Страница 5 из 19
– И что?
– А то.
– Что? Что? – с ненавистью спросила худощавая.
– Ты же – сопля. Глиста, понимаешь?!
Худощавая попыталась ударить противницу, но та отступила, и пальцы нападавшей лишь задели ее щеку.
– Ах ты тварь! – вырвалось у фигуристой, и она с размаху и ловко влепила худощавой пощечину, да такую, что та отшатнулась и едва не упала. – Ну что, ты этого хотела, Зоя, да? Ну так ты получила. – Она провела ладонью по щеке. – Если хоть одна царапина останется, глиста, смотри, я тебя размажу…
Ее противница, собравшись, вновь бросилась на фигуристую, но та была готова к атаке. Худощавая получила еще один хлесткий удар – и еле устояла на ногах, отшатнулась.
– Еще хочешь? Мало тебе, да?
– Ты – шлюха, Жанна, ты живешь с раздвинутыми ногами, об этом все знают!
Первая зло и весело рассмеялась:
– А ты свои сколько ни раздвигай, никому не нужна! Русик тебя оприходовал только потому, что упился в зюзю, не видел, бедняжка, кто перед ним!
Худощавая в бессильной ярости и в третий раз бросилась на ненавистную противницу, но та вновь ловко отступила и поставила ей подножку. Нападавшая растянулась на траве и тотчас заревела. Она давилась горьким рыданием, захлебывалась, и что-то время от времени с негодованием говорила. «Ответишь за все…» – услышала Юля обрывок фразы.
Ее спутник хотел было вступиться, помочь и сделал шаг в сторону дерущихся, но Юля удержала его.
– Это не наше дело, – сказала она. – И свидетелей им не надо, поверь мне. Зойка, дура, напилась и сама напросилась…
– Ну что, остыла? – как ни в чем не бывало спросила фигуристая. И тут же с презрением бросила худощавой: – Говорю тебе еще раз: не твоего он полета мужик. Ясно? Ты ему на один раз была. Как презерватив. Он тебя поимел и выкинул. Еще раз полезешь – я тебе всю физиономию разобью. Пошла отсюда, дура.
– А я тебе крысиного яда в суп насыплю, – с трудом садясь, бросила худышка и зло засмеялась. – Слышишь, Жанка, отравлю я тебя.
Тон, каким это было произнесено, и возникшее молчание говорили сами за себя. До победительницы, кажется, дошло, что это не пустая угроза. Но она не захотела выдать своих опасений.
– Смотри у меня, Зойка, – с угрозой проговорила Жанна, – увижу тебя на своем пути – пожалеешь. Близко не подходи – руки тебе переломаю. Я сумею. Опозорю тебя так, что повесишься. Тварь.
Сказала, плюнула и пошла прочь, оставив худышку сидеть в траве.
– Дела, – пробормотала Юля. – Шекспир отдыхает. Пойдем искать палатку, а? Меня тошнит, Гоша…
Еще минут пятнадцать они искали палатку Пчелкиной. Два раза Юля залезала в чужой дом, извинялась, во втором ее хотели оставить, кто-то сказал: «А мы тебя, Пчелкина, заждались! – голос был явно Кащина. – Все думали, когда придет наша гетера?» – и только на третий раз попала по адресу. И то лишь потому, что у палатки курила ее одногруппница, а теперь и соседка Римма.
– Ну, ты и нажралась, Юлька, – сказала та, сама уже теплая. – Первый раз тебя такой вижу. Спортсменка, блин. Фигуристка.
– А я первый раз такая, – парировала Юля. – Надо же когда-то начинать.
Повернулась, обняла своего нового друга, поцеловала взасос, потом отпустила, сказав: «До завтра», хотя завтра наступило – уже потихоньку светало, встала на колени и заползла в палатку.
– Повезло тебе, – за ее спиной бросила Римма. – Растопил сердце Белоснежки.
«Цыц! – услышали оба из палатки. – Убью тебя, Римка!»
– Она строгая, – вздохнула Рима. – Хлебнешь ты с ней.
Днем голова Юли Пчелкиной раскалывалась. Вино, коньяк, вермут, водка и много чего еще, смешанное накануне, сделали свое дело.
– Дура, вот дура, – натирая виски, повторяла она.
Еще в палатке было душно.
– Тебе повезло, – голосом ожившей покойницы из фильма ужасов простонала Римма. – Ты не куришь. А вот я, Юлька, подыхаю… Скажи нашему профессору, что у меня заворот кишок.
– Скажу, – пообещала Юля, достала из сумки зеркальце и с предчувствием самого худшего поднесла его к лицу. – Ужас, Римка…
– Что такое?
– Синяки под глазами, вот что.
– Ну что, девки порочные, поднялись уже? – тяжело и низко спросили у их палатки. – Я зайду?
– Заползай, – откликнулась Юля. – Только не пугайся наших лиц…
– Я пуганый, – отозвался гость. В палатку, согнутый в три погибели, влез гигант Сашка Чуев. – Да-а, – протянул он. – У меня в вашей берлоге очки запотели. Ладно, сейчас весь лагерь страдает. Там Трофим Силантьевич продукты привез.
– Трофим Силантьевич? – оживилась Юля. – Тот самый?
– Какой еще тот самый? – переспросил Чуев. – Он знаменитый, что ли? Обыкновенный Трофим Силантьевич, мужичок на подводе. Старичок.
Но обрывок разговора, услышанный накануне, уже взбудоражил Юлю. «Вы помните, что нам Трофим Силантьевич рассказывал?» – спросил кандидат наук Евгений. А в ответ услышал от Турчанинова гневное: «Бредни все это! Стариковские бредни из глухомани! Домовые, лешие, ведьмы! Мифология это все, Евгений Петрович! Мы с вами взрослые цивилизованные люди, и не пристало нам повторять всякую чушь!»
Юля выкарабкалась из палатки и, встав на цыпочки, потянулась. Свежий воздух дурманил. Пели птицы. По лагерю бродили полусонные студенты. Готовились к позднему завтраку. Первый день им дали выспаться – потом, знали все, поблажек не будет. За Юлей выбрался и Чуев.
– Ну, прям ожившие мертвецы, – обозревая лагерь, сказал он. – Точно?
– Ага, – согласилась Юля.
– Юлька, молока купи у этого Силантьевича, – из палатки простонала Римма.
– Куплю, если будет, – отозвалась Юля.
– Может, водочки, Римма Александровна? – обернулся Чуев.
– Шутишь? – простонала умирающая Римма.
Руководитель экспедиции Венедикт Венедиктович Турчанинов появился как раз в тот момент, когда было произнесено песнезвучное слово «водочки». Он проходил мимо палатки с хворостиной, словно собирался высечь кого-нибудь. И тренировался на своей ноге, похлестывая ее.
– Здрасьте, Венедикт Венедиктович! – выпалил Чуев.
Юля повторила его приветствие.
– Так кому тут водочка понадобилась, Чуев?
– Это шутка была, – оправдался Сашка.
– А-а! Ну, а в палатке кто помирает? Скворцова?
– Да, – скромно кивнула Юля.
– Вот что, Пчелкина, Чуев. И вы, Римма Александровна, – громко обратился он к палатке. – Вам, как и другим, я даю время оклематься до обеда. Сегодня первое утро в лагере, смотрите, чтобы оно не стало для вас последним. В два часа вас ждет культурный слой. Пейте молоко. Отрезвляйтесь. Приходите в себя. Я буду беспощаден, – сказал он, хлестнул себя по ноге хворостиной и с видом надсмотрщика двинулся дальше.
Из соседней палатки, куда ночью по ошибке врывалась Юля, выглянула голова их однокурсника и спросила:
– Ушел?
– Ушел, – ответил Чуев.
– А еще я слышал слово «водочки».
– Это было гипотетическое предложение, – охладил пыл однокурсника Чуев.
– А-а, – разочарованно простонала голова.
Но не скрылась, продолжая следить за развивающимися событиями.
– А у этого Силантьевича молоко есть? – поинтересовалась Юля.
– Есть у него молоко – сам видел, – подтвердил Чуев. – Было по крайней мере. Он что-то привозит для всего лагеря, типа каш и консервов, а что-то по индивидуальным заказам.
– Может, лучше пивка, Пчелкина? – спросила страдающая голова из соседней палатки. – Ты вчера сама не своя была. Когда к нам залезла. На четвереньках. Предлагала разные услуги. Сексуального характера. Не помнишь?
– Ты дебил, Курочкин, – зевнув, сказала Юля. – Не знал?
– Мы даже испугались. Такая активность!
Юля выстрелила глазами:
– Скройся.
– Злая ты сегодня, а вот ночью…
– Дама сказала – скройся, – кивнул гигант Чуев.
– Не пугай! А вот мы по пивку, – сказала голова. И, повернувшись вполоборота, спросила: – Точно, Кащин?
– Точно, – тяжело отозвался другой их однокурсник из палатки. – Пива! Пива! – закричал он так, как будто требовал чуда. – И Пчелкину!