Страница 1 из 11

Молчание любви

Татьяна Александровна Краснова

Молчание любви

Часть первая

В электричке

Москва вздохнула. Когда Аня вычитала, что Москва из-за земных приливов дважды в сутки поднимается и опускается где-то на сорок сантиметров, чудовищный мегаполис сразу превратился в трогательное живое существо. Его можно было даже пожалеть: ведь каждое утро – тяжелый вдох, и приходится подниматься вместе со всеми этими зданиями на поверхности, и транспортом, и копошащимися человечками, и вот так держать их на себе целый день, а вечером – долгий выдох, и живая земля со всем своим скарбом опускается, и электричка бежит веселей, как под горку. Неизвестно, как уж этот процесс происходит по-научному, но Аня представляла его именно как тяжкие вдох-выдох в начале и в конце трудового дня – Москва работает вместе со всеми.

– Куда лезете, тут уже некуда!

– Ничего, двигайтесь, там еще полвагона пустые!

Вот теперь и не вздохнешь: Аня угодила в середину вагона, и на остановках напирали и слева, и справа – два потока из двух дверей. Машинист быстро проговорил гортанным голосом радиосвязи, чтобы отпустили двери, хлопнул ими пару раз для порядка, и поезд двинулся. Бегом бежит, домой, в Белогорск!

Сесть, разумеется, до самого конца не удастся. Какое там сесть. Ради счастья успеть в последний момент на эту переполненную электричку и не ждать следующую еще сорок минут она творила чудеса: бежала в метро по эскалатору, неслась по вокзалу, лавируя в толпе, давилась со всеми на посадке, едва не свалившись в щель между вагоном и платформой. В час пик жизнь – подвиг.

Потому другие сотрудницы Белогорского музея и не любят, когда их посылают в Москву. Какой смысл кататься в столицу после победного шествия колбасы по всей земле русской? И Ане Семеновой эти поездки выпадают не по принципу «кто у нас самый молодой?», а – «ты же любишь». И действительно – любит. Москва и освежает, и встряхивает – вот как сейчас, и с особенным удовольствием потом возвращаешься – родной городок из внешнего мира видится таким домашним, уютным.

А оттоптанные ноги и помятые бока она научилась компенсировать мелкими московскими радостями: мороженым, чашкой шоколада. Прогулка по Александровскому саду тоже очень хорошо помогает или пять минут на лавочке у фонтана, особенно на Пушкинской. От более серьезной усталости и средства посерьезнее, если время позволяет, – какая-нибудь выставка, благо музейщики посещают музеи бесплатно.

Сегодня она вообще пошла на крайнюю меру: Аня потратила! на себя!! деньги!!! В такое непростое время для семьи… Книжный магазин со своими заманчивыми витринами и россыпями, с роскошными альбомами по искусству – вообще тяжелая артиллерия, безотказный способ залечивания душевных ран. А уж если не просто полистать, а купить – это событие. Правда, она тут же уравновесила перекос, выбрав сыну здоровенный том «Почемучки». Для пяти лет как раз будет.

А облюбованные для себя переводные эссе о пейзаже уже удалось начать в метро. Они изданы удобно, в компактном формате любовных романов. И ренуаровские дамы с кавалерами на обложке еще усиливают сходство. Может, и сейчас удастся извлечь? Продолжая одной рукой цепляться за поручень, другой Аня попыталась достать книжку. Не смять странички! Не зацепить сидящую рядом голову! И двухчасовой путь в тесноте, по стойке смирно перестал быть пыткой. Пару раз она очнулась, когда объявляли остановки, и снова погружалась в чтение. Опять остановка.

Взгляд подпрыгнул вместе с вагоном, и в конце его Аня увидела синюю рубашку. Темно-синюю джинсовую рубашку среди курток и плащей. Кто-то явно пренебрегал прогнозом погоды и игнорировал черемуховые холода.

И что-то нарушилось. Вмиг исчезли те годы, когда она была студенткой, женой, мамой, экскурсоводом, которого слушают десятки людей. Предательски рухнул весь социально-возрастной панцирь, на выращивание которого пошло столько сил и времени, и осталась только сама Аня, как она есть, беззащитная и растерянная. Она продолжала прочитывать строчки, сразу ставшие механическим набором слов, и знала, что молодой человек смотрит на нее через головы и сквозь туловища, а если нет, то сейчас это произойдет, так же наверняка, как если бы уже случилось, и если уже случилось, то в этом ничего невероятного.

Словом, всем уже заправляла неотвратимость. Между Аней и синей рубашкой в конце вагона пронесся луч и стал осязаемым, и Аня не разбирала, она ли его вызвала к жизни, но на каждый взмах ресниц чувствовала ответное натяжение, как при перетягивании каната.

Она не поднимала взгляда от своей книги, которая вмиг утратила самостоятельную ценность и обрела новую: уважительный предлог не поднимать взгляда – но вместе с тем продолжала видеть попутчика, который на нее смотрел. Она не могла разобрать черты лица и различала только его студенческий возраст и направленность взгляда – как в тумане, словно смотрела на дерево на горизонте или прозрачное юное облако. Это было особое надглазное зрение, которое открывалось в крайних случаях. И чем упорнее Аня смотрела в книгу, тем неудержимее стремился этот взгляд в конец вагона.

А сердце пульсировало музыкой и одновременно несло поезд по воздуху, он мчался над гаражами, трубами, ветками с желтовато-зеленым пунктиром, белыми многоэтажками-подковками – точно такими же, как ее дом.

Электричка остановилась и выпустила полвагона пассажиров, но сразу вошло еще столько же, и снова две толпы извне стали тесниться к середине. Студент в джинсовой рубашке пробирался прямо к ней. Сначала Ане казалось, что его сносит по течению, но потом она увидела самостоятельные движения, отличные от вынужденных маневров приспособиться к тесноте. Но то, что она не обманулась, вызвало уже не ликование, а панику.

Пассажиры перетасовались и уплотнились, и Аня оказалась теперь лицом к окну, а он – лицом к ее профилю (она сразу вспомнила собственный профиль в мамином трельяже и вырезанный на Арбате из черной бумаги). И стоял так близко, что легче было увидеть пуговицы, чем глаза. Надо бы взглянуть на него, чтобы понять, чем это он так смог ее смутить. Но что-то не давало поднять голову, и Аня ругала себя за эту мелкую трусость. А когда рядом неожиданно освободилось место – царский подарок! – плюхнулась на него с большим облегчением. Как же хорошо сидеть, и никуда смотреть не надо.

Поезд чудесно укачивал, и Аня даже подремала немного и уже запамятовала о своем «приключении», а когда вдруг объявили Белогорск, вскочила от неожиданности. И увидела прямо перед собой растрепавшуюся светлую шевелюру и внимательные глаза – один серый, другой зеленый.

Дома, в «подковке»

По пути домой Аня критически поглядывала на себя в витринах, совсем как в школьные времена. Могла ли она тогда подумать, что в такие преклонные лета, как двадцать шесть, она – все еще! – будет привлекательной, и даже, подумать только, для студентов! Совсем развеселившись, она почти без огорчения прочитала объявление, что лифт не работает, и вполне бодро протопала все восемь этажей, под ту же музыку, возникшую в электричке.

Хлопнула входная дверь их квартиры, и музыка выключилась. Дома было тихо-тихо. И пусто. К холодильнику магнитом в виде арбуза прицеплена бумажка: «Я на дежурстве, вызвали на подмену. Егор у бабушки. В.». Понятно. Дежурство – это до утра. В магазин, полувахтером-полусторожем, Вадима совсем недавно пристроила ее кузина. И хотя это первоначально называлось «сутки через двое», приходилось стараться и постоянно кого-то заменять, потому что это лучше, чем сидеть совсем без работы и совсем без денег.

А ведь буквально вчера все было в порядке, и казалось, что порядок этот никогда не нарушится. Вадим, инженер-электронщик, работал в Белогорском НИИ уже двенадцатый год. Он пришел в него сразу после окончания Бауманского университета, и хотя стремительной и блестящей карьеры не сделал, но свое место, основательное, прочное, занял. Его ценили, с его мнением считались, зарплата была неплохая, да еще удавалось находить подработку на компьютере, и два сокращения его не коснулись. Жить можно.