Молчание любви

Родители опять переглянулись. Аня была озадачена. Они что, считают, что ее мужа надо проверять, действительно ли он на работе? Откуда такие мысли? Да, с тех пор, как стало ясно, что найти хорошую работу – не раз плюнуть, у них дома поселилось напряжение, и это понятно. Но они вроде неплохо с ним справляются – или плохо? Если со стороны уже видно – а что видно? Разобщение? Отчужденность? Да откуда? Наоборот, без Вадима в доме пусто. Когда его нет, ей там и оставаться не хочется. Или это плохо, что не хочется? Аня решительно отогнала от себя все эти мысли. Так до невесть чего додуматься можно. Лучше пойти для Егора ванну набрать.

Но родители не отступили и, набравшись духу и переглянувшись еще раз – стало быть, допрос был запланирован – выпалили:

– Вы что, собираетесь разводиться?

Аня сделала паузу, готовясь отвечать как можно терпеливее – разговор грозил затянуться, – как у входа громко постучали.

– Светлана Даниловна! А у вас дверь не заперта.

Из прихожей выглядывала девушка чуть постарше Ани, с напряженной улыбкой – миловидная блондинка в коротком цветастом халатике.

– Наша новая соседка из квартиры напротив. Из Таджикистана приехала. Я обещала, что ты покажешь ей, как делать уколы, – шепнула Ане мама и громче, гостеприимным голосом проговорила: – Да-да, Карина, проходите, пожалуйста.

В «каморке»

Карина старательно тыкала пустым шприцем в подушку. Так, как показала новая знакомая Аня – строго вертикально, в верхнюю четвертинку. Теперь можно попробовать на себе. Нет, лучше еще потренироваться. Вот ведь еще – анемия какая-то привязалась, витамины колоть велят.

Впрочем, если питаться хлебом, чаем и картошкой, гемоглобину будет взяться неоткуда, ясен перец. К тому же старая картошка уже плохая, а молодая – по цене апельсинов. Уж лучше тогда Иринке апельсины покупать. А принципиально обогатить меню удастся, только когда подвернется приличная работа.

Хорошо еще, что с жильем на время утряслось – тетка разрешает здесь пожить, пока сама на даче, всего лишь за квартплату. Это значит, до сентября-октября, какая погода будет. Жильцы этого дома, привыкшие к просторным апартаментам, однокомнатные квартиры называют «каморками». И пусть каморка, зато в «зефире»! Правда, квартплата эта самая – под тысячу, да еще вот на врача пришлось разориться и на лекарства. С временной пропиской и без работы никак не получишь медицинский полис, приходится платить. Что уж там на еду останется?

Тут думают, раз приехали с юга – значит, богатые. А до того, что еле оттуда ноги унесли, потому что русские, мало кому дело есть. Народ тут гордый, Карина сначала по провинциальной привычке пыталась здороваться с соседями, но они как-то странно на нее смотрели. Вот только Светлана Даниловна из квартиры напротив сама «доброе утро» сказала, да еще спросила, как дела. И Карина, как тот зануда из анекдота, вдруг начала ей рассказывать, как дела. Самой сейчас стыдно. Видимо, совсем одичала без общения. С теткой не больно-то поговоришь, спасибо и за то, что помогла с жильем и пропиской.

Как все-таки сегодня повезло! Она уже порядком устала сражаться с жизнью в одиночку, и вдруг – нормальные люди, даже не верится. Карина так боялась, что соседская дочка обольет ее презрительным взглядом, или скривится, или окажется мрачной и злой, но приготовилась все вытерпеть – еще и за уколы платить она не потянет, обязательно надо научиться самой.

А эта Аня и объяснила понятно, и расспрашивала ее обо всем с видимым интересом, не из вежливости. Они сразу, не сговариваясь, перешли на «ты». Карина, составившая для чужих перечень стандартных ответов на стандартные вопросы, неожиданно для самой себя рассказала ей все как есть. Было уже понятно, что здесь не посмеются, не осудят, услышанное не извратят. Даже на болезненный вопрос о муже, отце Иринки, она ответила правду: «Это человек, который, когда мы сюда приехали, сказал легендарную фразу: я не хочу смотреть, как вы умираете с голоду, один я выживу как-нибудь».

– Ирин, тебе тетя Аня понравилась?

– Да, – отвечала Иринка, привязывая большой серой обезьяне пышный сиреневый бант. – И бабушка с дедушкой. И Егор понравился.

Егор дал ей поиграть свою огромную обезьяну – Иринка, когда ее увидела, прямо застыла, глазенки загорелись. Не жадный мальчишка. Забавный такой, объяснил, что называть обезьяну надо почтительно – Обезьяна Васильевна, а когда услышал, что Карине прописали железо, принялся утешать: он видел по телевизору, как один человек глотал гвозди, гайки, шестеренки – и ничего, еще и улыбался.

– Мам, ты всю подушку истыкала. Ты будешь делать настоящий укол?

– Сейчас, соберусь с духом. Да ты на ухо ей этот бант привяжи, на макушке не будет держаться. Тебе когда сказали Обезьяну Васильевну возвращать?

– Когда наиграюсь.

– Ну, это они погорячились. Завтра вернешь. Я утром уйду, побудешь одна, с обезьяной? Не забоишься?

Иринка неуверенно кивнула.

– А ты куда?

– А я схожу в музей, где тетя Аня работает. Она сказала, может, меня возьмут экскурсоводом для иностранцев.

На смотровой площадке

Этот путь Аня совершает, согнувшись в поясном поклоне и иногда вставая на колени, чтобы прочистить ручкой веника водостоки, забитые опавшими прошлогодними листьями.

Медленный круг обметания: вокруг колокольни Благовещенской церкви – прекрасная смотровая площадка на четыре стороны света. Отсюда видны и весь Белогорск, и старинная усадьба, в которой располагается музей. Ради этих видов туристы и покупают сюда билеты. Правда, Аня сейчас видит только кирпичи: темно-бурые, выпуклые старинной кладки и плоские красные – современные заплатки. Веник обходит каждый из них по периметру, выгребая из ложбинок песок, конфетные бумажки, скрученные билеты, травины, листья, окурки, скорлупки семечек.

Старушка, которая раньше здесь убиралась, решила, что ей уже в тягость лазить по крутым каменным ступеням, да на такую высоту. Так у Ани неожиданно оказался еще один вид заработка, не особо денежный, но хоть что-то. Встать пораньше – и вперед, пока нет посетителей.

Егор, услышав про смотровую площадку, обомлел – это было его любимое место в усадьбе – и теперь ни за что не хочет оставаться с бабушкой, а просится с мамой на работу. Его садик сейчас на каникулах… Вот он, в суконной курточке и матросской шапочке, проносится, взмахивая руками, перепрыгивает через ковыляющий веник, но перед входом на колокольню замедляет скачки.

– Мамочка, а оно сегодня ответит – э-хо? Губы округляются, чтобы образцово и отчетливо исполнить обе гласные.

Теперь надо войти внутрь, встать посередине и прокричать: э-ге-ге! – и эхо даст свой ритуальный ответ.

Дальнейший путь почти на четвереньках. Кирпичная дорожка переворачивается, превращаясь в стену, и Аня бесконечно долго карабкается по красным кирпичам. Егор успевает сделать несколько кругов, спуститься вниз, вернуться и сообщить, что посидел на пушках. Восторг его не гасится ни повторением каждый раз одного и того же, ни молчанием Ани.

Маленькая понижающая ступенька опрокидывает кирпичную стену в положенную горизонталь. Остановка. Можно разогнуть спину и шею. Над ними – деревянная изнанка крыши с невидимым гнездом и невидимыми пищащими птенцами. Метнувшийся сверху большой веер исчезает там же.

– Это их мама, да? А как они называются?

Судя по пятнам на перилах, они называются голуби. Облюбовали колокольню – здесь тихо, она недействующая. Везде гнездится жизнь, кроме Аниного балкона – он так и остался пустым.

Аня оценивающе осмотрела наскальную флору по периметру площадки. Надо ее когда- нибудь выдрать. Когда силы будут. А то скоро одуванчики расцветут. Егор радостно теребит, показывая на горизонт:

– Видишь? Наш дом. А вон там – наша дача!

С высоты усадебные аллеи смотрятся еще величественней, а за ними – щедрый разбег лужайки со скульптурно стоящими большими деревьями: лиственница, сосна, береза, липа, дуб. Еще дальше – огороды музейщиков, и на самом краю, отмеченный кустами бузины, – их клочок, без всякого юмора именуемый «дачей».