Тени Архонта

— Если бы я знал.

— Тогда давайте сосредоточимся в поисках и на этом тоже, — предложила Эдорта. — Неуязвимость — серьезное заявление. Как и способность подчинять сотни или хотя бы десятки живых существ одним лишь заклятием — в случае посоха. Опытный маг, не мне вам рассказывать, может сплести сотню узоров за день, даже если потом и будет валяться без сил. Надо найти что-нибудь об артефактах подобного могущества у других народов.

— И биографию архонтов тоже, — сказал Стенн. — Теократы на всех смотрели свысока, особенно на мой народ, если помните. Убежденность архонтов в собственном превосходстве может помочь нам в случае, если каждый из них интересовался прежде всего наследием соплеменников. Эльфы — эльфами, люди — людьми, темные — темными, а особо темные — еще более темными.

Ох уж эти неуместные метафоры, ворчливо, но беззлобно подумала Данан.

— Значит, ускоримся. — Она понялась на ноги. Руамард будто сам собой ложился им в руку. И чародейке вдруг стало интересно: мог ли Первый Смотритель Гартамас, отправляя их из Талнаха с договорами, знать больше, чем они сейчас? В том числе об артефактах. Мог ли просчитывать, что им будет жизненно необходимо попасть в гномское государство с его сохраненной в скрижалях историей? Сейчас этого не узнать, но обдумать еще будет время. — Договоры при мне, — сказала женщина. — Сворачивайте бивак, я позову Жала.

— Не вздумай! — Дей тоже встал и шагнул к чародейке, поймав за плечо. — Пусть катится на все четыре стороны!

— Диармайд, — протянула женщина тихо и утомленно. — Пожалуйста, хватит.

— Он опасен, Данан, как ты не поймешь?!

Чародейка тронула его ладонь на своем плече свободной рукой:

— Я очень тебя прошу, хватит, — почти умоляя, попросила Таламрин. — У нас непростой путь впереди, и нам совсем не нужны склоки внутри отряда. Неужели ты не видишь?

Все он видел! Все видел! Видел, что с тех пор, как не стало Редгара, вся судьбина даэрдинских Смотрителей Пустоты полетела к демонам под отхожее место! Видел, и хотел с равной силой из-за этого рыдать, бить все вокруг — особенно, одного измордованного амниритом эльфа — орать на Данан и попросту сдохнуть.

— Ты любила его хоть капельку? — спросил Дей совсем шепотом. — Хоть немножечко? — произнес умоляюще, со слезами в голосе. — Скажи, Данан! Скажи, как тебе удалось пережить его смерть так быстро?! Так легко, что уже сейчас ты спишь с тварью, которая едва нас всех не угробила?!

Лицо чародейки разгладилось. Прежде она бы точно съездила другу по лицу, но сейчас только отступила от лейтенанта, прямо посмотрела Дею в глаза и, чуть вздёрнув голову, ответила:

— Я знала Редгара полгода. Он не значил для меня так много, как для тебя.

Диармайд побелел.

— Ах, значит, не значил?! Тогда какого черта?! Он ведь… он был мне как отец, и друг, и брат… А ты!

— Прости, — вздрогнув изнутри так, что никто не заметил, Данан перебила: слушать терзания Диармайда сейчас не было ни сил, ни времени. — Я рассталась со своей семьей в десять лет и мне никто не заменял ни мать, ни отца, ни братьев. Мне не понять твоих чувств.

— Твой Кле…

— Клейв всю жизнь был рядом и держал наготове занесенный меч. Я не знаю, о чем ты говоришь, — договорила женщина быстрее, чем планировала, отвернулась и пошла в том направлении, где за порослью недавно исчез Жал. Она ничего не добавила и, слушая неразборчивые проклятья Диармайда в свой адрес, закусывала губу, чтобы только что-нибудь не ответить. Диармайд должен, в конце концов, научиться сам переживать свои страхи, падения, неудачи и потери!

Особенно — потери. Ведь он — Данан чувствовала, что была готова ради этого лечь костьми — рано или поздно станет королем Даэрдина. Должен им стать, хотя бы ради памяти Редгара Тысячи Битв.

Когда в тот день поставили шатры на ночлег, беседа упорно не клеилась, хотя Борво — неожиданно, именно он, — взялся руководить процессом поиска информации в сведениях, переданных Клейвом. Во многом, наверное, потому, что за дело еще с самого первого дня всерьез взялась Эдорта, и, в отличие от Диармайда, Борво знал, чего хочет. Он мог ничего не знать о магии и бояться её, он мог быть новичком в деле затяжных странствий, но в простых вещах жизни — поймать дичь и сделать еду, наточить клинки и защитить дом, выбрать женщину и добиться её, предложив по-честному все, что есть вместе с правдивыми обещаниями — это он мог. И, играя сейчас на поле, которое неплохо знал, Борво будто бы снова вошел в форму. Приглядываясь к нему, Хольфстенн убеждался в давнишних соображениях насчет этого выходца из большой семьи: он не слишком-то предприимчив, и не очень хорошо ориентируется в неясных ситуациях, но в нем достаточно упорства. А после того случая в сторожке с упырями, когда Борво впервые разрубил вурдалака, в нем появилась и стойкость.

— Спасибо, что идешь с нами, — раздался над гномом женский голос, заставляя Хольфстенна вздрогнуть. Он оглянулся — Данан уже присаживалась рядом.

— Порой мне кажется, — продолжала чародейка, — только твое присутствие и не дает сойти с ума.

Хольфстенн окинул женщину взглядом с головы до скрещенных ног и с ответом не торопился. Затем легко усмехнулся и сказал:

— Ты знаешь, Данан, мужчинам больше нравится, когда женщины говорят им точно обратное, что их присутствие сводит с ума. — Его тон был до того показательно менторским, будто он был владельцем отличного борделя и читал наставления работницам. Встретившись с гномом взглядом, Данан покатилась со смеху.

Стенн наблюдал за её весельем с удовольствием — с каким всегда смотрят, как радуется близкий человек. Она не подарок, и не то, чтобы лидер, но без её упертости Дей и Борво уже бы давно опустили руки, может, даже — перемазанные соплями. И когда Данан, утирая несуществующие слезы смеха, успокоилась, Хольфстенн, почувствовав прилив необъяснимого участия, спросил:

— Дан, слушай, все нормально?

Женщина легко вскинула брови, и Стенн пояснил, чуть качнув головой в сторону, где наособицу сидел Жал:

— Уверена в том, что делаешь?

Данан, проследив взгляд гнома, с усмешкой пустила взгляд:

— Вообще нет. Но знаешь, я была уверена, что должна быть с Редом, это казалось мне таким очевидным! И к чему привело?

Выражение лица Хольфстенна сменилось до необъяснимого — так смотрят на своего ребенка, когда он впервые расстраивается до слез от того, что на самом-то деле является пустяком.

— Да-а-ан, — протянул Стенн почти ласково. — Но ведь ты не знаешь, как сложилось бы, если бы старина командор все еще был с нами?

Данан качнула головой: «Ничего не говори».

— Не знаю, но догадываюсь, что ты был прав, Хольфстенн. Ред был щитом, и я искала все самые надежные способы укрыться за ним, чтобы прямо наверняка.

Гном хмыкнул:

— Скажу тебе, как бывший завсегдатай парочки гномских таверн, в которых я несколько недель упивался до поросячьего визга: влюбленность — как алкоголь. Попробовав немного, ты расслабляешься, грусть и тревоги куда-то деваются сами собой. Ты ловишь это чувство и хочешь его продлить, выпивая следующую пинту эля. После второй мир уже почти неплох, и тебе начинает казаться, что хмель — это такое вкусное спасение от бед, страхов и еще какой погани. Ты пьешь дальше, потом еще и еще, и под конец прямо жадничаешь, пока все назад наружу не полезет.

Данан не удержалась:

— То-то ты все время с этой фляжкой не расстаешься.

Хольфстенн самодовольно хмыкнул, оценив выпад:

— Ну так я мазохист. И дурак к тому же. — И тут же взял прежний курс. — Потом, Данан, приходит утро, у тебя болит, горит и дерет абсолютно все. Даже шепот кажется ничем не меньшим, чем твой Поющая погибель, понимаешь? И ты точно знаешь, где лекарство. Принимаешь его снова, снова думаешь, что оно вполне ничего на вкус, и на следующий день опять страдаешь, до новой дозы. Так вот, порой в утро нового дня мы никак не можем перестать хвататься за то, что казалось нам спасением вчера вечером. Нам не хватает силы воли швырнуть пинту эля в стену и перетерпеть боль, и тогда мы сгниваем.