Чужое лицо

– Я не слишком сложно говорю?

Федор Савельевич говорит не сложно, даже малость топорно, но доходчиво. Пусть никого не волнует, как он добыл первоначальный капитал. Тут одно сказать можно: никого не убивал, крови на деньгах нет. Добыл – и все тут. Потом рискнул, вложил всю сумму в одно дельце, получил сумасшедший навар, такой, что и сам не ожидал. Жадность не сгубила, вовремя остановился, снял все деньги, нашел для них уже новые обороты и ни разу не ошибся.

– Теперь вот, парень, будет у меня свое дело. Без всяких случайностей жить начну.

Хватит случайностей! Налоги – и те до копеечки пусть у меня высчитывают, на хитрости не пойду. Буду платить и получать. И знать, за что плачу и за что получаю. Ты мне Гнусавого найдешь?

Мы сидели в палате и пили водку. Врача, Илью Сергеевича, волновали только наши болячки, всего остального он как бы не замечал, и больничного режима как такового тут не было. Да и зачем он в маленькой платной больнице, где лежат вполне зрелые и соображающие люди?!

К тому же для пития был повод: Федор Савельевич, залечив задницу, ждал, когда за ним приедет невеста и увезет домой. Он и поставил отходную. Коньяк не пил, терпеть не мог: «Уже не перестроюсь, хоть и надо бы для антуража. Вырос ведь на беленькой». Водка была хорошая, «Кремлевская», она-то и развязала мне язык.

– Я никого искать не буду. Кто мне эту кличку дал – узнаю, поговорю с ним. Я тот человек, которого вы ищете, я, понимаете?

– Ты – Гнусавый?

– Покончено с Гнусавым. И вообще со всем покончено. Я тоже начну новую жизнь.

– У тебя, парень, и старой еще за плечами не было.

– Ну да!

– Ладно, это не мое дело. Ты приходишь ко мне? Не обижу, даю слово! У меня знаешь какое слово?! Железо! Мы с тобой, парень, такой сервис организуем! Ну какой только можно! Чего тебе надо для этого?

– Набросать на листке? – Я потянулся к авторучке.

– Нет, по пьянке ничего не надо делать. Запиши лучше мой адрес, телефон и, когда выпишешься – приезжай.

Синяки сходили с лица быстро, Бабашвили накануне мне сказал, что дня через четыре я, если очень того хочу, могу уехать домой.

– Потом приедете, вынем у вас скобочку из скулы, кое-что подшлифуем… Но повторяю, это если вы очень хотите от нас уехать. Я бы не советовал. Побудьте здесь еще недели две до конца лечения.

Меня страшно тяготило безделье, я не привык валяться просто так, даже этот рай мне уже наскучил. Ананасовый сок, персики, иные заморские фрукты, которые я раньше видел лишь на витринах, здесь стояли в каждой палате. Я уже с неприязнью смотрел на них.

– Доверяй, но проверяй, – говорит мне Падунец и вновь разливает по рюмкам. – Чем докажешь, что ты Гнусавый?

– Я не буду этого доказывать. Я тебе лучше докажу, что я – мастер, понимаешь? Мас-тер! Я возьму самую разбитую машину…

Федор Савельевич, прищурив глаз, смотрит на меня, потом поднимает вверх указательный палец:

– Стоп, не продолжай! Я все понял. Ты говоришь… Ты прекрасно говоришь! Я уже верю тебе. Только… Ты прости, ладно? Я слышал, что Гнусавый – у него вид как у… Ну, ненормальный он с виду. А ты – ты симпатичный парень.

– Да забудь ты о Гнусавом! – машу я рукой. – С ним – все. Он начинает тоже новую жизнь. Он сбросил лягушечью кожу и стал… Он стал нормальным.

– Нет, я тебе прибавлю. Я тебе буду платить по максимуму. Ты, парень… Дай я тебя поцелую.

– Ее целуй, – говорю я и киваю на окно.

По аллейке к корпусу плывет зазноба Падунца. Высокая, длинноногая, с яркими губами. Фотомодель, да и только. Хотя не в моем вкусе. Груди почти не просматриваются, не выпячивается и то место, где у Федора Савельевича рос фурункул. Но не огорчать же человека!

– Королева! – ахаю я.

– Иных не держим! – гордо говорит Падунец. – Пойдем познакомлю. И проводишь меня заодно.

У ворот стоит машина, не новый, но хороший японец. Легкая царапина на левом крыле. Видно, кто-то из пацанов гвоздем чиркнул.

– Я тебе это в два счета устраню, Федор Савельевич.

– Не зарекайся. Краска – видишь, какая у меня краска? Хрен такой цвет подберешь. Извини за «хрен», Зоенька, Зайчик.

Мне почему-то кажется, его Зоенька в свое время и не такие слова слышала да и произносила. Малость помятое у нее лицо. Но и за это надо сказать спасибо Падунцу, может, из пропасти человека вытащил.

– Зоя, зову в свидетели! У вас будет не машина, а игрушка!

– Это мастер говорит! – опять поднимает палец Федор Савельевич. – Человек из моей конторы. Ведущий специалист.

Зоя вроде бы кротко, но оценивающе и хитро, как кошечка, осматривает меня.

– Ты, Зайчик, не смотри, что он молод. К нему, а значит, и ко мне на поклон вся Россия приезжать будет! Его Костя зовут. И все будут это знать.

– Костя! – говорю я и пробую галантно поклониться.

– Очень приятно! – мурлычет кошечка, скрывая хитрую стервозную улыбку.

У беседки стоит рыжая Вика, судя по виду, ждет меня.

– Что, товарища проводили? И будете теперь скучать в одиночестве?

Проклятый страх, его даже водка не снимает. Чувствую, что трезвею. Но набираюсь мужества схамить:

– А может, на «ты» перейдем?

– Может, – смеется она. – Но не сейчас. Сперва надо выпить на брудершафт, поцеловаться, а у вас еще губы вон какие. – Она притрагивается к ним пальчиками. – Болят?

Током шибает от ее прикосновения. Господи, хоть бы не упасть.

– Илья Сергеевич обещает, что скоро все будет нормально. Недели через две. Но домой можно выписываться к субботе.

– Вместе и выпишемся, – говорит Вика. – Дальше я уже худеть не хочу. Как я, нормально выгляжу?

Она разводит руки, поднимает подбородочек. Эффектнейшая женщина! Вот такие и снились мне, а я, дурак, гнал их.

– Я, кстати, завтра в Москву поеду, может, к вашим заехать? Хотя бы одежду взять, не в пижаме же вы отсюда выйдете.

Как я забыл об этом? Все, что было на мне в момент аварии, конечно, надо выбросить: окровавленные тряпки. Но и дома ничего приличного нет. Некуда мне было наряжаться. Как-то я купил один костюм, померил его и понял: чем лучше буду одеваться, тем смешней выглядеть, дома у меня джинсы, пара рубах… И потом, в квартире такой бардак, что Вика побоится переступить даже порог. Да я и не хочу, чтоб она этот порог переступала.

– Вика, а если я дам вам деньги, вы на свой вкус что-нибудь подберете мне, а?

Она окинула меня взглядом портнихи, словно сняла мерку.

– Мы не так сделаем. Деньги студенту нужны, нечего ими бросаться. Все будет о’кей! Уберите свой кошелек, потом рассчитаемся.

Из двери корпуса вышла помощница Ильи Сергеевича, Светлана:

– Костя. – У нее строгий голос учительницы. – Пора на процедуры.

…Несмотря на поздний вечер, на приличное количество выпитого, сон никак не приходит. Я лежу в постели в темной, неосвещенной палате и смотрю на дальние сполохи грозы. Что-то со мной происходит. Истекающего кровью, меня привозят в больницу. Делают блестящую операцию. Предлагают хорошую работу, хорошие деньги. Их не надо воровать. Мне улыбаются, со мной советуются. Значит, и так можно жить? Значит, мне просто не везло до этого? Вот пойду к Федору Савельевичу, год поработаю, оденусь, обставлю квартиру – и ну их к черту, этих Максов, Саньков, ювелирные, маски-чулки на головах. Да, с ювелирным надо что-то придумать. Не хочу, чтоб за мной долги оставались. Не спьяну это надо обмозговать, но надо!

Человека, говорят, формирует среда. Какой же я был дурак, что даже не пробовал сменить ее! Я не верил, что это возможно. Не верил до тех пор, пока не ткнули меня мордой в камни. И хорошо сделали, что ткнули! Теперь все будет не так.

Только бы утряслось дело с кольцами и браслетами. Где они теперь?

Илья Сергеевич легонько ощупывает мой подбородок:

– Удивительный клей! Все держит и не мешает костям срастаться, понимаете? У вас тут крошево было, а сейчас – вполне приличный подбородок. Даже лучше, чем был. Без дефектов. Я выпрямил кое-что… Вот почему так настойчиво прошу у вас фотографию.