Страница 36 из 137
Перед беседой с англичанином Симович принял заместителя начальника генерального штаба, который снова настаивал на немедленной мобилизации, утверждая, что каждый час промедления грозит катастрофой.
- Погодите, - с досадой возразил премьер, - погодите, генерал. Готовьтесь к мобилизации, но оставьте нам шанс на мир путем переговоров.
- Господин премьер-министр, вы военный, и вы прекрасно понимаете, что тайно готовиться к мобилизации невозможно: либо мобилизацию объявляют - и мы развертываем двадцать две дивизии вдоль границ, либо мобилизацию не объявляют - и мы беззащитны перед нападением с трех сторон.
- Когда я входил в этот кабинет, - заметил Симович, - мне казалось, что главное сделано, Цветкович убран, осталось лишь занять твердую позицию, остальное приложится. Ничего не прикладывается. Ничего. Из тех сорока восьми часов, что я у власти, по крайней мере, двенадцать отдано на размышления, не уйти ли в отставку.
- И вернуть Цветковича?
- Снятый политик - конченый политик. Нет, если передавать власть, то либо германофилам, которые сразу же договорятся с Гитлером, либо коммунистам во главе с Тито, которые незамедлительно, уверяю вас, объявят мобилизацию и заключат пакт с Москвой.
- И вы думаете, я подчинюсь коммунистам?
- Именно об этом я и думаю, генерал. Именно об этом. И о том также, подчинитесь ли вы диктату Берлина. Может быть, сегодня днем кое-что прояснится...
Сэр Кэмпбелл принадлежал к числу дипломатов старой имперской школы: все может кругом трещать и рушиться, но манера поведения неизменна. Когда обозреватель "Таймс", которого он пригласил на ленч, с горечью рассказывал послу о том, что губернатор Ямайки продолжает устраивать званые обеды, на которые не допускают без смокинга, Кэмпбелл удивился:
- А что, собственно, здесь плохого? По-моему, наоборот, это великолепно. Следование традициям вселяет уверенность в подданных. Не надевать же губернатору хаки только потому, что на материке стреляют...
- На материке стреляют в английских солдат, - заметил его собеседник. - И, может быть, именно во время этих званых обедов.
- На то и война, чтобы стреляли, - спокойно сказал посол. - Но и в дни войны нельзя забывать о мире, а мир, который неминуем, много потеряет, если мы позволим себе изменить - хоть в мелочах - наши традиции: они создавались веками.
Поэтому, встречаясь и с югославским министром иностранных дел и с премьером, сэр Кэмпбелл оставался таким, каким, он считал, обязан быть посол империи, джентльменом, который не лжет, и спортсменом. который выигрывает потому, что никогда не торопится.
- Господин посол, - повторил Симович, - мы продержимся лишь в том случае, если вы завтра же, самое позднее послезавтра, высадите войска в Югославии.
- Правительство его величества изучает этот вопрос, господин премьер-министр, но ведь высадка наших войск будет автоматически означать для вас начало войны с Германией. Видимо, с точки зрения общеевропейских интересов, оптимальным выходом из положения было бы заключение с Гитлером пакта о ненападении при условии, что он не станет требовать пропуска войск в Грецию через вашу территорию.
- Это утопия. Гитлер потребует пропуска войск, особенно теперь, после того, как свергнут Цветкович. Он не остановится на полумерах. Я слежу за германской прессой, тон ее чудовищен.
- Мы тоже следим за германской прессой. Нам кажется, что все это форма политического давления на ваш кабинет, не более того.
Слушая неторопливую речь посла, Симович особенно остро ощущал, как уходит время - сыпучее, словно песок, и такое же неостанавливаемое.
"Зачем все это? - вдруг горестно подумал Симович. - Зачем было двадцать седьмое марта, и войска на улицах, и счастливые толпы, и знамена? Неужели только для того, чтобы я пересел из одного кабинета в другой? Неужели я не представлял себе, что все обернется именно так? Неужели я не представлял себе, что Гитлер придет в бешенство? Неужели я думал в ту ночь о себе, а не о стране?"
Симовичу вдруг стало жарко, и на висках его, чуть запавших, с желтинкой, как у всех язвенников, выступили капельки пота. Он хрустнул пальцами, и Кэмпбелл чуть прищурился, глядя на его сухие руки.
"Но раз случилось, надо что-то делать! Надо делать хоть что-то! Ну, хорошо, я не могу, я не смею сейчас обратиться к Москве, но можно что-то предпринять здесь!"
Симович словно бы уговаривал себя, жалел, как ребенка.
"Неважно, сколько мне отпущено быть у власти, - четко, словно отбросив все предыдущие сомнения, решил он, - пока я лидер, надо сделать все, чтобы остаться. Не в резиденции - в истории. Работая на себя, я буду работать на историю. А она над нами, она чтит п о с т у п о к, а не болтовню".
- Нам нужны самолеты, танки, орудия, господин посол, - медленно сказал Симович.
- Мы получили от ваших военных документы и сейчас изучаем их.
- Как долго вы будете рассматривать наши просьбы?
- Это зависит не от меня одного.
- У нас есть еще один выход, - скрипуче усмехнулся Симович. - Создать коалицию левых сил и объявить отечество в опасности.
- Этот французский лозунг, я думаю, вызовет шоковую реакцию в Берлине и весьма одобрительную в Москве.
- А в Лондоне?
- Я сегодня же снесусь по этому вопросу с правительством его величества...
- Меня интересует ваша точка зрения.
- Я бы хотел обсудить эту препозицию с моими коллегами, господин премьер-министр. Когда вы советовались с нами накануне переворота, такого рода шаги вами не планировались.
- Мы не планировали Ту реакцию Берлина, которую сейчас Риббентроп не скрывает. Мы наивно верили в то, что состав правительства - это наше внутреннее дело.
Взглянув на Симовича, Кэмпбелл подумал: "Я бы посоветовал вам не терять голову, генерал, но я не вправе этого делать, пока вы остаетесь премьером. И я не могу открыто приветствовать высказанную вами "угрозу" о контактах с Москвой - это будет нашей победой, ибо, возможно, такой шаг лишь ускорит события на востоке. Я не могу сказать, что Югославия интересует нас постольку, поскольку вы в конфликте с Германией, нашим врагом. Вам следовало бы понять, что балканское предмостье имперских колоний в Азии может оказаться линией фронта или, если Гитлер повернет на восток, остаться глубоким европейским тылом. Этот вопрос решит время. Поэтому я ничего сейчас не могу вам ответить, я должен лишь выслушать вас. Мы сказали свое слово тем, что помогли в перевороте. Дальше решайте сами, генерал, и не смотрите на меня с такой скорбью и ожиданием..."