной версии случившегося.
Аль-Муалиму явно есть что скрывать, и в этот раз я не отступлю так быстро, как раньше, получив в разговорах с наставником теперь уже кажущиеся неправдоподобными отговорки.
А Сурайя…
Не знаю, верно ли я поступил, уйдя от неё вот так, толком не попрощавшись, но что-то внутри подсказывало, что иначе не вышло бы. Слишком сильно я не желаю её отпускать. Она всепоглощающим образом захватила моё сердце, забрав покой, и долгое, тоскливое прощание после столь жаркой совместной ночи не сыграло бы нам на руку, поселив во мне сомнения относительно отъезда, поэтому оно и к лучшему: если всё сложится так, как я планирую, расставание будет недолгим. Глазом не успею моргнуть, как вновь прижму её гибкое тело к себе. А пока…
Бросаю свой взор на небольшое озерцо неподалеку, обрамлённое редкими кипарисами — гладь воды темно-зелёного цвета застыла без движения в эту безлунную ночь, — и вспоминаю о пламени на пике удовольствия Сурайи, отразившееся в её дьявольских малахитовых глазах, что так же глубоки, как этот водоём.
***
Туманный Масиаф встречает меня пасмурной погодой. Впрочем, для поселения в горах это не в новинку, и рассекающие стрелы дождя здесь не редкость. Сырость оседает на моих плечах почти ощутимыми каплями, пока завитки тумана причудливо стелятся под сапогами, облизывая подошву.
Я приближаюсь к одному из постоялых дворов при таверне на окраине, где решаю привести себя в порядок, прежде чем предстану перед наставником. В конце концов, и экипировку неплохо бы пополнить оружием, что я собираюсь сделать, обратившись к кому-нибудь из собратьев, отдыхающих сейчас в этом заведении.
Оставив лошадь в небольшом загоне, я, размяв затекшие мышцы, иду к дубовой двери, попутно озираясь по сторонам. Местность на удивление пустынна для полуденного времени, что, правда, не сразу заставляет меня насторожиться: жители, скорее всего, привычно заняты повседневными делами. И лишь тогда, когда я пересекаю порог таверны и неожиданно для себя замечаю несвойственное месту полное отсутствие завсегдатаев и посетителей вкупе с тишиной, я начинаю ощущать исключительно на интуитивном уровне, что, кажется, что-то не так. Выпрямив спину, я хмурюсь и прохожу вглубь зала, в который пробиваются редкие отблески лучей спрятавшегося за горные облака солнца.
В воздухе изящно танцует пыль, придавая атмосфере излишнюю таинственность.
— Мира и покоя тебе, Аббас, — подойдя к стойке и обратившись к хозяину заведения, я, растягивая слова, тихо приветствую его. — Где все твои клиенты, друг мой?
Откидываю в этот момент капюшон робы в ожидании ответа и тут же подмечаю следующее: трактирщик стоит напротив, не шелохнувшись, как каменное изваяние, и его глаза остекленевше буравят одну точку, глядя мимо меня.
— Они ушли… К хозяину… — он пропевает несуразную фразу, будто в трансе, и это вводит меня в ещё большее недоумение.
Я весь подбираюсь, на всякий случай неслышно выпуская под стойкой скрытый клинок.
— О чём ты говоришь?.. — внимательно осматриваю Аббаса, который так и не сдвинулся с места и не взглянул на меня. На мгновение у меня рождается не самое лучшее предположение о происходящем, памятуя о недавнем сражении, которое было до моей поездки в Дамаск. — Это тамплиеры? Они вновь напали на обитель?!
— Они прошли путём… — бессвязно бормочет владелец таверны, на миг прикрыв веки и распахнув их вновь. Его взгляд не проясняется, а речь становится всё загадочнее, что окончательно сбивает меня с толку. — Путём к свету…
— Друг мой, — медленно начинаю я, непроизвольно сжимая ладони в кулаки и пребывая уже в полнейшем замешательстве. — Что ты такое несёшь?..
— Я есть только то, что показал хозяин… Это — истина.
Что за чушь?
Я аккуратно поднимаю руки, кладу их на стол, сверкая оружием, но трактирщик не ведёт и бровью. Он полностью игнорирует меня, но каким-то чудом умудряется что-то отвечать.
Что-то абсолютно ненормальное.
— С тобой явно что-то не так, Аббас. Ты либо бредишь, либо перебрал с вином из собственного погреба… — осторожно проговариваю, пытаясь считать реакцию и увидеть хоть искру понимания в замутнённых, недвигающихся зрачках.
— Ты тоже пройдешь путём… Или умрёшь… Так говорит хозяин.
Всё тот же идиотский подобострастный лепет, обращённый неведомо какому субъекту, именуемому «хозяином». Я окончательно убеждаюсь в том, что мой старый знакомый находится под невесть откуда появившимся влиянием, которое поработило его разум.
— Слава хозяину, ибо он отвел нас к свету! — Аббас вскидывает ладони и тут же безвольными плетьми опускает их обратно. Оцепеневшее выражение его лица не меняется, и я понимаю, что если снова спрошу его о чём-либо, ответы будут те же.
И вместе с этим меня наконец озаряет смутная догадка: неужели хозяином он зовёт Аль-Муалима?!..
Отойдя на пару шагов, я напоследок окидываю его подозрительным взглядом, надеясь, что что-то изменится, но, не увидев ничего иного, разворачиваюсь и стремительно покидаю таверну.