Могильщик. Цена покоя

— Слышали? Говорит, на хер вас слать надо. Приходите после рассвета, драножопые, гы-гы.

— Моему другу оторвало пальцы, — сказал Велион абсолютно спокойным голосом. — Он потерял много крови. Если ты сейчас откроешь ворота, я заплачу шесть грошей, как за проход купеческой телеги. Если не откроешь, я пойду к другим воротам.

— Слышь, Жерни, открой-ка им, а? — через миг раздался куда более громкий голос Косого. — Сразу ж видно, хорошие люди, не разбойники, не шпионы вражины. Давай. А деньги пополам поделим, да?

В воротах открылась бойница, в которой возникло заспанное лицо Жерни, освещённое рыжим светом масляного фонаря.

— Пусть руки покажет, — сказал стражник уже почти трезвым голосом.

Велион ухватил Греста за загривок правой рукой, резким рывком поднял на ноги, а левой схватил воришку за руку и сунул её в бойницу.

— Размотай. Я должен убедиться.

Могильщик оторвал присохшую тряпкой от руки Греста. Это было больно, но вор только всхлипнул.

— Ух. Ну ладно. Восемь грошей.

— Шесть, — твёрдо произнёс Велион, — иначе мне не хватит денег на знахаря. И только после того, как откроешь ворота.

Стражник думал всего пару мгновений.

— Шесть так шесть.

Ворота открывались бесконечность. И ещё дольше Велион отсчитывал монеты. Но, в конце концов, они очутились в стенах города.

— Будем надеяться, мой знакомый знахарь живёт там же, — только и сказал могильщик и опять поволок хнычущего Греста за собой.

Они прошли по узким улочкам вшивого городка три или четыре квартала. В конце концов, могильщик остановился у двухэтажного дома, над дверью которого висела вывеска, гласящая «Знахор». Велион пнул в дверь несколько раз и выкрикнул:

— Гирт! Гирт, открывай, мать твою!

Кто-то обматерил его из соседнего дома. Но знахарь открыл всего через пару минут. Это был невысокий мужчина лет тридцати с поросшим рано поседевшей щетиной узким лицом и длинными тонкими пальцами, которыми он пока держал подсвечник, а вскоре… что он будет делать вскоре? Прижигать Гресту пальцы? Боги, зачем всё это? Дали бы ему просто умереть…

— А, Велион, это ты, — проворчал знахарь. — Заходи. За ночную работу беру двойную цену, знаешь?

— Знаю.

— С этим что-то? — Гирт кивнул на воришку.

— Да. Оторвало пальцы.

— Беда. Сними с него тулуп и усаживай вон за тот стол.

Могильщик грубо стащил с Греста верхнюю одежду и усадил на стул перед указанным столом. Столом, который куда больше напоминал место работы пыточных дел мастера, а не знахаря: на нём лежали какие-то крючки и ножики, в крышку были вделаны ремни для удерживания рук, а кровь пропитала дерево так глубоко, что, наверное, оно стало тёмно-бордовым, а не коричневым.

— Велион, ремни. А ты на-ка, — Гирт сунул что-то Гресту в рот. — Глотай. Так будет полегче.

Грест послушно проглотил какой-то горький комок. Впрочем, он был в таком состоянии, что съел бы и горящий уголь, скажи ему кто-то. Велион тем временем стянул руки воришки ремнями.

— Сколько пальцев показываю? — спросил знахарь, тыча Гресту в лицо руку.

— Не знаю. Мне больно. Боги, что мне теперь делать? — воришка на миг замолчал и посмотрел на Гирта. — Ты же пришьёшь мне мои пальцы назад? Иначе как я буду воровать?

— Услышав, что ты вор, не стал бы пришивать ни за какие деньги. Да и что-то не вижу, чтобы ты взял их с собой. Но, в любом случае, за подобными процедурами нужно обращаться к магам и платить золотом. А я же просто не дам тебе сдохнуть от заражения или ещё чего. Велион, прижми его ладони кулаками к столу. Вот так, да. Ну, я начинаю.

Знахарь обмыл обрубки и принялся колдовать над ними: оттягивать тонкой иглой, вытащенной из камина, прижигать сосуды, убирать лишнее мясо и кости, оттягивать кожу и сшивать её мелкими частыми швами так, чтобы закрыть всю рану. Грест с ужасом смотрел на то, как его жизнь уже не то что рушится, а просто летит в пропасть. У него кружилась голова. Раны ныли, но прикосновения раскалённой иглы отдавались только слабым покалыванием. Он вновь расплакался от жалости к себе. А больше ему ничего и не оставалось.

— Почти всё, — сказал, наконец, Гирт, зашив безымянный палец правой руки. — Сейчас сделаю компресс с отваром, снимающим отёк и убивающим гной, и дело сделано.

— Сколько я тебе должен? — спросил Велион, отпуская, наконец, руки Греста.

— Шесть грошей.

Велион кивнул и вытащил золотой достоинством в крону.

— Пусть поживёт у тебя пару недель.

— Нет, у меня уже нельзя, — покачал головой знахарь, складывая инструменты в котелок с каким-то вонючим отваром. — Невеста у меня появилась. Сирота она, так что живёт у меня, хотя свадьба летом. — Он поднял котелок и повесил на крючок над огнём камина. — Но за эти деньги сниму ему угол где-нибудь в какой-нибудь таверне и буду проверять, как идёт процесс заживления. Сойдёт?

— Сойдёт, — кивнул могильщик. — Прощай. — Он повернулся к Гресту и сказал: — И ты прощай.

Воришка затрясся всем телом. Он не сможет зарабатывать на жизнь ни одним из двух доступных ему способов. И теперь ещё и Велион бросает его. Боги, что ему делать?

— Ты бросаешь меня? — прошептал Грест.

Велион печально кивнул.

— Не волнуйся, проклятие после таких травм не возвращается. Ты сможешь вести обычную жизнь. Насколько это возможно, конечно.

— Это ты сделал, — прошипел воришка. — Это из-за тебя со мной случилось это!

Левая щека обычно невозмутимого могильщика явственно дёрнулась.

— Ты сам сделал это с собой, — сказал он и вышел из дома, хлопнув дверью.

— Нет! — взревел Грест, вскакивая. — Ты виноват! Ты! Ты! Ты! — он разрыдался и буквально рухнул грудью на стол, уткнув лицо в окровавленное дерево. — Ты заплатишь за это, могильщик. Ты за это заплатишь…

— Это шок, — сухо сказал Гирт, упирая кулаки в бока. — Или ты просто идиот. Он спас тебе жизнь и оплатил лечение. Я бы на твоём месте благодарил его за это.

— Нет. Никогда.

Грест оторвал лицо от столешницы, ещё раз взглянул на свои покалеченные руки и с новой силой залился слезами.

***

Коровы в зимней пристройке забегали и взревели — именно взревели, а не замычали — разом, перебудив всю новую семью Шёлка: жену, бывшую двадцатитрёхлетнюю вдовицу, и двух её детей от первого брака. Детишки расплакались, а жена, прижавшись к Шёлку всем телом, зашептала молитвы.

Бывший владелец таверны, а ныне зажиточный фермер Шёлк тоже мысленно воззвал к богам, попросил для себя смелости, а для коров — спокойствия, но из постели вылез только, когда рёв и топот прекратился. Погладив по голове приёмную дочь и похлопав по плечу сына, сказал:

— Залезайте в постель к матери, — а сам, взяв свечу, направился к пристройке.

Подсвечник и так подрагивал в его руке от страха, а когда он вошёл в коровник, и вовсе выпал из рук. Но за те мгновения, что свеча была в его руке, и те, что летела до пола, пока, упав, не погасла, Шёлк успел рассмотреть всё или почти всё. Он увидел покрытые, словно окрашенные, кровью стены и потолок. Лужи крови и дерьма на полу. Изуродованные и разорванные тела коров. Из тела одной наполовину торчал телёнок, время рождаться которому пришло бы только в конце марта, а никак не в середине февраля. Вторая, лёжа в абсолютно неестественной позе на спине, вперила в потолок вывернутые рёбра. Шкура третьей словно лопнула изнутри в десятках мест. От четвёртой и пятой остались только изодранные груды мяса.

Шёлк упал на колени и разрыдался.

— Боги, за что мне? — прошептал он.

***

В нескольких сотнях ярдов от той деревни, где сейчас жил Шёлк, тот, кого когда-то звали Карпре, открыл глаза. Попытался вдохнуть, но у него не вышло: горло было плотно пережато чем-то грубым.

Петлёй.

Тот, кто когда-то был Карпре, ухватил правой рукой верёвку за шеей, и та перегорела за несколько мгновений. Повешенный упал на колени, быстро снял петлю и замер, неестественно свесив голову. Раздался хруст, и голова встала на место. Не-Карпре смачно схаркнул кровью и высморкался.