Филэллин

Вроде поверили, так новая беда поспела – Сигов с Платоновым через своих шпионов сыскали лихого человека, чтобы меня без всякого суда прямо на тот свет спровадить.

Прошлый год в Кыштымском, купцов Расторгуевых, заводе работные люди бунтовали. Зачинщиком у них был Климентий Косолапов, он со мной в остроге сидит. Арестант, а сторожа и караульные перед ним на задних лапах ходят. Жена к нему приезжала или не жена, черт их разберет, так Косолапов ее к себе провел, ночь целую с ней провалялся, и никто ему слова поперек сказать не посмел. Малый звероват и силушкой не обижен. Убьет, что ему терять? Дальше Сибири не зашлют.

На днях подсел ко мне, клешнями своими взял за горло, но не жмет, не душит. Я шелохнуться боюсь, сижу перед ним ни жив ни мертв. А он улыбается, голос ласковый: “У тебя, – говорит, – ваше благородие, шея жиром не заросла, удавить сподручно будет”.

У меня от страха голос пропал.

“За что?” – шепчу.

Он засмеялся: “Я кузнец, мое дело маленькое. Есть добрые господа, они мне за это спасибо скажут”.

Теперь ночами лежу без сна, слушаю, не идет ли. Знаем мы таких кузнецов – по голове молотом, отзовется золотом. Он в заводе за всю жизнь столько не скует, сколько Сигов ему за мою душу отвалит.

Тем только и укрепляюсь, что твержу из Псалтири: “Прозябоша грешные, яко трава, и поникоша все делающие беззакония”. Бог даст, это всё на Сигове с Платоновым исполнится.

Верю, Господь защитит меня сильной десницей своей, но и на тебя, брат, надеюсь. Не оставь родную кровь, напиши министру юстиции, князю Лобанову-Ростовскому, пусть он мое дело возьмет на контроль, а то не увидишь больше единственного брата.

Вопросные пункты по моему делу составлены так, что на половину из них отвечать нужно одно и то же, а во второй половине ни один пункт не позволяет ответить по существу дела. Поэтому отвечаю не по порядку номеров, а на все пункты разом, за исключением № 8 и №№ 19 и 20.

Я обличил злоупотребления управителей Нижнетагильскими заводами, за что был ими отставлен от должности учителя в заводском училище, а ныне лишен покровительства закона и взят под стражу. В остроге бросили меня в каморку с клопами и тараканами, в баню не водили, отчего тело мое покрылось вередами и пузырями, даже в церковь не пускали. Сторожа, сменяясь, в ночи бессонно жгли надо мной лучину, колодники в нечистой посуде смердящими руками варили мне пищу. В результате утеряно мной здоровье, которое есть первейшее благо жизни, но никто не хочет освидетельствовать мою болезнь, как того требует 109-я глава Высочайшего Уложения.

Управляющий Сигов обошелся со мной как с извергом человеческого рода и величайшим преступником. Его холуи – Рябов с горным исправником Платоновым вытащили меня, словно бесчувственную колоду, из дому и неодетым, в халате, влачили по улице, чтобы устрашить народ и похвалиться дерзким могуществом своим. Видя это, многие сочли меня погибшим. В страхе они давали фальшивые показания и отрекались от прежних.

Солдаты горной роты отреклись от своих слов, что Сигов солдатских детей пишет в крепостные и солдаток гоняет к дровосушным печам на работы, чего по Горному уставу не положено. На Винновском прииске работные люди отказались от жалобы на приказчика Рябова – тот по своему холуйскому рвению овечьими ножницами головы и бороды им остригал, чтобы золотые пески в волоса не прятали. Иному и с кожей прихватывал, а теперь выходит, будто ничего такого не было.

Кричные мастера рассказали, что из получаемых за работу денежных плат прикупают на свой счет решетки для угля по 20 коп. каждая, а клещи, лопатки и фурмы велено им делать из отпущенного на крицы чугуна. Если же из этих криц урочное количество железа не выкуется, инструменты к выкованному железу не причисляют и за них вычитают из платы как за угар в чугуне. Исправник Платонов на заводах – государево око, ему бы за бедных людей вступиться вместо меня, но он Сигову слова поперек не скажет, получая от него секретное жалованье против казенного вдвое.

Имений у него нет, происходит из солдатских детей. Вероподобно ли, что казенного жалованья хватило ему в Екатеринбурге собственный трактир открыть? Называется “Кутузов”, на вывеске Михайло Илларионович в фельдмаршальском мундире, при всех звездах, ручкой к себе манит: заходи, мол, народ честной, выпей разведенной водочки за мое здоровье.

Сигов и Платонов угрозами понуждали людей от принесенных мне жалоб отказаться. Кто не хотел, тех сажали под замок, грозили солдатством, рудничной работой, плетьми, разорением, Сибирью. А на меня наклепали, будто я в своей мастерской яды варил, чтобы в Петербурге извести некую высокую особу, но им верить нельзя и под присягой.

На пункт № 8 с вопросом, от кого узнал описанное мною в прошениях, отвечаю отдельно.

В Нижнетагильских, графа Демидова, заводах служит лекарь Ламони Федор Абрамович, добрая душа. Подобрал бродячего пса с перебитой лапой, взял ее в лубки, пару недель у себя продержал, потом отпустил. Наутро выходит из ворот, а на улице таких инвалидов собралось видимо-невидимо. Как-то проведали, что им здесь помощь подают. У кого лапа висит, у кого лишай или вместо глаза гноище, а у одной суки ползада откромсано – пострадала от приказчика Рябова. Он, когда пьян, за уличными собаками с топором бегает. А если в псах носится, где для них добро, в людях и подавно. Чуть стемнеет, слышу, опять под окном стучат. Столько всего порассказали, до смерти не описать.

Также отдельно отвечаю на пункт № 11: под змеем, не желающим оставить пищу, от которой он тучнеет, разумел управляющего Нижнетагильскими заводами Сигова, а под пищей – уворованные им у работных людей владельческие и казенные денежные средства.

На пункты № 19, кем был подвигнут писать прошения, и № 20, кто у меня в сообщниках, отвечаю на оба вместе: подвигнут человеколюбием, а сообщниками моими были Иисус Христос и четыре евангелиста. Более никого.

Благодетельное расположение ко всем прибегающим к помощи вашего сиятельства и носимое вашим сиятельством звание блюстителя правосудия дают мне смелость испрашивать для моего брата, отставного штабс-капитана Григория Мосцепанова, не милости, но правого суда.

Два месяца я не имел сведений о месте его заключения и лишь по случаю узнал, что он содержится в Екатеринбургском остроге. Не входя в рассмотрение, справедливо ли отнята свобода у дворянина-воина, смею обратить внимание вашего сиятельства единственно на то, что нет никаких причин препятствовать ни его родственной переписке, ни подаче им прошений в правительственные и губернские места. Где обвиняет закон, а не судящий, там нет нужды прибегать к средствам чрезвычайным.

Из дошедших ко мне посторонним образом известий усматриваю, что брата моего судят не за совершенные им преступления, а за открытие злоупотреблений со стороны управителей Нижнетагильскими, графа Демидова, заводами. Не эти ли люди и способствовали его аресту?

Он писал министру финансов, графу Гурьеву, что для изыскания средств на войну с Оттоманской Портой следует все уральские золотые прииски, кому бы ни принадлежали, взять в казенное управление. Если этот проект известен графу Демидову, он может быть двигателем заведенной против моего брата интриги.

Как родственник теснимого прошу облегчить его содержание под стражей, а также позволить переписку с родственниками и начальственными местами, чтобы дать ему возможность оправдаться в наложенных на него обвинениях. Ожидаю на это милостивейшей вашего сиятельства резолюции.

На отношение вашего сиятельства сообщаю, что отставной штабс-капитан Мосцепанов обвиняется в ложных доносах на управляющего Нижнетагильскими заводами Сигова и горного исправника Платонова. Человек он вздорный, пишет обо всём с преувеличениями, а чаще и вовсе безосновательно. Исследование его жалоб показало, что все они суть наветы, вот почему он и взят под стражу. Ныне дело его окончено следствием и передано в Пермский верхний уездный суд, а сам он из Екатеринбурга переведен в Пермь и содержится на гауптвахте. Родственная переписка ему разрешена.