Полудочка

– Ну ладно, успокоили, – легко вздохнула девчонка. – Большие титьки тоже не фонтан, я слышала, тетя Рита жаловалась маме, как ей бывает тяжело, особенно в жару.

Кого-то высмотрев, коршун резко пошел вниз. С луга донесся пронзительный свист, хищник выровнялся у земли и снова набрал высоту.

Суслики бдили, сторожевой подал сигнал и все попрятались по норам.

Сено зашуршало, Ганцев почувствовал прикосновение в своему боку.

– Ты что, Ксеня? – спросил он.

– Тут мыши, я боюсь.

– Нет тут никаких мышей, – возразил Ганцев, не выпуская птицу из глаз.

– Есть. И полно. Пока вы искали грибы, они тут шастали.

– Ну и что? Чего их бояться? Они маленькие, ты большая.

– Все равно с вами лучше. Это ничего, что я к вам прилезла?

– Ничего, Ксеня, ничего, – ответил он и протянул руку, давая ей устроиться поближе. – Прилезай, если тебе так спокойнее. А я защи…тю тебя от всего на свете, ты же знаешь.

От разогретого солнцем Ксенькиного тела шел жар. Она пахла кремом – вероятно, таким же, как у матери и у Маргариты.

И еще – молодостью, которая у Ганцева прошла. Точнее, юностью, еще точнее – отрочеством, которого он уже не помнил.

Ему подумалось, что он совершил ошибку.

Им с Маргаритой давным-давно стоило взять бесприютного ребенка, усыновить и растить как своего.

Поступиться какими-то благами и покоем, но теперь иметь рядом существо, которое любит не за блага и покой, а просто так.

Но было поздно рассуждать о несовершенном.

Стоило радоваться тому, что у него есть полудочка.

Ганцев обнял Ксенькино плечо.

Она положила тонкую руку поперек его груди.

Коршун, высматривающий сусликов, видел их двоих и не сомневался, что на душистом сене лежат настоящие отец с дочерью.

Узким сложением Ксенька больше походила на «дядю Славу», чем на своего отца. Среднего роста и крепкий, Виктор уже обзавелся солидным брюшком, а высокий Ганцев оставался тощим, как в студенческие времена, поскольку все ресурсы организма пожирал бизнес.

– Как я тебя люблю, Ксеня, знала бы ты! – проговорил он, притянув ее к себе, поцеловав в лоб, в глаза, в нос. – Знала бы ты, как я тебя люблю…

Погладив девчонку по волосам, Ганцев поднял ее ладонь со своей груди и по очереди поцеловал тонкие пальцы, наманикюренные зеленым.

Ощущение отцовства лилось лавиной и было сильнее, чем во времена Ксенькиного детства. Тогда Ганцев с ней просто возился, сейчас мог что-то дать.

– Как я тебя люблю, Ксеня! – повторил он. – Как я люблю тебя, моя хорошая!

– Я тоже люблю вас, дядя Слава, – ответила девчонка, приподнялась и поцеловала его в щеку.

– Когда ты выйдешь замуж…

– А когда я выйду замуж? – перебила она, потершись носом о его плечо.

– Ну, не знаю, об этом еще рано думать. Но, должно быть, лет через десять, когда закончишь институт и станешь самостоятельной.

– И что будет, когда я выйду замуж?

– Я подарю тебе «Кадиллак Эльдорадо». Красный, как твое бикини.

– У меня есть еще голубое бикини и черное. И даже белое – оно самое прикольное, через него все-все видно. Надела сегодня красное под цвет вашего «Хаммера».

– Надо же… Красный цвет тебе идет, а такая машина и подавно.

Глядя в небо, он пожелал коршуну успеха.

– Их уже сняли с производства, но в Америке полно подержанных, стоят в гаражах с минимальным пробегом. При их сухом климате это практически новые машины. Найду, закажу, подарю тебе прямо перед ЗАГСом.

– А за что мне такой подарок?

– Ни за что. За то, что ты есть на свете и я тебя люблю как дочь, какой у меня никогда не было и не будет.

В сене прошуршала невидимая мышь. Ксенька не врала.

– Дядя Слава, а можно, спрошу у вас одну вещь?

– Спрашивай.

– У вас с мамой что-нибудь было?

– С чьей?

– С моей, ясное дело, других тут нет.

– В каком смысле «было»? – переспросил Ганцев.

– В том самом, – спокойно пояснила полудочка.

– А с чего ты взяла, что у меня с твоей мамой что-то было?

– Вы так пялитесь на ее коленки…

– Ксеня, я мужчина, а твоя мама – женщина, – помолчав, ответил он. – А ее коленки – самые красивые из мною виденных. А видел я немало, уж поверь.

– И не только видели, – предположила она.

– И не только, – подтвердил Ганцев.

– Значит, у вас с мамой ничего не было?

– Не было, не было, успокойся.

– Значит, я не ваша дочь?

– Не моя, не моя. К сожалению.

Мышь появилась откуда-то снизу, пробежала через дорожку и исчезла в стерне. Природа жила по своим правилам, не обращая внимания на людей.

– Ты моя полудочка. «По-лу», прекрасно знаешь. Ты появилась на свет при мне. Я даже забирал тебя из роддома, потому что у твоего папы не было машины. Ты выросла у меня на руках, я люблю тебя больше всех на свете…

– Я это давно поняла, – перебила Ксенька.

–…Я отношусь к тебе как к родной, но ты не моя дочь. К твоей маме я не прикасался. Даже за коленку ни разу не потрогал.

– А хотелось?

– А ты как думаешь?

Она не ответила,

Разговор смешил, хотя цель расспросов оставалась непонятной.

– Это хорошо, что я не ваша дочь.

– Почему? – спросил Ганцев.

– Потому, – лаконично ответила девчонка.

Из-за ручья раздался зычный крик Виктора:

– Ребята-ааа! Ксения, Слава!.. Идите к нам, шашлыки горят и арака стынет!..

– Идем, идем, уже идем, – в ответ прокричал он.

Коршуну – или кем он был – осталось ловить сусликов в одиночестве.

Не без труда поднявшись, он протянув Ксеньке руку.

Та вскочила легко, обтряхнула с себя сено.

И вдруг одним молниеносным движением освободилась от трусиков-лоскутка.

– Ты что делаешь? – воскликнул Ганцев. – Хочешь в туалет?

Мгновенно отвернувшись, он успел заметить, что причинное место у Ксеньки выбрито до блеска.

– Дядя Слава, пожалуйста, снимите рубашку, – не отвечая, попросила она. – Надо под нас подстелить, а то мне набьется полная писька трухи.

5

«Хаммер» ехал спокойно, ему было некуда спешить.

Доселе непьющий Артемий, в которого Виктор насильно влил стакан водки, переваливался в багажном отсеке под грудой кое-как сложенных шезлонгов и сдавленно стонал во сне.

Взрослые блаженствовали на заднем диване.

Виктор обнимал пьяноватую Маргариту, приложив голову к ее обильной груди, Элла сияла своими фарами и даже не бросала замечаний.

Ксенька сидела на пассажирском месте, раскидав ноги, и дух ее жарких подмышек перекрывал запах нового кожаного салона.

Она не спрашивала разрешения сюда сесть, пользуясь новым статусом – просто залезла в машину первой и расположилась с комфортом.

Ганцев молча правил, глядел вперед и уже не мог понять, как все получилось.

Отпусти он бороду, та оказалась бы черной, на коротко стриженной голове еще не имелось седины и все ребра оставались целыми.

Но бес ударил так, как не бывало никогда.

Под березами их встретили привычными усмешками, ни о чем не спросили, посадили за еду. Ни Элла, ни Маргарита, ни Виктор с Артемием ничего не заметили, ни о чем не догадались. Вероятно, происшедшее настолько выходило за рамки допустимого, что нормальному человеку сама возможность такого не пришла бы в голову.

Ганцева томили мысли.

Маргарита съязвила насчет голливудского кастинга. Он пропустил слова мимо ушей, слушать такое было смешно.

Сейчас смешно уже не было.

Держа руль и глядя на виляющий проселок, Ганцев ощущал себя Гумбертом, везущим Лолиту. Хотя Ксенька ни при каких обстоятельствах не могла считаться Лолитой; их роли были диаметрально противоположны выведенным в романе.

Девчонка оказалась недевственной, это было в порядке вещей: девственница не устроила бы подобного кунштюка. Но Ганцева удивило, что как женщина малолетняя Войтович оказалась более опытной, чем холодновато-сдержанная Маргарита и более нежной, чем страстная Наташа, его первая неудачная жена.