Страница 68 из 82
Они слишком разные. Их чувства вскипели, меняя и ломая устоявшийся для каждого из них порядок вещей. Могильщик думал о том, будто может стать крестьянином. Крестьянка… о чём думала крестьянка? Возможно, что всё изменится и в её жизни.
Любовь не ушла, но у неё появились новые привкусы, другие оттенки. Привкус злости, замешанный на презрении. Оттенок отчуждённости, полученный из смешения горькой правды с обидой. Пока они ничего не меняли, любовь кипела, горели чувства. Но чувства начнут остывать, превращаясь в выгоревшую золу, а не тот яркий костёр, что был раньше, и тогда всё кончится. Возможно, у них получится ещё какое-то время пробыть вместе, ведь можно согреться и у остывающего костра, зарыться в ещё тёплую золу, но от этого будет только хуже, когда придёт время расставаться.
Велиону жутко, судорожно захотелось на большак. Топтать дорожную пыль, спать в стогах сена или под мокрыми после дождя еловыми ветвями… бродить по могильникам, рушить проклятия руками, распутывать ловкими пальцами нити заклинаний.
Надеть перчатки. Почувствовать их грубую, но такую привычную кожу, ставшую кожей его рук. В тот миг могильщику казалось, словно их кожа всё ещё сохранила его тепло, напиталась им и теперь готова поделиться, отдать ему всё…
Могильщик отворил покосившуюся калитку, пропустил вперёд Свишу и зашёл следом сам. Медленно прошёл по дорожке, вдыхая запахи лета. Уже середина июня, скоро Йоль… А это значит, что он здесь уже почти три недели. Время пролетело быстро, будто в горячке. Хотя, так оно, наверное, и было на самом деле. Но горячка всегда проходит, уступая место трупному холоду или теплу здорового тела.
А эти отношения, его первый настоящий роман, здоровым теплом кончиться уже не могли.
Свиша быстро вошла в дом, могильщик ускорил шаги, заскочил за ней следом, но в сенях её уже не было. Тогда он торопливо вошёл в комнату.
Она плакала. Тихо и жалко плакала, как маленький ребёнок, которого чем-то обидели. Могильщик почувствовал жалость, к которой была примешана самая капля презрения. Капля, толика, доля… могильщик чувствовал, что в каждый следующий раз эта доля будет расти, полнеть, пожирая всё остальное.
Он шагнул к ней, попробовал обнять за плечи. Свиша неожиданно энергично вырвалась, отбрасывая руки могильщика, повернулась к нему. В её лице не было ничего жалкого, наоборот, губы были искривлены злостью, глаза мерцали.
— Как будто ты не знал! — крикнула она. — Как будто не знал, а?
— Успокойся, — тихо сказал Велион, делая вторую попытку обнять Свишу, но та вновь отбросила его руки.
— Ну что, господин могильщик? — в голосе молодой вдовы появилась насмешливая злость. — Что? Замарался? Запачкал ручонки? Связался с деревенской блядью? Небось, пока трахал, думал, что я сидела и ждала тебя? Думала, когда же это придёт мой суженый могильщик? Побитый, как собака, с дыркой в башке. Придёт, поживёт, поглядывая, потом начнёт трахать, а потом нос кривить, как узнает, что не только муж у меня до него был. Думаешь, не поняла я, что ты всё узнал, когда пришёл с таверны? Думаешь, не вижу, как смотришь на меня, изучаешь, будто у меня лбу написано, сколько народу меня оттрахало, куда и как? Скажу тебе, благородный господин могильщик, много! И ровно туда же, куда и ты, думаешь, один такой выискался? Всё я делала до тебя…
Велион подскочил к Свише, схватил её за плечи, встряхнул.
— Что, не нравится? — закричала вдова, брызжа слюной в лицо могильщику. — Не нравится? А ты послушай, как меня в стогу сена трое солдатиков всю ночь…
— Заткнись! — взревел Велион. — Заткнись немедленно!
Это подействовало. Свиша замолчала и уже через секунду обессилено повисла в его руках, всхлипывая от слёз.
— Прости меня, прости… — едва различимо шептала она.
— Мне плевать на всё, — солгал Велион. — Плевать на всех.
Сердце болело. Пожалуй, могильщик впервые понял, что это такое — сердце, сжимающееся от боли. Жалость, злость, боль, любовь, обида, презрение, — все эти чувства смешались в нём и теперь бурлили, стараясь вырваться наружу. Хотелось ударить кого-то, что-нибудь сломать, разнести вдребезги…
Он сидел на полу, обнимая рыдающую Свишу.
— Останься, молю. Пожалуйста, не уходи… Я люблю тебя…
— Не уйду, — вновь солгал могильщик. — Успокойся.
***
«Завтра Йоль», — подумал Велион.
Он сидел на крыльце и смотрел на звезды. Свежий ночной воздух пах травой и цветами.
Но больше всего воздух пах дорогой. Пылью, потом, усталостью. Затхлостью могильников, кровью, своей или чужой, человеческой или животной. Воздух пах рассохшимся деревом, размокшими плесневелыми сухарями и магией. Сточными канавами, в которых разлагаются тела нищих, крысами и торгашами.
Воздух пах кожей чёрных перчаток.
Он пах этим уже неделю.
Когда первая волна чувств схлынула, Велион решил, что всё пройдёт. Пройдёт злость и обида, презрение улетучится, и всё станет по-старому. Практически так оно и было… они не вспоминали ни того мальчишку, ни истерику Свиши, улыбались друг другу, любили друг друга ночами, засыпали под тонким одеялом, просыпались в предрассветной прохладе и снова любили друг друга.
Но запах дороги не отпускал могильщика ни на миг.
Днями он бесцельно слонялся по дому или двору, иногда надев перчатки, иногда — нет, но в любом случае он думал о могильниках и дороге. Скука начала докучать ему так сильно, что он готов был залезть на стену. Крестьянская работа, к которой Велион уже почти привык и которую даже начинал выполнять с удовольствием, начала вызывать острые приступы тошноты. А в последние пару дней он и вовсе перестал даже пытаться что-то делать.
Ему пора было идти.
Велион поднялся с крыльца, набросил на плечи плащ, перекинул через плечо сумку на лямке. Луна была почти полной, света её хватало, чтобы спокойно идти по дороге. К тому же, уже перевалило за полночь и до рассвета осталось совсем недолго, ведь завтра йоль…
Могильщик тихо сошёл с крыльца, но тут же остановился, услышав позади шум. Уже зная, что случится через несколько секунд, обернулся. Он не хотел прощаться, просто тихо уйти. Но если не получилось, улепётывать, спасаясь от тяжёлого прощания, он не будет.
Силуэт Свиши появился в дверном проёме быстро, появился и замер тенью, в которой не угадывалось человеческих черт.
— Уходишь? — тихо спросила тень.
— Ухожу… — согласился Велион, опуская голову, как нашкодивший ребёнок.
— Не можешь остаться… — констатировала тень.
— Нет.
— Тебя тянет дорога… — едва слышно прошептала тень, но уже через секунду её голос окреп: — Тогда уходи. Уходи, не оборачиваясь и без лишних прощаний, как и хотел. Уходи… но только вернись, пожалуйста, вернись ко мне…
— Вернусь, — твёрдо и уверенно солгал могильщик.
— Я буду ждать, — солгала Свиша в ответ, и её тень растворилась во мраке дома.
— Я тебя люблю… — запоздало сказал могильщик.
Но тень его уже не слышала.
Могильщик поправил сумку и зашагал навстречу запаху дороги.
Несчастная одинокая женщина рыдала, закусив кулак, чтобы уходящий не услышал её. Иначе он, не дай боги, решит вернуться.
И больше никогда не будет счастлив. Как и она.
Несчастная женщина не знала тогда, насколько сильно она ошибается.
***
Повзрослевший и многое потерявший за эти годы могильщик, пошатываясь, брёл проспаться в хлев.
«Я пьяный в хлам, — мрачно подумал он, завалившись на бок прямо на грядку. — Мертвецки пьян…
В ту ночь я тоже был как пьяный. Мне шагалось легко, я радовался дороге, радовался ночи… Я был счастлив. А Свиша наверняка плакала…»
Велион с трудом поднялся, пошатываясь, направился к углу дома, где стояла вкопанная в землю бочка, приспособленная для сбора дождевой воды. Свиша всегда стирала водой только из этой бочки. Что ж, сейчас он постирает там свою пьяную рожу.
Могильщик склонился над бочкой, зачерпнул тёплой воды. Ночь дышала ещё весенней прохладой, но вода всё ещё была тёплой. Её согрели солнечные лучи, её грела земля…