Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 27 из 82

Потом начались метели. Снег за три дня засыпал дома почти по окна, и путь к могильнику оказался закрыт: старый тракт превратился в сплошной сугроб. Беспокойство, тревожащее Греста ночами и вечерами, будто тоже оказалось похоронено под толстым слоем снега. Ложась спать, воришка почти сразу проваливался в плотную черноту, похожую скорее на забвение, чем на сон, и спал до самого утра.

К тому же, здесь, на юге, было гораздо спокойней, чем в Ариланте. Там жизнь не утихала никогда. Улицы, ведущие от четырёх ворот к королевскому замку, вычищали от снега, и по ним регулярно то куда-то скакали гонцы, то прохаживались стражники. Узкие улочки никто, конечно, не чистил, но их быстро утаптывали прохожие, дельцы, цеховые, спешащие на работу. Всё так же кругом сновали дети, всё так же работали кабаки и бордели. Разве что попрошаек становилось меньше.

Здесь же… Здесь никто никуда не торопился, отложив важные дела до самой весны. Купцы и пилигримы совсем исчезли, а местным нужно было разве только к кому из соседей на похороны или рождения детей. Снег сплошным слоем окутал землю, и жизнь будто остановилась.

Гресту нравилось выходить на улицу и просто стоять у дороги, на которой едва виднелись две накатанные санями колеи, и смотреть на далёкий лес. Там, за лесом, был могильник, и Гресту хотелось туда, но снег как будто разорвал ту невидимую верёвку, что беспрестанно тянула его в мёртвый город. Где-то вдалеке лаяли собаки, кто-то едва слышно шумел в трактире, но эти звуки были ничем по сравнению с шумом Ариланты.

Гресту впервые никуда не нужно было спешить. Местный бонза не требовал с него еженедельной взятки, ему не приходилось морозить ночами яйца на городских улицах в поисках бредущих в очередной кабак пьянчуг. Но самое главное было то, что те два жреца Единого оказались последними проповедниками, отправленными для распускания грязных слухов. Да и они-то уже не рассказывали ни про могильщиков, ни про Неназываемого. Толстяк просто пил, ел, спал и балагурил, а верзила со сломанной челюстью тоскливо смотрел на всех глазами, полными слёз, и тяжело вздыхал сквозь повязку, стягивающую его лицо. Когда толстяк решил, будто их долг исполнен, а кошельки настолько пусты, что денег хватит только на дорогу до храма, они ушли, и Грест выдохнул с облегчением. Ему стало спокойно так, как, наверное, никогда в жизни, и он радовался этому спокойствию.

Потом ударили морозы. Ледяной ветер перегонял выпавший снег туда-сюда, где-то нанося его по самые крыши домов, где-то, напротив, выдув до самой мёрзлой земли. Потянулись первые зимние купцы, везущие на санях свежую рыбу и мясо в город. Но и их было мало — две или три телеги в день, не больше. К декабрю лёд сковал реку, и спустя неделю местные выдолбили в окрепшем льду дырки и принялись ловить рыбу. Ещё через неделю сани купцов заскользили к ближайшим ярмаркам прямо по льду. Они везли в бочках живую и мороженую рыбу, запасы мочёной клюквы, сушёных грибов и мёда.

К этому времени Гресту стало совсем скучно, и он принялся помогать трактирщику по хозяйству. Он почти ничего не умел делать, но справлялся хотя бы с тем, чтобы наносить воды из реки. Каждое утро воришка отправлялся с вёдрами к большой проруби. Там он проламывал намёрзший за ночь лёд, зачерпывал ледяную воду и нёс в трактир. Придя, снимал варежку, вынимал из ведра битый лёд и совал в рот. Вода водой, конечно, но ему почему-то это нравилось. И так несколько раз: вода нужна была и для готовки, и для мытья полов, и для коней. Странно, но кони выпивали просто прорву воды даже зимой.

Могильщика Грест почти не видел. Тот продолжал прожигать свой, должно быть, нескончаемый запас денег. Спал почти до обеда, а пить заканчивал глубоко за полночь. Круги под его глазами уже больше напоминали какие-то глубокие чёрные ямы, да и сам Велион стал походить на ожившего мертвеца. Он почти ни с кем не разговаривал, практически всё время сидел за одним и тем же столом, беспрестанно глядя на дверь, словно ждал кого-то. Общался всё больше невпопад. Его правую половину лица иногда пробирала дрожь, от которой становилось жутко всем, кто её видел. Иногда его бровь, веко и уголок рта просто начинали подёргиваться, словно он собирался заплакать, а порой почти все мышцы словно начинали танцевать, и часто это не прекращалось часами. Но трактирщика это не смущало — Велион исправно платил. Глейи, кажется, тоже до этого поведения не было никакого дела. Видимо, с тем, что ей было нужно, могильщик справлялся, судя по звукам, время от времени доносящимся из подсобки, в которой служанка жила.

Однажды могильщик сильно испугал Греста.

Они сидели за столом и доедали ужин. Велион уже был пьян, и Грест подумывал, не напиться ли сегодня и ему. Ветер дул такой, что постукивали ставни на окнах. Глейи сказала, будто завтра утром будет такой мороз, какого воришка ещё не знал, и он ей верил. Неожиданно Велион схватил его за локоть, до боли вцепившись в него своими высохшими пальцами.

— Грест… — с ужасом в голосе произнёс могильщик, — Грест, скажи, на моём лице есть кровь?

— Да откуда бы ей взяться? — пробормотал воришка, замерев.

— Я знаю, что неоткуда. Я знаю, что её не должно быть. Но ты просто скажи: есть или нет.

Грест внимательно осмотрел лицо Велиона. Остекленевшие провалившиеся глаза, дёргающаяся правая щека, дрожащие губы. Его ужин практически не был тронут, зато второй кувшин с вином уже показывал дно. Воришка видел спивающихся людей, и могильщик сейчас выглядел, как один из них. Причём, до того состояния, когда из запоя выйти уже просто невозможно, могильщику оставался буквально один шаг. Либо вообще ни одного.

Грест перевёл дыхание, похлопал товарища свободной рукой по плечу и медленно произнёс:

— Нет. На твоём лице нет никакой крови.

Велион отпустил его локоть и кивнул.

— Это хорошо. Значит, я не до конца сошёл с ума.





— Боги, Велион, да скажи уже, что с тобой происходит?

Могильщик мотнул головой, мол, неважно, и какое-то время молчал. Но потом всё же разлепил губы:

— Кто бы что тебе ни говорил, никогда не ходи в Имп.

По спине воришки прошёл холодок. Он мало что слышал о городе на побережье Ядовитого Моря, но хватало и этого малого. Внезапно он понял, куда направился могильщик после убийства жрецов. Да и по времени как будто бы выходило, что Велион дошёл до побережья и вернулся назад.

— Ты был там? — с благоговением в голосе спросил Грест.

Могильщик кивнул.

— Там что-то случилось с тобой?

Велион печально ухмыльнулся.

— Не самое плохое, что могло случиться. Иначе я бы не сидел здесь.

Грест раскрыл рот, чтобы продолжить расспросы, и сразу закрыл, едва взглянув на лицо собеседника. Пусть он знал могильщика не так долго, но понял: больше он ничего из него не выудит.

— Не пойду, — сказал он, потирая локоть.

— Вот и отлично.

Больше они про Имп не разговаривали. Да и вообще толком не общались: с этого дня могильщик всё больше времени начал проводить в комнате Глейи.

Время шло, дни становились всё короче, зима набирала силу, близился Йоль. Все готовились к празднику, и Грест был среди всех. В какой-то из дней он признался самому себе: здесь ему нравилось куда больше, чем в Ариланте. И кто знает, быть может, ему удастся остаться здесь и весной. В конце концов, в легендах о могильщиках так много врак и сплетен.

***

Могильщик брёл по мёртвой, усыпанной пеплом равнине. В лицо ему дул холодный пронизывающий ветер, от которого не спасала ни надвинутая на лоб шляпа, ни тем более ладони, затянутые в ледяную чёрную кожу. Если отнять от лица руки, на безрадостной серой пустыне не увидеть ни бархана, ни камня, лишь смутные очертания костей едва проступали над поверхностью. Глаза, словно высохшие — или заледеневшие — от этой пыли, могли различить только эту бесконечную равнину, сливающуюся с несущимися по небосклону тучами. И равнина, и тучи были всех оттенков серого, и неясно было, где начинается одно и кончается другое. Под ногами — равнина, высоко над головой — тучи, вот и всё, что было доступно могильщику. Казалось, ещё шаг, может, другой, и он сам окажется на одной из этих туч. Или провалится в прах, и это будет то же самое. На небе не видно ни солнца, ни луны, но кое-где брюшину той или иной тучи будто что-то освещало, словно само невидимое небо просвечивало сквозь тонкое место. Наверняка, у здешнего неба такой же безрадостный серый цвет, как и у равнины.