Пленённая княжна

После того, как Сурьяна отправилась в баню, меня словно на угли положили. За общим столом я ел и пил со всеми наравне, но мой взгляд был прикован к двери, я следил за тем, кто выходил и на сколько задерживался, и едва ли не подрывался с места, чтобы пойти караулить ее под дверью, хоть я и предупреждал Кресмира и ясно дал понять, чтобы к девчонке не лез, но он был пьян, и кто знает, что может взбрести в хмельную голову. За это невыносимо долгое время ожидания проклял себя за то, что слишком тщательно слежу за ней, и в то же время делал вид, что меня это все не касается, изворотливый разум можно было обхитрить и притворится, но то, что под ребрами — нет. Беспокойство металось в груди ураганом, не давало усидеть на месте. Особенно остро это случилось, когда я в какой-то миг осознал, что не могу просто надеяться, что с ней все хорошо, нужно было убедиться, что она вернулась.

Я покинул раздухоренную брагой и жаром печи горницу, хоть это далось с трудом, потому что староста вдруг вздумал заболтать разговором. Отделавшись от него, вернулся в клеть, и когда открыл дверь и обнаружил, что постель пуста, бросился в сад. Я даже не помнил дорогу до истопки, стукнул о створку кулаком, но Сурьяна не отозвалась и даже тогда молчала, когда позвал ее. Ворвался внутрь, обнаружив ее сидящей на лавке в облаке пара, обнаженную и мокрую, размягченную и безумно красивую. От ее вида голову вовсе сорвало с плеч. Один миг колебания — немедленно уйти или сдавить в объятиях и уже не выпустить? И вот уже колебание смело к лешему, и я оказался рядом с ней, касался плеча, мокрых волос, вдыхая их свежий аромат, ожидая, что сделает Сурьяна. Наверное, хватило бы еще воли уйти, но она отозвалась на мои ласки, и это все решило.

И надо же было ей сказать то, чего я бы не хотел слышать после. Она вывернула меня наизнанку всего лишь несколькими словами. И теперь нутро раздирала невыносимая злость, корни которой тянутся в самую глубь — так просто их не выдернуть, теперь это девица засела слишком глубоко, эта хрупкая, одетая в мужскую одежду горделивая девушка, которая ворвалась в меня, будто стрела, сорвавшаяся с тугой тетивы, и попала в самую сердцевину, распяв и пригвоздив меня к тверди. Злился, потому что она сказала правду — у нас разные дороги, и я должен отпустить ее прямо сейчас, не держать. Но от воспоминания об одних только тонких ключицах под белой кожей и полных, в обхват ладоней, грудей било в голову жаром. И мысль о том, что ее потеряю, секла нещадно наотмашь. От этого все внутри будто льдом покрывалось, вынуждая цепенеть и злиться еще больше.

— Что-то ты совсем ничего не ешь, не пьешь с нами? — толкнул меня плечом Зар, вырывая из скверных, сгущавшихся, как тучи, мыслей.

Я сжал так и оставшуюся полной медовухи чару, скользнул взглядом по раскрасневшимся и лоснившимся от духоты лицам гридней. Кресмир уже обнимал за плечо приглянувшуюся девку с толстой льняной косой и, кажется, был доволен. Диян только усмехался в русые усы, тянул неспешно из чары брагу. В уже давно спал у стены, видать, опять, паскудник, набрался — завтра не добудишься. Я отставил чашу, поймав суетившуюся вокруг Добромысла Тавру, да сыновей ее, которые, словно сторожевые псы за всеми присматривали со стороны. Особенно этот, Волош, старший сын старосты, с самого начала заглядывался на Сурьяну, стоит ей мелькнуть в горнице. Когда она мимо двери прошла вместе с отроком, что провожал ее в баню, всю шею вывернул.

— А что же отрок ваш прячется, не выйдет с нами братину распить, чай не чадо уже? — вдруг спросил Волош, перекрикивая стоявший в горнице гам. Зар косо посмотрел на меня — мол, выкручивайся сам. — Вышел бы с нами покутил, вон сколько девиц свободных, глядишь, и сладилось бы что.

Внутри кислотой всплеснул гнев, облил все внутренности, застилая взор, казалось, что тот нарочно насмехается, но я тут же взял себя в руки — откуда тому могло стать известно, что Сурьяна выдает себя за мальчишку? Хотя, кто знает — чутье не обманешь. И разгадать ведь можно легко, что это не юноша вовсе, если немного приглядеться. Да и она и вовсе не была похожа на того, за кого себя выдает, мне казалось, что все выдавало в ней ее истинную природу, притягивая взгляды.

— А ты что, в сваты заделался? Какое тебе дело до моих людей? — прожог его взором. — Знай свое место и не лезь куда тебя не зовут.

Сидящий рядом Зар было поперхнулся, даже Белозар напрягся, расправив плечи.

Старший сын Добрмысла сразу изменился в лице, сглотнул сухо и замолк. И ведомо почему, вступать в перепалку с княжичем чревато обойдется. Хотя очень хотелось выплеснуть всю ту муть, что крутилась во мне болотом.

6_2

Но помалу пыл утих. Еще никто не собирался расходиться, а мне стало слишком тесно здесь, потому я, велев Зару приглядывать за гриднями, чтобы шибко не шумели, поднялся и вышел из горницы. Оказавшись в сумрачном прохладном переходе, понял, что и не знал, куда идти. Возвращаться в клеть было непросто, непросто уснуть, когда она рядом, но я уже повернул в сторону своего временного пристанища — меня тянуло туда с необоримой силой, просто быть рядом, вдыхать ее запах и насыщаться им до краев, меня влекло что-то неведомое, то, с чем я бессилен бороться, потому что все становится только намного хуже.

Оказавшись возле двери, я задержался. Из глубины терема доносился неразборчивый гул, но он почти не слышен сквозь собственной шум крови. Коснувшись ладокью створки, толкнул ее осторожно, бесшумно вошел, устремляя взгляд на постель. Выхватил в полумраке плавный изгиб тела Сурьяны, тонкую талию и округлые бедра. Она спала. Я тихо прикрыл дверь, да так и остался на пороге, прислонившись к ней. Кровь побежала по жилам бешеными потоками, и все тело загорелось с новой силой, отяжелело. Пожар внутри меня распалился, когда ее запах — сладкой липы — коснулся ноздрей, заполнил голову, проник внутрь, будоража и опьяняя, запах, в котором я мгновенно растворился, и сил не было стоять на ногах. Сжав кулаки, я отлепился от двери.

В темноте стянул сапоги и посохшую, но мятую рубаху, подхватил свернутые на лавке шкуры и опустился на тюфяк, укрываясь мехами с головой. Пытаясь хоть как- то отгородиться от ощущения ее присутствия рядом, да только ничего не выходило, хотелось сжать ее в объятиях и не выпускать до восхода, проснуться вместе, ощутить ее кожу под своими ладонями, касаться губами ее губ, пронизывать пальцами прохпадную медь волос. Дыхание утяжелилось. Но все это было непозволительно. Я некоторое время слушал скрежет и топот, который глухо отдавался по полу от горницы, пытаясь выделить в нем дыхание Сурьяны, и думал о том, что произошло с того мига, как столкнулся с ней. Думал о ее словах, и все смешивалось водоворотом — слишком быстро все случилось, и я уже не понимал, где начиналось мое вожделение и заканчивалось ее.

В какой-то миг сок все же сморил меня. И когда в следующий раз я открыл глаза, в клети уже чуть посветлело, а по серому полу клубился мутный белесый свет. Тишину тревожило лишь пение птиц на разный лад — по утрам ныне были особенно шумные.

Откинув с себя шкуры, ощутил окрепшую за ночь прохпаду, поднялся, стараясь не смотреть на еще спящую Сурьяну, укрывшуюся плотно одеялом, да только совсем не замечать, не вышло, мой взгляд каждый раз возвращался к ней. Она проснулась от всплесков воды, когда я стал умываться. Откинув одеяло, пока я был занят умыванием, прошла к окну, думая, что я ее не замечаю, отодвинула волок. Прохладный воздух вместе с птичьими трелями полился в клеть тонкими потоками, тревожа застоявшийся воздух в помещении. В одной тонкой рубахе до колен, с чуть взбитыми волосами она в самом деле походила на подлетка: тонкая, как былинка

— ветер подует, и улетит. И, в то же время, какой сильной и отважной оказалась, когда вот так смотрела прямо, когда зелень в ее глазах начинала темнеть, а тонкие крылья носа — дрожать, вбирая в себя утреннюю прохладу.

Она задвинула войлок, подышав немного и убедившись, что дождь утих. За окном послышались голоса — гридни уже пробуждались, бродили во дворе, готовясь к отъезду. Сурьяна повернулась, и наши взгляды скрестились, и, по воздуху едва ли не раскаты грома прокатились от этого невольного столкновения. Но ряженая нисколько не растерялась и не смутилась, поспешив прятать взгляд: губы ее дрогнули и немного поджались, а подбородок чуть приподнялся, выказывая, что все то, что произошло в