Могильщик. Цена покоя

Он всё равно никуда не сбежит. Не жрецы его пришьют, так Велион. И уж лучше пусть жрец нашинкует его в капусту своим мечом, чем задушит могильщик.

— Ну и погодка, — продолжал греметь рослый, снимая ножны и прислоняя их к столу, — здесь, на юге, зима приходит быстрей, чем у нас на севере.

— Ну и пёрся бы себе на свой север, — проворчал пожилой жрец Матери, но достаточно тихо, чтобы услышали только соседи.

— Как же хочется горячего ужина! — буквально возопил рослый, поглядывая на двери кухни.

— Сейчас, господин, — голова служанки высунулась из дверей лишь на секунду, — уже грею грог.

Высокий оскалился и, наконец, уселся, бросив перчатки на стол. Он с благодушным видом принялся оглядывать посетителей, а Грест исподтишка поглядывал на него. На вид рослому было чуть больше двадцати, а его фигура куда больше подошла бы воину, чем жрецу. Скорее всего, один из младших сыновей мелкого дворянина, который из наследства получил разве только вот этот меч и кинжал, да, быть может, ножны. Ну и, конечно, денег на взятку настоятелю, чтобы начинать службу в храме не с самых низов.

— Приветствую братьев, — сказал рослый, обращаясь к жрецами Матери. — Что вас занесло в эту глушь в такую распроклятую погоду?

— Приветствую, — отозвался тот жрец Матери, что был покрепче. Глядел он исключительно в свой стакан, зажатый в здоровенном кулаке. — Служба Матери. — Он отхлебнул вина, всем давая понять, что не собирается продолжать разговор. Старик тоже помалкивал, улыбаясь той счастливой пьяной улыбкой, когда ты пьян, и уже это повод для абсолютной радости.

— О, святая служба жреца! — пророкотал рослый. — В любую погоду, в любое время года! Это очень благородный и жертвенный труд — быть жрецом. Как быть воином. Им тоже приходится тянуть свою лямку, невзирая ни на что. Спать на лапнике посреди зимы, есть ужасную походную еду…

Молодой жрец Единого не был похож на человека, которому хоть раз доводилось спать на лапнике зимой, но Грест не стал разевать рта. Даже пухлый спутник говорливого жреца невольно усмехнулся, но быстро спрятал улыбку. Сам он, кажется, тоже предпочитал помалкивать.

— И что за ужасы встречаются на нашем пути? — продолжал жрец. — Нам, жрецам, приходится быть настоящими воинами! Разбойники, поджидающие у дороги, воры — настоящие воры! — дерущие за постой в трактирах втридорога. А недавно, представьте, на юге, ещё южнее вашей глуши, в нескольких днях конного марша отсюда, пропали двое жрецов Единого! Попадись мне причастные, я бы с них шкуру спустил, — рослый заскрежетал зубами и картинно схватился за рукоять меча, но быстро снял с неё ладонь. — А вот… Что с тобой, друг? — возопил он, глядя широко раскрытыми глазами на Греста.

— Возмущён тем, что кто-то посягнул на святого человека, — самым обычным голосом сказал Велион. — Аж дар речи потерял.

Грест быстро закивал. Он бы уже драпал через покрытую тонким слоем снега грязь, если бы Велион не схватил его за куртку ровно в тот момент, как он дёрнулся, и грубо не усадил на место, что у воришки аж зубы лязгнули.

— Вот и я говорю, ужас! — кивнул жрец. — Хотя, поговаривают, что братья просто ушли в запой с храмовыми деньгами, но я в это не верю. Вот и приходится в пути становиться настоящими рыцарями, несущими свет Единого людям. Ах, как бы я хотел стать обычным крестьянином! Вот у кого ни забот, ни хлопот, ни бремени…

Жрец Матери, тот, что покрупнее, поставил на стол свой стакан и тяжело вздохнул.

— Если все вы, почитатели Единого, такие же пиздоболы, как ты, я не удивлён, что парочка пропала где-то в нашей глуши, — медленно проговорил жрец, и голос у него оказался не менее зычным. — Честно говоря, ещё пара фраз, и я посодействую в том, чтобы пропал ещё один, да простит меня благая Мать.

— Ты мне угрожаешь? — прошипел рослый жрец Единого, вставая и упираясь кулаками о стол. Кажется, он только того и ждал.

— Ставлю в известность.

Рослый презрительно фыркнул и уселся на место. Его полный спутник ухватил его за локоть и что-то зашептал, но рослый только отбросил его руку.

— Извинись, деревенщина, — процедил он, и вот в его голосе слышалась явная угроза, — и забери свои слова обратно. Иначе, клянусь Единым, я вызову тебя на дуэль.

— На дуэль? — переспросил жрец Матери. — Ты видишь у меня меч или копьё? Мальчик, иди играй со своими железными игрушками обратно к папочке и оставь своё место тому, кто действительно желает служить вашему многоликому богу.

— Многоликому? — возопил рослый, вскакивая во весь свой рост. — Да как ты смеешь? Единый — один. Он олицетворяет все… Другие боги — лишь его… — Он замялся, покраснел и стрельнул глазами в своего спутника, но тот сидел и смотрел куда-то в сторону. Понимая, что пауза затянулась, рослый покраснел ещё сильнее, дёрнул левой рукой за пальцы правой, понял, что перчатки на ней нет, и уже буквально побагровел. — Твоя Мать — шлюха, которая только и думает, как под кого из богов лечь!

— Если так, — кивнул жрец, — то выходит, что и Единый — шлюха. И трахает, выходит, сам себя? Ты сам-то, мальчик, видать, тоже любишь этим заниматься в угоду своему богу?

— Да я тебе ебальник вскрою, деревенщина, — наконец выдавил из себя рослый, задыхаясь уже от неподдельного гнева.

— Вот это другой разговор, — кивнул матриархист и тоже вышел из-за стола. — Здесь или на улице?

— На улице.

— Судьи на дуэль нужны?

— Ты никто, чтобы я вызывал тебя на дуэль!

— Тогда приглашаю зрителей, — фыркнул жрец Матери и хрустнул кулаками. — Нечасто деревенщины лупят благородных жрецов Единого.

Это стало последней каплей.

— Да ты потешаться надо мной ещё смеешь? — взревел здоровяк и бросился на обидчика.

Определённо, его учили драться, в том числе и на кулаках. Но драка была проиграна в тот же момент, что и словесная перепалка. Рослый летел на обидчика, как бык, и, как бык, в порыве ярости врезавшийся в стену, врезался подбородком в кулак жреца Матери и рухнул на пол. Матриархист же невозмутимо вернулся к себе за стол.

— Не убил? — мрачно спросил спутник рослого, поднимаясь из-за стола и приближаясь к поверженному, который не подавал никаких признаков жизни.

— Нет. Но челюсть, кажется, сломал.

— Может, он хоть какое-то время будет помалкивать? — проворчал пухлый, усаживаясь за стол с обидчиком своего спутника. — За последнюю неделю раза четыре за меч хватался, я его едва сдерживал. Хоть кто-то решился ему зубы пообломать. За это и, конечно же, за оскорбление, которое нанёс этот идиот Матери, а значит, и Единому, я угощу вас его ужином. И его выпивкой.

Матриархист, ухмыляясь, кивнул:

— Приятно пообщаться с умным человеком. Пусть даже твои верования не совпадают с моими.

Жрец Единого пожал плечами.

— Каждому своё. Но от бесплатной еды и выпивки ведь не откажется ни один жрец?

— Вот тут ты прав.

Служанка, вышедшая из кухни с подносом, быстро глянула на валяющегося на полу здоровяка, фыркнула и водрузила поднос на стол к мирно болтающим жрецам.

— Деньги, надеюсь, у тебя? — спросила она у толстого.

Тот в ответ благодушно улыбнулся и вытащил из кошелька серебряник.

— Еще кувшин вина, красавица.

— Как хочешь, папаша. Только вот этого с прохода уберите, уж будьте так добры. И дня не было, Халз, чтобы ты пьяный не набил здесь кому-нибудь морду.

— Он сам напросился, — развёл руками жрец Матери.

— Слышала я, слышала, — фыркнула служанка и, забрав монету, ушла на кухню.

Толстяк и Халз стукнулись кружками с грогом и припали к ним, не торопясь выполнять просьбу служанки. Пожилой матриархист допил своё вино и принялся клевать носом.

— А что за история с этими двумя пропавшими жрецами? — спросил Халз, утирая рот ладонью.

— Не очень хорошая история, — вздохнул толстяк. — Двое жрецов отправились проповедовать на юг и пропали. Никто не может найти. И теперь с проповедниками отряжают в дорогу вот таких, — он презрительно мотнул головой в сторону лежащего, — молодых да с мечами. Для безопасности, как они говорят. Не знаю, кому-то, может, и повезло, но я с этим задирой натерпелся. Что ни место, всё пытается затеять драку. И не дай Единый, если кого рядом вооружённого увидит, всё, сразу нужно подраться.