Страница 5 из 30
Ильма смотрит то на холмик, то на Офоня, спрашивает что-то, да Офонь по-фински не понимает. Улыбается Ильме: мол, всё правильно, спасибо. А сам потом вечером прибежал туда ещё раз, угольком х на ф исправил. Потом, когда победим, надо хороший памятник поставить и написать ещё: "Коммунист".
Неделя прошла, нет вестей. Страшно Офоню и ночью, и днём: а что если не добрались гонцы, если Красная Армия так и не знает, сколько здесь немцев и что они пушки поставили! Начнётся советское наступление -- а тут засада... Втайне ждёт Офонь, что Кауко вот-вот прикажет снаряжать новых гонцов и что выберут его, Офоня: он ведь после деда лучший в деревне охотник. Но Кауко молчит, о новых гонцах не заговаривает. Снова у Офоня двоится душа: умом понимает, что командир прав, а сердце хочет дела, чтобы бежать, стрелять, выслеживать, только не сидеть без толку!
Утром ушёл за льдом на озеро чудинский мальчишка, прибегает, блесят глазами: лес движется! Кругом болота что-то ползёт по лесу, ничего не слышно, только чутьё охотника знает -- там кто-то есть! Командир Кауко поднимает всех: кто умеет стрелять -- тем оружие в руки, кто не умеет -- тем патроны: подавайте! Погасили огни, закрыли входы в пещеру, залегли неподвижно дозорные по берегам. Замерло всё.
Офонь тоже лежит в снегу, в руках сжимает ружьё. Вот и дождался настоящего дела... Теперь он и сам видит: между берёзами вдалеке что-то тревожит снег, словно скользят под деревьями серые тени. Смотрит Офонь, не отрываясь, на одну такую тень: вот приподнялась из снега, передвинулась к поваленной берёзе, замерла, снова ползёт, тащит за собой что-то... И вдруг вскакивает Офонь, кричит, ружьё над головой поднял, размахивает им, прыгает, осыпая снег с веток:
- Ура! Наши пришли!! Наши!..
Потому что у тени показалась голова, на голове той -- шапка, а на шапке -- красная звезда! Ползёт по березняку боец в маскхалате, наш, советский боец.
Вышли к убежищу советские лыжники, с пулемётами, с противотанковыми ружьями, целых две роты. В низине у болота стали лагерем, а в убежище понесли раненых. Оказывется, по дороге пришлось им вступить в бой: встретилась колонна немецких машин с грузами. Разбили немецкую охрану, грузы вместе с машинами отправили "в резерв". Что такое этот резерв, Офонь не понял, командирам лучше знать.
Радуется Офонь, сам не свой от восторга: вот теперь начнётся настоящее дело, теперь выгоднят немцев из деревни, потому из родного посёлка, а потом и из всего края, и из всей страны! И он, Офонь, теперь будет настоящий партизан -- ну не отправят же его, в самом деле, в тыл, здесь и тыла-то поблизости нет...
- Офонь! -- кричит ему Тармо. -- Афанасий! Подойди -- ты командиру нужен.
Командир в звании майора, зовут его Панюшин.
- Ты Афанасий Щеглов? -- спрашивает он Офоня.
- Я. А дед мой -- Афанасий Парамонов, а где он? Он с вами пришёл?
Молчит майор, смотрит на Офоня чёрными глазами, в глазах что-то печальное застряло навсегда. Потом говорит всё-таки:
- Погиб твой дед Афанасий Парамонов, как настоящий солдат. Убили его на дороге. Он наших докторов прикрывал, без него потеряли бы мы и фельдшера, и сани с походным лазаретом. Прости меня, Афанасий, не уберёг я его...
Молчит теперь и Офонь, словно оглох. Кивает головой, а сам не понимает, что делает. Ильма подбежала, увела его вниз, под землю, чаю принесла полную кружку, с мёдом. А Офонь так ничего сказать и не может, никак не поймёт, на каком он свете, а может, он тоже умер уже?..
Вечером уже, когда все, кроме часовых, спать улеглись, Тармо видит, что Офонь не спит. Говорит ему чудин еле слышно, чтобы не потревожить никого:
- Прости и меня, если можешь, это я виноват. Я его увёл...
- Дурак ты, Тармо, -- вздыхает Офонь. -- Как же ты виноват, если война? Он солдат, ты солдат... и я тоже солдат. Что же нам делать, если на войне убивают?..
- Пойдёшь со мной в дозор? -- спрашивает чудин. А сам как бы случайно в сторону смотрит, слёз мальчишки вроде не замечает.
- Кто ж меня пустит...
- Я пущу. Меня теперь, можно сказать, в звании повысили, -- получается у Тармо виновато, как будто стыдно, что деда Офоня убили, а его -- нет.
- Пойду. А автомат мне дадут?
- Дадут и автомат, и гранату. Кто же в дозор без автомата ходит? Ну смотри, не проспи! Через два часа выходим.
Майор не собирается долго ждать: как только колонна машин уедет из деревни, пора нападать. А когда немцы вернутся, их на дороге будет ждать засада. Атаковать надо ночью, в метель -- солдаты должны подобраться как можно ближе к домам, прежде чем стрелять. План деревни ему нарисовал Офонь: он помнит каждый дом, каждый забор, даже знает, сколько шагов от одного дома до другого. А расположение часовых, пулемётных гнёзд и всего прочего узнала чудь. Немцев в деревне много -- больше, чем в двух ротах майора, почти триста человек. Да ещё батарея на монастырском холме, её нужно взять до того, как идти в деревню. Туда майор хочет отправить чудь: на батарее народу мало, а чудины видели, где идёт телефонный кабель с холма. Кауко знает, как быть с кабелем, и что делать с батареей, тоже знает: он сам поведёт отряд к монастырю, а в помощь ему даст Панюшин своих сапёров.
Офоню нет покоя: возьмут его в бой или не возьмут? Он ходит за Тармо, как привязанный, однажды даже был с ним в разведке -- бегали на озеро смотреть, как немцы разгружают машины. Майор тоже всё время помнит об Офоне: то заставит метать деревянную "гранату", то учит стрелять из винтовки и пистолета, то даёт нож и велит обороняться от такого же ножа, то гонит к фельдшеру, а она рассказывает, как правильно накладывать повязки, как выносить раненого с поля боя, как не дать ему замёрзнуть, как таскать носилки, если нельзя встать в полный рост... Фельдшера все зовут уважительно: доктор Маша. Был ещё врач Сергеев, но его убили недавно, и теперь Маша старшая над всем лазаретом. С ней -- три санитарки, а мужчин больше нет. Маша совсем молодая, но ужасно строгая -- старается всё делать, как делал доктор Сергеев. Санитарка Тася расказывает, когда началась война, Маша хотела сразу уйти на фронт добровольцем, но ей запретили: надо было закончить училище, полгода ещё оставалось. Недоучек нам на фронте не надо -- так сказали Маше в военкомате. Она очень тогда обиделась, но если хочешь на фронт -- соблюдай дисциплину. Сказано "учись" -- значит, учись. А как только фельдшеры сдали экзамены, посадили их на поезд и отправили на фронт; Маша за год много где побывала, всего повидала, а теперь вот заведует лазаретом -- куда денешься, приходится всему учиться на ходу. Маша всегда занята: когда ни придёшь -- вечно у неё дела, но как только выдаётся минутка отдыха, она идёт к чудинам. Интересно ей: как же так, живёт целый народ совсем рядом с людьми, а о них никто и не знает. И от людей они отличаются -- надо же знать, чем: их тоже придётся лечить. А вдруг им человеческие лекарства не впрок или внутренности по-другому устроены?