Страница 12 из 168
- В четверг его можно будет продать в Толедо!
- Ну, нет! - возразил Андрес. - Этот мул наемный, и тем самым он отлично известен всем погонщикам, разъезжающим по Испании.
- Господи, сеньор Андрес! - сказал один из цыган. - Да будь у этого мула больше примет, чем сколько их должно предшествовать страшному суду господню, и то мы его так разделаем, что его не признает ни мать родная, ни хозяин, взрастивший его!
- За всем тем, - заметил Андрес, - я прошу принять и одобрить мое решение. Мула этого нужно убить и похоронить, да так, чтобы потом и костей не было видно.
- Вот грех-то! - воскликнул другой цыган. Это невинного-то лишать жизни?! Не говори так, друг Андрес, а сделай вот что: всмотрись в него нынче так, чтобы у тебя в памяти запечатлелись все его приметы, а потом позволь мне его забрать, и если два часа спустя ты его узнаешь, пусть меня обольют кипящим жиром, как беглого негра!
- Ни за что не соглашусь! - заявил Андрес. - Мул должен погибнуть, как бы меня ни уверяли в возможности его превращения: я боюсь быть узнанным, если мул не будет предан земле. Если же дело идет о выручке, которую можно получить от продажи, то не таким уж голышом явился я в ваше братство, чтобы я не мог заплатить за "вступление" побольше, чем стоят четыре мула!
- Ну, раз этого хочет сеньор Андрес Кавальеро, - сказал другой цыган, пусть эта невинная душа умирает. Одному богу известно, как мне его жаль: и потому, что он молод, - он ведь еще не "закусывает" (вещь просто неслыханная для наемного мула!), - и потому, что он, наверное, ходкий, так как на боках у него нет ни струпьев, ни ран от шпор.
Было решено не убивать мула до ночи; в остальную часть этого дня торжественно праздновали вступление Андреса в цыганское сословие, и состояло это в том, что немедленно освободили лучшую в таборе кибитку и разукрасили ее ветвями и ситовником; Андрес был посажен на дубовый обрубок, в руки ему дали молот и щипцы, и под звук двух гитар, на которых играли два цыгана, велено ему было сделать два скачка; затем обнажили ему руку, принесли новую шелковую ленту и "гарроте" и осторожно сделали ими два поворота.
При всем этом присутствовали Пресьоса и много других цыганок, старых и молодых, причем одни смотрели на него с удивлением, а другие - с любовью; такоза была бравая внешность Андреса, что даже цыгане почувствовали к нему искреннее расположение.
После того как были выполнены указанные обряды, один старый цыган взял за руку Пресьосу и, остановившись перед Андресом, произнес:
- Мы даем тебе эту девушку, цвет и красу всех цыганок, живущих в Испании, - бери ее себе в любовницы или в жены; в этом отношении ты волен сделать то, что тебе больше понравится, ибо свободная и привольная жизнь наша не связана предрассудками и ненужными стеснениями. Разгляди ее хорошенько и посмотри, нравится ли она тебе и не находишь ли ты в ней чего-нибудь, что тебе будет не по вкусу; если она нехороша - выбирай среди девушек, стоящих перед тобою, самую для тебя подходящую: которую ты выберешь, ту мы тебе и дадим; но ты должен знать, что, однажды избрав ее, ты не можешь ни бросить ее ради другой, ни бесстыдничать и заводить шашни с замужними или девушками. Ненарушимо соблюдаем мы закон дружбы; никто из нас не станет покушаться на чужую избранницу; мы живем, не ведая горькой чумы ревности, и хотя много среди нас бывает кровосмешений, но никогда не бывает прелюбодеяния; а когда его совершает законная жена или когда нас обманывает любовница, - мы не ходим в суд просить о наказании: сами мы судьи и палачи жен и любовниц наших; мы с такою же легкостью убиваем их и хороним в горах и пустынях, как если бы то были дикие звери: у нас родичи не занимаются делами мести и родители не привлекают к ответу за убийство! Боязнь и страх заставляют наших женщин хранить целомудрие, и мы, как я сказал, живем безмятежно. Почти все, что мы имеем, - у нас общее, за исключением только жен и любовниц, ибо мы хотим, чтобы каждая из них принадлежала тому, кто ей достался по жребию. У нас развод в такой же степени обусловлен старостью, как и смертью; тот, кто, будучи молодым, пожелал бы покинуть старую жену, может выбрать себе другую, более ему подходящую по возрасту.
Благодаря этим и другим еще законам и уставам живем мы и остаемся всегда веселыми; мы - владыки полей, пашен, лесов, гор, источников и рек: горы нам дают даром дрова, деревья - плоды, лозы - виноград, огороды - овощи, источники - воду, реки - рыбу, заповедные рощи - дичину, скалы - тень, ущелье прохладный ветер, пещеры - убежище. Непогода для нас - дуновенье ветерка, снег - легкое освежение, дождь - купанье, гром - музыка, а молния - факелы; твердая земля для нас - мягкая перина; дубленая кожа наших тел служит нам непроницаемой защитной броней; быстрого бега нашего не стеснят оковы, не задержат рытвины, не остановят стены; мужества нашего не поколеблют веревки, не запугают блоки, не устрашат "холсты", не укротит "кобыла"! Мы не делаем разницы между "да" и "нет", когда нам это выгодно, и всегда похваляемся быть "мучениками", а не "исповедниками" ; для нас люди выращивают вьючный скот на полях, для нас обрезаются в городах кошельки. Нет орла или другой такой хищной птицы, которая бы быстрее бросалась на попадающуюся ей добычу, чем бросаемся мы на случай, представляющий для нас известную выгоду, - одним словом, много у нас есть разных ухваток, и все они приводят к счастливому концу: ибо в тюрьме мы поем, на пытке молчим, работаем днем и воруем ночью, или, лучше сказать, учим людей быть всегда настороже и смотреть, куда они кладут свое добро.
Нас не смущает страх потерять свою честь, и честолюбие не побуждает нас приумножать ее; мы не враждуем друг с другом; мы не встаем до зари для того, чтобы подавать прошения, ухаживать за магнатами и хлопотать о милостях. Золоченые потолки и пышные дворцы наши - это лачуги и кочевые таборы; наши картины и фламандские ландшафты - те самые, которыми дарит нас природа среди высоких скал, снежных вершин, стелющихся кругом лугов и густых лесов, на каждом шагу открывающихся нашим глазам.
Мы астрономы-самоучки, ибо почти всегда мы спим под открытым небом и во всякое время можем определить, какой час дня и какой час ночи; мы видим, как рассвет вытесняет и сметает с неба звезды, как появляется он вместе со своей спутницей-зарей, наполняя радостью воздух, остужая воду и увлажняя землю, и сейчас же следом за ним показывается солнце, "вершины золотя и скаты гор лаская", как выразился один поэт; мы не боимся замерзнуть и окоченеть, когда Лучи его падают на нас косо, не боимся и обжечься, когда они падают на землю отвесно; одинаковую встречу оказываем мы зною и холоду, лишениям и изобилию. Одним словом, мы - люди, живущие своей смышленостью и сноровкой, и, не считаясь со старинной поговоркой: "церковь, море или дворец", мы имеем все, чего хотим, ибо довольствуемся тем, что имеем.