Страница 37 из 137
Посол пододвинулся к Симовичу и сказал, как мог, мягко:
- Я думаю, что на днях Вашингтон объявит о своих поставках Югославии по ленд-лизу. Мы готовы в счет этих поставок передать вам в течение ближайших недель те стратегические материалы, в которых вы более всего заинтересованы. Важно другое - готовы ли югославы умереть в борьбе за свободу?
- Вы ведь готовы умереть в борьбе за свободу Британии, господин посол?
- Бесспорно.
- Мы тоже. Только мертвым свобода не нужна, господин посол; свобода нужна живым. Готовы ли вы на деле содействовать немедленному объединению Югославии, Греции и Турции в их борьбе против агрессии и как именно? Готовы ли высадить корпус в Югославии? Если да, то когда? Готовы ли вы вместе с правительством Соединенных Штатов дать нам гарантии? Если готовы, то какие? Эти вопросы ждут своего немедленного решения.
Кэмпбелл пожевал губами, вздохнул, посмотрел в окно.
- Я запрошу правительство его величества и завтра же проинформирую вас о полученном мной ответе.
Через час после окончания беседы с Кэмпбеллом премьер Симович встретился на квартире одного из своих помощников с человеком, подлинное имя которого было ему неизвестно.
Элегантно одетый, цитировавший Платона и Кромвеля, человек этот представлял югославских коммунистов. Симович был удивлен и не сумел скрыть удивления - его собеседник понял это. Премьер полагал, что посланец, прибывший от Броз Тито, будет рабочим, в черном костюме без галстука (он смотрел советские фильмы, и стереотип революционера представлялся ему только таким), однако человек, который говорил о необходимости амнистии политическим заключенным и о готовности ЦК компартии включиться в общенациональную борьбу, был блистательно эрудирован и тактичен, особенно в вопросе, касавшемся освобождения из тюрем коммунистов, арестованных прежним режимом. Посланец Тито заметил - никак не педалируя, - что "общественность мира внимательно изучает внутриполитические шаги вашего правительства, господин генерал, и, я думаю, последующие внешнеполитические акции великих держав будут во многом определены тем, как себя поведет новая администрация". Симович хотел было уточнить, что говорить следовало не обо всех великих державах, а лишь об одной, о России, однако ничего не сказал, ибо собеседник его задал такую форму беседе, которая предполагала лишь обмен мнениями, а никак не принятие немедленных и категоричных решений.
"А ведь с Цветковичем они бы не стали встречаться, - с неожиданной, поначалу непонятной ему радостью подумал Симович. - И Гитлер бы иначе себя вел с любым другим человеком, оказавшимся на моем месте, и Черчилль, и Рузвельт... Мой звездный час, - вспомнил он чью-то фразу, - мой час. Я уже не принадлежу себе, меня в е д е т. И я должен подчиниться т о м у, что меня ведет. Я должен все время помнить свое новое качество. Оно теперь всегда будет со мной, что бы ни случилось. Значит, я был прав, когда думал об этом. Армейский закон: все, подчиненные одному, добудут себе вечную славу, а тому, кто поставлен вести, бессмертие".
Дослушав посланца ЦК, Симович дружески улыбнулся ему - только сейчас он понял высшую сладость "игры разностей", механику противопоставления или блокировки чужеродных сил - и мгновенье соображал, как следует ему отвечать.
Симович решил, что сейчас нецелесообразно обещать что-либо конкретно, но, вернувшись к себе в кабинет, он попросил заготовить два приказа: первый - о запрещении демонстраций и соблюдении порядка на улицах (об этом документе он просил сообщить через печать по возможности широко) и второй - негласный - об освобождении из тюрем тех левых, которые признают его режим. О содержании второго приказа он - опять-таки через третьих лиц сообщил человеку, с которым встречался. Тот, ознакомившись с документом, обещал передать его содержание своим друзьям - он не сказал "товарищам", соблюдая такт даже в такой, казалось бы, фразеологической мелочи.
Первый приказ Симовича был опубликован в югославских газетах на первых полосах под броскими заголовками: "Мы будем карать всех, кто нарушает общественный порядок и организует митинги без соответствующего разрешения властей!" Второй приказ был "спущен" тихо по инстанциям, и рассчитан он был на то, что ушлые чиновники прочтут не столько строку, сколько между строк: в стране, где много лет царствовала монархо-фашистская диктатура, люди были приучены понимать не только слово, но и молчание.
Если в Сербии этот негласный приказ Симовича был в какой-то мере выполнен, то в Хорватии обстоятельства сложились по-другому. Был поднят на щит первый приказ премьер-министра, и под него, под это напечатанное в газетах предписание центрального правительства, совершилось злодейство: руководство Мачека - Шубашича, формально выполняя волю Симовича, предписало немедленно арестовать в Хорватии всех тех, кто "организовывал или же мог организовать" всякого рода митинги и демонстрации.
"Мы уполномочены заявить, что с сего дня объявляем голодовку и
будем держать ее до тех пор, пока нас не освободят из заключения. Мы
требуем подчинения загребских властей указанию нового правительства и
рассматриваем наш арест как вопиющее нарушение всех и всяческих
конституционных норм.
О. Прица,
Б. Аджия,
О. Кершовани".
Начальник тюрьмы, человек новый здесь, присланный "досидеть до пенсии", прочитал письмо, посидел в задумчивости, а потом спросил майора Ковалича, заместителя по работе среди политических и одновременно особоуполномоченного секретного отдела полиции:
- Они хорваты?
- Хорваты. Кроме Прицы, все хорваты.
- Будь моя воля, я бы посадил к ним в камеру кое-кого из нового правительства.
- Будь ваша воля.
- Хорошо... Воли нашей теперь нет. Готовьте приказ на освобождение этой троицы.
- Я такой приказ готовить не буду.
- Что же вы предлагаете?
- Я ничего не могу предложить, господин полковник. Я знаю только одно: если врагу дать в руки оружие, он обратит его против тебя. Их оружие сейчас - это свобода. А я не хочу быть убитым.
- Можно подумать, что я жажду этого. Умереть я захочу в тот день, когда узнаю, что у меня рак. Только перед тем, как умереть, застрелю нескольких своих врагов, так что пусть они молятся о моем здоровье.