Страница 10 из 14
– В Ирландии есть прокаженные?
– Нет.
– Ни одного?
– Ни одного.
Отец Дамиан построил хижины и новую церковь – получше, сделал много чего еще. Например, научил прокаженных сажать овощи. Он не забывал, что может заразиться проказой, но ему было все равно, он не боялся. Его самой большой радостью было проводить время с больными детьми: мальчишками и девчонками, которых он взял под свою опеку. Каждый день он возился с ними по нескольку часов.
У прокажённых отгнивают и отваливаются части тела. Слышали о прокаженном пастухе? Он лез на лошадь, а нога отвалилась. Слышали о прокаженном картежнике? Он бросил карты, а они упали на стол вместе с рукой.
Однажды вечером, в декабре 1884 года, отец Дамиан опустил свои усталые ноги в воду, чтобы облегчить боль. И обварился до волдырей, потому что вода оказалась кипятком, но боли не было. Она понял, что у него проказа. Врач сказал печально:
– Невыносимо вам говорить, но это точно проказа.
А отцу Дамиану было все равно. Он ответил:
– Проказа так проказа. Благословен Господь милосердный!
– Благословен Господь милосердный! – сказал я вслух.
Папка засмеялся:
– Сынок, где ты этого нахватался?
– Вычитал. Так говорил отец Дамиан.
– Который из них Дамиан?
– Который с прокаженными…
– А, ну да, верно. Достойный был человек.
– В Ирландии когда-нибудь были прокаженные?
– Вряд ли.
– Почему?
– Проказа бывает только в жарких странах. Кажется.
– Жарко бывает и у нас.
– Да какая у нас жара, – махнул рукой папка.
– Еще какая!
– Недостаточно жарко. Должно быть очень-очень жарко.
– Сильно жарче, чем здесь?
– На пятнадцать градусов, – решил папка.
Проказа неизлечима. Отец Дамиан ничего не рассказывал маме в своих письмах. Только новость все равно просочилась, и разные люди стали посылать ему деньги. Отец Дамиан построил на них еще одну церковь – каменную. Кстати, церковь все еще стоит, и туристы могут и сейчас ее посетить. Отец Дамиан сказал своим духовным детям, что умирает, и теперь о них позаботятся монашки. Но они, обнимая его ноги, молили: «О нет, Камиано! Мы хотим остаться здесь, пока ты здесь». Пришлось монашкам уйти ни с чем.
– Давай еще раз.
Синдбад обнял мои ноги.
– О нет, Кам… Кам…
– Камиано!
– Не могу запомнить.
– Ка-ми-а-но.
– А можно просто сказать: Патрик?
– Нет. Давай еще раз, чтоб все правильно.
– Не хочу.
Я схватил Синдбада за руку и сделал крапивку, но несильно. Он схватил меня за ноги.
– Ниже.
– Чего?
– Ниже надо обнимать.
– Ага, а ты мне пенделя.
– Я тебе пенделя, если ты не сделаешь как надо.
Синдбад схватил меня за лодыжки и так стиснул – аж ступни друг о друга стукнулись.
– О нет, Камиано! Мы хотим остаться здесь.
– Хорошо, дети мои, – сказал я. – Оставайтесь.
– Спасибо огромное, Камиано, – сказал Синдбад, но ноги мои не отпустил.
Отец Дамиан умер в Вербное воскресенье. Прокаженные оплакивали его, сидя на земле, раскачиваясь и колотя себя кулаками в грудь, по старинному гавайскому обычаю. Знаки проказы сошли с него: ни струпьев, ни коросты. Он был святым. Это место я прочел дважды.
Мне были нужны прокаженные. Синдбад, мало того что вечно сбегал, так еще и нажаловался мамане, что я его в прокаженного превращаю, а он не хотел. Так что нужны еще прокаженные. Кевина играть не позовешь – он тут же сам стал бы отцом Дамианом, а я – прокаженным. Но это моя история! Так что я играл с двойняшками Маккарти и с Вилли Хенкоком, которым исполнилось по четыре года. Они думали, что здорово играть со взрослым мальчишкой – со мной. Я повел их к нам на задний двор и рассказал насчет прокаженных. Все захотели быть прокаженными.
– Прокаженные умеют плавать? – спросил Вилли Хенкок.
– Ага, – ответил я, хотя не знал наверняка.
– А мы не умеем, – сказал один из братьев Маккарти.
– Значит, не годитесь в прокаженные, – решил Вилли Хенкок.
– Плавать не нужно, – успокоил я. – Вам не обязательно уметь плавать. Нужно притвориться, что вы прокаженные. Изображать больных и слегка булькать.
Ребята наперебой забулькали.
– А смеяться они могут?
– Да, – кивнул я. – И иногда они ложатся на землю, чтобы я омыл их раны и прочел молитвы об исцелении.
– Я прокаженный!
– Я прокаженный! Буль-буль-буль!
– Буль-буль-буль, прокаженные!
– Буль-буль-буль, проказа!
– Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое…
– Буль-буль-буль!
– Заткнитесь на секунду.
– Буль-буль-буль.
Прокаженным было пора по домам – ужинать, я слышал их бульканье даже через забор.
– Я прокаженный! Буль-буль-буль!
– А у меня призвание! – сообщил я маме на всякий случай: вдруг миссис Маккарти придет поговорить про близнецов или миссис Хенкок.
Мамка одновременно варила обед и не пускала Кэтрин залезать на ящик под раковиной. В ящике хранились моющее средство и щетки.
– О чем ты, Патрик?
– У меня призвание, – повторил я.
Мамка взяла Кэтрин на ручки.
– Кто тебя позвал, куда? – спросила она.
Такого вопроса я не ожидал, но продолжал настаивать:
– Нет, я хочу стать миссионером.
– Молодец, умница, – похвалила мамка, но как-то неправильно похвалила. Я хотел, чтобы она заплакала, а папка пожал мне руку. Я и ему рассказал про призвание, когда он пришел с работы.
– У меня призвание.
– Нет у тебя никакого призвания. Мал ты еще.
– Есть. Господь говорил со мной.
Тут все пошло не так. Папка отправился говорить с мамой.
– Я же тебе говорил! А ты поощряешь этот вздор, – сказал он сердитым голосом.
– Ничего я не поощряю.
– Да, черт возьми! Еще как!
Ма, похоже, что-то для себя решила.
– Потакаешь ему! – взревел папка.
Мама выбежала из кухни, на ходу развязывая фартук. Папка пошел за ней с таким видом, как будто его поймали на горячем. И я остался один. Я не знал, что произошло и что я натворил.
Родители вернулись и ничего не сказали.
Улитки и слизни – брюхоногие; они ходят животом. Я насыпал соли на слизня. Я видел его мучения и агонию. Футбол правильно называется «футбол по правилам Ассоциации». В этот футбол играют круглым мячом на прямоугольном поле, двумя командами по одиннадцать игроков в каждой. Цель игры – забить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника, которые ограничены двумя вертикальными столбами и стойкой, их соединяющей. Я заучил правила наизусть, просто потому, что они мне нравились. Они не были похожи на настоящие правила, и казались мне дерзкими. Самый большой зафиксированный разрыв в счете: 36:0 в игре «Арброута» против «Бон Аккорда». Больше всего голов за один матч забил Джо Пейн в 1936 году, играя за команду «Лутон».
Последний лидер апачей – Джеронимо.
Я поднял мяч. Мы играли на Барритаун-Гроув, потому что там были хорошие высокие бордюры, и мяч не убегал. Мяч, кстати, был лопнутый.
– Цель игры, – объявил я, – забить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника, которые… которые ограничены двумя вертикальными стойками и перекладиной, их соединяющей.
Все загоготали.
– Повтори-ка!
Я повторил, притом с джентльменским выговором, и все загоготали еще громче.
– Дже-ро-ни-мо!
Последний из апачских повстанцев – Джеронимо. Последний из ренегатов.
– Вы, мистер Кларк, – ренегат.
Прежде чем ударить, Хеннесси, бывало, обзывал нас отступниками.
– Кто вы?
– Ренегат, сэр.
– Совершенно верно.
– Ренегат!
– Ренегат-ренегат-ренегат!
У меня была фотография Джеронимо. Он стоял на одном колене, опираясь локтем о другое. В руках его была винтовка, на шее платок, а рубашка была в горошек. Я и не замечал, что рубашка в горошек, пока не повесил фотографию на стенку. На правом запястье у него был браслет, похожий на часы. Наверное, ограбил кого-нибудь. Отрезал руку и снял браслет. Ружье выглядело как самодельное. Больше всего мне нравилось лицо Джеронимо. Он смотрел прямо в камеру, даже сквозь нее. Совсем не боялся. Похоже, не верил, как другие индейцы, что фотография крадет душу. Черные волосы, разделенные на пробор, падали прямо на плечи – ни перьев, ни колтунов. Лицо у него было как у старика, но так он был молод.