Нелюбимый (ЛП)

Бринн ушла.

И сразу испытываю ощущение пустоты.

Пустота и тоска. Ощущения почти на грани боли.

Прорываясь через туман тоски, мой разум задается вопросом:

Почему?

Почему я чувствую такую пустоту?

Потому что я обычный двадцатисемилетний мужчина, который увидел симпатичную девушку и захотел узнать её?

Или потому, что где-то глубоко внутри, где темно и мрачно, где-то, где я не могу почувствовать и практически не могу постичь — я не просто хочу узнать её, я хочу причинить ей боль?

Что принесёт мне удовлетворение? Что заполнит пустоту?

Знакомство с ней?

Или причинение ей боли?

К своему стыду и страху, я не знаю ответа. Я не уверен. Я не могу ответить на эти простые вопросы о смысле и цели, и от этого тихо рычу от разочарования и отчаяния.

Оттолкнувшись от валуна, я осматриваюсь. Дождь по-прежнему льёт как из ведра, неистово и яростно, и даже на том месте, где я стою — под густым пологом деревьев, вдали от тропы, — я промокаю насквозь.

Сегодня утром я поставил перед собой две цели: во-первых, достичь вершины и полюбоваться необъятной красотой моего мира; во-вторых, на несколько безобидных часов почувствовать себя частью человечества, послушать голоса других людей, увидеть их лица, посмотреть, как они общаются своими словами и телами.

Никаких проблем с первой целью. Но я морщусь, потирая щетину на подбородке большим и указательным пальцами, пока пересматриваю вторую. Это плохо, что я хотел быть рядом с людьми? Почувствовать себя человеком, частью человеческой расы, коллективного сообщества людей в течение нескольких драгоценных часов? Или это было нарушением моего слова, данного дедушке и маме?

Я вижу двух мужчин с опущенными головами, быстро спускающихся с вершины. Очевидно, они нацелены побыстрее вернуться к своей машине внизу.

Хмм. Ну, всё ещё сносно, несмотря на дождь.

Я хочу увидеть вершину сегодня — даже такой дождливой и облачной, какой я знаю, она, вероятно, будет. Возможно, я провалил или запорол свою вторую цель, но я всё ещё могу выполнить первую.

Без сомнения, Бринн уже далеко впереди меня. Эта мысль одновременно успокаивает и печалит.

Но даже если это не так, я мог бы использовать её в качестве теста. Даже если я мельком увижу её краем глаза, я не позволю своему взгляду задержаться. Как бы меня ни тянуло к ней, как бы ни было прекрасно её лицо и грустны её глаза, я могу бороться с искушением. Я могу заставить себя отвернуться, держаться подальше, уберечь её от себя, и тогда я буду знать, что я сильнее отца. Буду знать, что если представится возможность, я не поддамся ни слабости, ни искушению, не буду потворствовать даже малейшему желанию посмотреть.

Тест. Да.

И вот я начинаю двигаться по тропинке через лес, ну, не совсем по ней, но неподалёку, карабкаясь через заросли ежевики и гниющие брёвна, в то время как дождь льёт мне на непокрытую голову, купая меня в небесных слезах.

Вверх и вверх. Моё дыхание ровное, потому что я привык к таким нагрузкам, мои длинный ноги уверенно несут меня по неровной лесной земле, и я полагаю, что потребуется ещё час или около того, чтобы достичь облачной вершины. Но я сделаю это. Я сделаю…

Вот тогда-то я слышу, как он прорывается сквозь стук моего сердца, хруст ботинок, сквозь рёв ветра и дождя…

Крик.

Я останавливаюсь от необычайного ужаса, застыв на месте, ожидая услышать это снова.

«Ястреб», — пытаюсь убедить я себя, надеясь вопреки всему, что этот звук был издан не человеком. Но разумом я знаю, что ни одна хищная птица не полетела бы в такой дождь. Они пережидают дождь в своих гнёздах, спрятав клювы под перьями.

Я снова слышу это.

И теперь совершенно уверен, что это был не звериный визг; это определённо был человеческий крик. Пронизывающий, измученный и пронзительнее, чем ветер, это звук сильного страдания.

Мои ноги внезапно сами собой двигаются, устремляясь на этот звук, не замечая кусты на своем пусти. Мои мозолистые руки тянутся к тонким стволам деревьев, и я использую их, чтобы продвигать себя вперёд. Дождь хлещет мне в лицо, но несмотря на это, я бегу. Всё во мне восстаёт против источника и причины этого звука.

Снова пронзительный крик, теперь ближе, но слабее, и я делаю то, чего никогда не делал раньше: я выхожу из леса и позволяю ногам ступить на тропу. С закрытыми глазами и неподвижным телом, я замираю на тропинке, снова ожидая звука, желая, чтобы он нашёл меня и направил.

— Поооооомогите!

Сквозь порывистый ветер и яростный дождь, я слышу его, и всё моё тело дёргается вправо, как будто повинуясь его команде. Пересекая тропинку, я бегу так быстро, как могу, к одному из установленных вдоль дороги коричневых навесов Аппалачской тропы.

Я мчусь к нему и впадаю в шок от того, что обнаруживаю.

Мужчина сидит на корточках в левом углу навеса, нависая над чем-то на полу. Не подозревая о моём присутствии, он поднимает руку, и окровавленный мокрый нож на мгновение зависает над его головой, прежде чем он опускает его со всей силой своего тела. Слышится звук пореза, за которым следует хлюпающий звук крови, в то время как нож снова заносится. Темно-красные капли падают на голову мужчине, когда он усиливает свой захват и планирует снова опустить лезвие.

— Нееееееет!

Я нахожусь в движении, моё тело устремляется вперёд, вверх и на платформу, руками обхватываю его под поднятыми руками и дёргаю назад. Его тело, первое человеческое тело, к которому я прикоснулся за десять лет после смерти дедушки, его легко поднять, потому что я застал его врасплох. Я швыряю его через небольшое пространство изо всех сил в стену слева от меня, его ноги ударяются о скамейку, когда он летит по воздуху. Я смотрю, как его голова с тошнотворным стуком врезается в стену. Он падает на пол, а я стою над его телом, ожидая, когда он пошевелиться, но он неподвижен, похоже, без сознания.

Возвращаясь к углу, я сразу же узнаю её волосы и куртку.

— Нет, — кричу я, беспомощно сжимая руки по бокам и тряся головой. — Нет, нет, нет!

Это Бринн — маленькая храбрая Бринн, свернувшаяся калачиком в позе эмбриона, её лицо разбито, куртка разорвана и окровавлена.

Мгновенная и почти ослепляющая смесь паники и ярости должна парализовать меня, но это не так. Я наклоняюсь и, не раздумывая, беру её маленькое тельце на руки и устраиваю у себя на коленях. Осторожно приподняв её куртку и футболку, я вижу несколько колотых ран в районе талии и на бедре. Ни из одной не хлещет кровь, так что, кажется, Божьей милостью, нападавший не попал в главную артерию.

Она всхлипывает и поворачивает голову к моей груди, когда я обнимаю её. Лёгкий аромат охватывает нас. Ваниль. Красивая раненная женщина у меня на коленях пахнет сахарным печеньем, что заставляет меня рыдать без всякой причины, за исключением того, что этого не должно было случиться с ней. Я в ярости от того, что это произошло.

Её раны медленно кровоточат, тоненькие струйки крови яркими красными полосами стекают по её кремовой коже и капают на пол. Мне нужно остановить кровотечение, насколько смогу, поэтому я тянусь к её рюкзаку и открываю его. Внутри нахожу футболку и несколько пар толстых хлопковых носков и аптечку в сухом пакете на молнии. Я использую её сухую футболку, чтобы вытереть колотые раны, насчитывая шесть штук. Поскольку они находятся близко друг к другу, я могу накрыть их все чистыми носками, а затем использую бинт из аптечки, чтобы прикрепить их, обернув коричневую эластичную повязку вокруг её талии и бёдер и закрепив её двойной булавкой.

Я не уверен, что раны не угрожают жизни, но основываясь на том, что я узнал из заочного курса для фельдшеров, который дедушка заставил меня изучить, я не верю, что это так. Тем не менее, они должны быть очищены, зашиты и перевязаны как можно скорее.

Я натягиваю её изодранную окровавленную футболку и куртку поверх импровизированных повязок и смотрю на её лицо, осторожно убирая мокрые пряди волос со лба и пытаясь понять, что теперь делать.