Страница 2 из 12
— Лешка…
— Что?
— Мне так хорошо… Знаешь, мне сто лет так хорошо не было! — призналась Катя, положив голову на его влажное теплое плечо.
— Значит, я молодец? — улыбнулся он, перекатывая в ладонях бутылку с пивом. — Ведь это я придумал отвезти вас сюда…
— Ты молодец, Лешенька… — протянула она и пощекотала его за ухом. — Ты у меня золото…
На следующий день они осваивали снегокат, гуляли по лесу, водили хороводы вокруг голубой ели, росшей во дворе дома отдыха и уже украшенной по случаю грядущего праздника, стреляли в тире…
После ужина Алексей посадил всех в машину, и они по обледеневшей, неровной дороге медленно отправились в Москву. Мика сразу заснул на заднем сиденье.
— Нет, что ни говори, три дня вне дома — в самый раз! — заметил Алексей, уверенно держа руль. — Если меньше — не отдохнуть толком. А больше — взвоешь от этой природы.
— Скажешь тоже! — фыркнула Катя. — Природа не может надоесть!
В городе были пробки. Сквозь них с трудом доехали до дома, в котором жила Катина родня.
— Мика, мальчик, просыпайся, — она осторожно затормошила сына.
— Что, уже? — разлепил тот сонные глаза. — Ма, я не хочу! Поехали домой…
— Мика, нет. Я же работаю…
Катя вытащила сына из машины.
— Леша, я быстро…
Они с Микой побежали к подъезду.
— Я не могу оставлять тебя на целый день одного дома, — терпеливо объясняла она. — Каникулы же почти до середины января!
— Ма, я уже взрослый…
— Мика, нет.
Дверь открыла Катина мама — Алевтина Викторовна. Женщина, презиравшая диеты и воздержание…
— Мишенька! — ахнула она и притиснула внука к своей пухлой груди. — Ангел мой золотой! Как же я по тебе соскучилась…
Из-за спины Алевтины Викторовны показались ее сестры, Катины тетки. Они тоже завопили нечто восторженное, невразумительное и принялись по очереди тормошить Мику. Жили тетки в разных концах Москвы, но к Новому году непременно собирались у своей матери, главы рода Телегиных — бабы Лизы. Бабе Лизе, приходившейся Катиному сыну прабабкой, было восемьдесят семь, но, несмотря на годы, она отличалась ясным критичным умом и язвительным характером.
Баба Лиза была тут как тут — растолкав трех дочерей, она увидела стоящих в прихожей Мику и Катю.
— Прибыли, значит, — констатировала она, поправив на голове шерстяной платок, который не снимала с головы круглые сутки, поскольку постоянно мерзла. Лицо ее, темное и морщинистое, передернула гримаса раздражения. — Шуму-то, шуму…
— Привет, баб Лиз, — деловито заметил Мика, снимая с себя верхнюю одежду. — Как дела?
— Дела на букву… — заскрипела баба Лиза, но дочери не дали договорить, на какую именно букву были дела.
— Мама, не выражайтесь при ребенке! — спохватившись, завопили они.
Баба Лиза покосилась на них темными, блестящими глазками и с вызовом произнесла:
— Чего вы мне рот затыкаете, а?.. Матери родной…
— Мама, но вы иногда позволяете себе произносить такие слова… — залепетали тетя Нина с тетей Дашей — старшие сестры-двойняшки, одинаково круглые, с одинаково стриженными вьющимися волосами, крашенными в иссиня-черный цвет, отчего казалось, будто они нацепили на себя шапочки из каракуля.
— Нешто ребенок этих слов не знает… — буркнула баба Лиза и, протянув вперед руку, затопала в сторону кухни. — И вообще, допекли вы меня все! Я к Митечке уйду, он давно меня зовет… Совсем заездили старуху!
Митечка, или Дмитрий Родионович Быков, пятидесяти трех лет, был младшим ребенком бабы Лизы, и потому — самым любимым. Он приходился сводным братом Катиной матери и ее теткам, поскольку баба Лиза в молодые годы постоянством не отличалась. Замужем она была несколько раз.
— На Новый год к нам придешь? — испытующе глянув на дочь, спросила Алевтина Викторовна.
— Приду, — обещала Катя.
— Как-никак семейный праздник… — вздохнули тетя Нина и тетя Даша. — Митька со своей Ставридой тоже придет.
Ставридой они звали жену брата, Леониду Станиславовну.
— Баба Лиза и в самом деле к ним хочет переехать? — на всякий случай поинтересовалась Катя.
— Она-то хочет, да кто ее туда возьмет… — туманно заметила Алевтина Викторовна. — Ты же знаешь, ее обожаемый Митечка палец о палец ради матери не ударит. И его Ставриде тоже лишняя обуза не нужна.
— Ну да… — вздохнула Катя. — Ладно, я пойду.
Она на прощание поцеловала сына и убежала.
Алексей ждал ее в машине, нетерпеливо покусывая губы.
— Как ты долго!
— Да ты понимаешь — тетушки, бабушки… — раздраженно заметила Катя. — Такой курятник! Если бы не работа, ни за что бы Мику им не отдала…
Дальше они ехали молча.
Перед высотным новым домом Алексей затормозил.
— Зайдешь? — с надеждой спросила Катя.
— Нет времени… — он крепко прижал ее к себе. — Все, пока! Завтра позвоню…
— Леша… — она потерлась виском о его щеку. — Я буду скучать.
— Я тоже. Я всегда по тебе скучаю.
Она, словно в последний раз, вгляделась в его лицо. Алексей чем-то напоминал одного известного актера времен соцреализма — темно-русые густые волосы, широкий подбородок с ямочкой, лепные крупные губы, четкий контур бровей, большие глаза — серьезные и веселые одновременно. Карие, с золотистыми искорками…
— Я люблю тебя.
— И я тебя люблю…
Она поцеловала его и хлопнула дверцей машины.
Алексей подождал, пока она войдет в подъезд, а затем уехал.
Дома тихо и пусто без Мики, без Алексея. Завтра Кате на работу с утра пораньше, а завтра — тридцать первое декабря. «И кто придумал в такой день работать…» — лениво подумала она, скидывая с себя одежду.
На полках стенного шкафа — от пола до потолка — стояли фигурки деревянных коней. У Кати было хобби — она вырезала из дерева, причем только этих животных. На подоконнике стояла заготовка — чурбачок из ольхи, на котором контуры будущего скакуна были едва намечены, а рядом набор специальных инструментов — стамеска, резак, рашпиль… Хобби было отнюдь не женским, но Катя ничего не могла с собой поделать, для нее не было ничего слаще в свободную минутку взять в руки дерево и стесать лишнее, чтобы появился на свет очередной конь-огонь — с резной гривой, длинной изящной мордой и тонкими ногами, готовыми, кажется, в любую минуту унести его вскачь…
Но сейчас она слишком устала.
Катя приняла душ, выпила пустого чаю и легла спать. Но долго не могла заснуть — мешала, давила на уши тишина. Современные пластиковые окна не пропускали ни одного звука с улицы.
Эту квартиру Катя купила сама несколько лет назад, когда поняла, что не в силах больше жить со своей родней. Она искренне их всех любила — и маму, и бабу Лизу, и своих бестолковых теток, которые часто наведывались к ним, но…
Квартиру Катя купила, когда самого дома еще и в помине не было, рабочие только котлован рыли. Зато квадратные метры на этой, так называемой нулевой стадии стоили гораздо дешевле, чем если бы Катя покупала уже готовую квартиру. «Омманут! — предрекала баба Лиза. — Денежки возьмут, а дом не построют! Ох, Катька, неймется тебе…»
Но дом тем не менее построили — почти к обещанному сроку. И Катя с сыном переехали сюда. Мика, тогда еще несознательный детсадовец, был в полном восторге — он любил все новое, незнакомое.
Катя потом еще год расплачивалась с долгами. Но это были такие пустяки по сравнению со свободой, которую она обрела… Ведь свобода дороже всего, твердила она себе все время. Это были не ее слова — чужие, но тем не менее она свято верила в них.
Она заснула, и ей сразу приснился Алексей — как будто бы он рядом и ему никуда не надо уходить…
В третьем часу Нелли проверила, заперт ли шкаф с реактивами, выключены ли автоклав с сушильным шкафом. И только потом сняла с себя халат.
Здесь, в лаборатории молочного завода, вечно витал сладковатый творожистый запах, очень неприятный и непривычный для постороннего человека, но почти незаметный для тех, кто здесь работал.
Нелли последние десять лет являлась заведующей лабораторией. Ее работа микробиолога была довольно рутинной — бери пробы черпаком да сиди потом целый день у микроскопа в обнимку с так называемой чашкой Петри — плоской стеклянной миской, чем-то похожей на пепельницу.