Скелет дракона

Микеланджело кашляет.

Микеланджело. Говорят, Леонардо потом тоже уехал. Когда одежду запачкал…

Микеланджело тяжело закашливается. Входит Урбино. Он несёт новый стакан в руке с замотанным какой-то тряпкой пальцем, в другой руке у него веник и совок. Он подходит к Микеланджело, подаёт ему стакан.

Урбино. Не горячее, тёплое.

Микеланджело берёт, пьёт.

Урбино. Хорошо?

Микеланджело (делает глоток). Да, Урбино, всё хорошо, спасибо.

Урбино (поворачивается к Джорджо). Хотите ещё, синьор?

Джорджо. Нет, довольно.

Урбино (Микеланджело). Прилегли бы, ваша милость.

Микеланджело. Не хочу. Я сейчас немного постучу.

Урбино. Куда? Вы простужены!

Микеланджело. Всё равно. Пока я долблю, я жив.

Урбино пожимает плечами, идёт подметать осколки предыдущего стакана.

Микеланджело. Леонардо да Винчи – это твой идеальный персонаж, Джорджо. Человек-мертвец.

Услышав имя Леонардо да Винчи, Урбино настораживается. Микеланджело встаёт, берёт со стола молот и долото, идёт к одной из каменных глыб.

Джорджо. Это не так, мастер Микеланджело! Он жалел животных, не ел мяса. Он помогал своим ученикам. Он… любил отца!

Микеланджело (несколько раз стучит молотом по долоту, приставленном к камню). Это откуда известно?

Джорджо. Мне показывал его дневники Франческо Мельци!

Микеланджело. Милый старик?

Джорджо. Да!

Микеланджело. Я не знаю, что там тебе показывал его ученик, но я знаю, что он не терпел страсти и в других… Он ненавидел меня так же, как и я его. И я подозреваю, что именно за это. За то, что я – это жизнь.

Урбино, улыбаясь чему-то своему, уходит с совком, полным осколков.

Джорджо. Почему вы так уверены, что Леонардо вас ненавидел?

Микеланджело. По многим признакам. Но главное, чего я ему никогда не прощу – «Давид». Помнишь его? Сколько трудов, а всё зря!

Джорджо. Почему же зря? Это величайшее произведение нашей эпохи, которое по праву займёт место в пантеоне…

Микеланджело (морщится). Джорджо! Сжёг бы ты свою книгу! (Микеланджело возвращается к своей глыбе, долбит её и говорит, всё больше заводясь) Я ваял «Давида» для площади Синьории, чтобы он стоял там в самом центре, чтобы его было видно отовсюду. А Леонардо – дивный и небесный! – признанный гений, член городского совета! – убрал её в Лоджию Ланци! Под крышу! К стене! Лишь бы её никто не видел. А «Давид», он же круглый, понимаешь? Круглый! Чтобы понять, что в его позе и напряжение, и уверенность в своих силах, и покой… его же надо рассматривать со всех сторон!

Микеланджело вдруг замечает, что Джорджо протягивает ему какой-то листок, который до этого он вынул из своей книги. Микеланджело перестаёт долбить, берёт листок.

Микеланджело. Что это?

Джорджо. Не узнаёте?

Микеланджело. Мой «Давид». Хороший рисунок. Неужели твой, Джорджо?

Джорджо. Да что вы! Я же не умею рисовать! Прежде, чем прийти к вам, мастер Микеланджело, я был на площади Синьории. Там стоит множество статуй. Под открытым небом. И все они… в печальном состоянии. Голуби, дожди, ветра. Да и прохожие… Ваш «Давид» в лоджии Ланци… наш «Давид»… отлично сохранился. А ведь он стоит там уже пятьдесят лет!

Микеланджело. А! Ну, конечно! Теперь ты будешь меня уверять в том, что Леонардо спрятал «Давида» от зрителей, чтобы его сохранить? Это всё твои домыслы, Джорджо!

Джорджо. Этот рисунок дал мне милый старик Франческо Мельци. Я у него еле выпросил, чтобы показать вам. Это рисовал Леонардо да Винчи. Судя по формату странички – в тот самый свой блокнот. Это и есть мой подарок вам.

Микеланджело потрясён.

Джорджо. Он не питал ненависти ни к вам, ни к вашему «Давиду». Потому, что это – не мешок с орехами. А что касается страсти… Великий человек непостижим, мастер Микеланджело. Как вы непостижимы для меня. Потому, что я – не велик. Я не могу понять, как при вашем тонком вкусе, удивительном чувстве красоты и точном глазе, вы можете жить с этими тряпками… с этой пылью… с этой бочкой. Я думал, вы мне что-нибудь расскажете о тех, с кем были знакомы… Например, о Леонардо. Чтобы мои жизнеописания не были такими мёртвыми. Но, очевидно, вы… великие… так же непостижимы друг для друга, как и для всех остальных. А может, вы друг друга и не видите… Я не знаю. Мне этого не понять никогда. Я могу лишь благоговейно наблюдать за вами, писать о вас, восхищаться. Но даже на сто локтей не приблизиться.

Джорджо идёт к столу, кладёт на него свою книгу.

Джорджо. Я вам оставлю. Раз уж привёз. Захотите погреться – можете сжечь, я разрешаю. (слега кланяется) Выздоравливайте, мастер. Вас ждут в Риме. Я знаю, у вас ещё много работы. Выздоравливайте.

Джорджо выходит. Потрясённый Микеланджело рассматривает рисунок.

Картина 17. 

Огромный зал в «Новом дворце» Медичи. Посреди зала, широко расставив ноги, стоит огромный рыцарь в доспехах. Это герцог флорентийский Козимо I Медичи. У него круглое лицо, он достаточно толст, но из-за большого роста это не очень заметно. У герцога глаза навыкате, он смотрит куда-то в сторону. Перед ним за мольбертом сидит художник Аньоло Бронзино, благообразный седобородый основательный человек, и пишет портрет Козимо. Тяжёлая тишина.

Козимо. Долго ещё?

Бронзино. Тише-тише-тише…

Козимо. Что – тише?

Бронзино. Вы мне мешаете, ваша светлость.

Козимо (капризно). В конце концов! Кто здесь герцог?

Бронзино. Вы, ваша светлость. И вам важно, чтобы портрет отражал всё ваше герцогское величие в глазах будущих поколений. А для этого необходимо полное сосредоточение.

Козимо. Два часа, Бронзино!

Бронзино. На молитве стоят дольше.

Козимо. Вы предлагаете мне молиться?

Бронзино. Да. От этого ваш взгляд станет только вдумчивей и глубже.

Козимо тяжело вздыхает. Снова несколько секунд тишины. Потом дверь распахивается, входит лорд-распорядитель Джанстефано Альби, стучит три раза посохом по полу.

Джанстефано. Мастер Джорджо Вазари!

Бронзино. Мы же просили нам не мешать!

Козимо. Это я велел доложить, мастер Аньоло. (Джанстефано) Зовите!

Бронзино недоволен, но покоряется. Входит Джорджо. Он кланяется герцогу.

Джорджо. Светлейший герцог! Для меня великое счастье лицезреть вас в добром здравии и благополучии, во всём блеске ваших военных…

Козимо. Довольно, синьор Вазари. Не так высокопарно. Во всём блеске я исключительно потому, что мастер Аньоло Бронзино пишет мой портрет. Вы знакомы?

Козимо делает жест в сторону Аньело.

Бронзино. Ваша милость, умоляю, хотя бы не шевелитесь!

Джорджо (кланяется художнику). Мастер Аньоло. Для меня огромная честь…

Бронзино (нетерпеливо). Да-да, мне тоже приятно. Я прошу вас, мастер Джорджо. Говорите с нашим светлейшим герцогом, не со мной. Он велит мне написать его портрет в очень сжатые сроки, но при этом не даёт мне того, что я прошу: тишины, сосредоточенности и тридцати часов позирования.

Козимо (с тяжёлым вздохом). Осталось двадцать шесть…

Джорджо. Знаете, дивный и небесный Леонардо да Винчи, не любил полного сосредоточения и тишины. Более того, он считал, что если модель во время сеанса скучает, то и картина выйдет тоскливой.

Бронзино (сухо). У каждого свои методы.

Джорджо. Когда он писал известный портрет жены торговца шёлком Джокондо, в его мастерской было множество музыкантов и шутов. Они развлекали мадонну Лизу своим искусством, и именно поэтому она так улыбается нам с портрета.