Страница 57 из 85
Молинауэр невозмутимо и задумчиво смотрел на него. Ему часто приходилось видеть слабых людей, не более бесчестных, чем он сам, но лишенных его мужества и хитроумия, которые точно так же умоляли его – если не на коленях, то более сдержанно. Жизнь для него, как и для всякого человека с обширными знаниями и практическими навыками, представляла собой клубок необъяснимых противоречий. Что можно было поделать с так называемой моралью и нравственными принципами? Стинер воображал себя бесчестным человеком и считал Молинауэра образцом честности. Он раскаивался в грехах и обращался с мольбой к Молинауэру, словно видел перед собой безупречного и непорочного святого. Однако Молинауэр прекрасно понимал, что он просто более изворотлив, более дальновиден и расчетлив, но не менее бесчестен. Стинеру не хватало ума и силы воли, но не моральных принципов. Эта и было его главным преступлением. Были люди, верившие в некие заумные идеалы справедливости, в какие-то немыслимые правила поведения, бесконечно далекие от реальной жизни, но он ни разу не видел, как эти правила могли бы уберечь их от финансового краха (о моральной стороне дела речь не шла). Те, кто придерживался этих роковых идеалов, никогда не становились здравомыслящими или влиятельными людьми. Они неизменно оставались бедными, неприметными, жалкими мечтателями. Даже если бы он захотел, то не смог бы заставить Стинера понять это, но он и не собирался этого делать. Жаль, что дела обернулись так плохо для жены Стинера и его маленьких детей. Без сомнения, она упорно трудилась, как и сам Стинер, чтобы пробиться, чего-то достичь, а не оставаться жалкой нищенкой. А теперь это бедствие – этот пожар в Чикаго – станет причиной их несчастья. Что за любопытная штука жизнь! Если что и заставляло его усомниться в существовании милосердного и всевластного Провидения, это были громы и молнии с ясного неба – финансовые, политические, какие угодно, – которые так часто приводили к разорению и крушению надежд для множества людей.
– Встаньте, Стинер, – спокойно сказал он после небольшой паузы. – Вы не должны давать волю своим чувствам. Такие трудности не решаются слезами. Вам нужно немного подумать своим умом. Может быть, ваше положение не так уж плохо.
Пока он говорил это, Стинер вернулся на стул, безутешно всхлипывая и закрывая лицо носовым платком.
– Я сделаю, что могу, Стинер. Не буду ничего обещать. Я не могу сказать, каким будет результат. В городе действуют разные политические силы. Вероятно, я не смогу вас спасти, но вполне готов попробовать. Вы должны абсолютно довериться мне. Нельзя говорить или предпринимать что-либо, сперва не посоветовавшись со мной. Я буду отправлять к вам моего секретаря, и он будет говорить вам, что нужно делать. Вы больше не должны приходить ко мне, если я сам не пошлю за вами. Вы ясно поняли?
– Да, мистер Молинауэр.
– Ладно, утрите слезы. Не хочу, чтобы вы вышли из моего офиса в слезах. Отправляйтесь к себе, и я пришлю Сенгстэка. Он скажет вам, что делать дальше. Точно следуйте его инструкциям. А когда я пошлю за вами, приезжайте немедленно.
Он встал, крупный, самоуверенный, сдержанный человек. Стинер, вдохновленный его неопределенными заверениями, немного восстановил былое самообладание. Великий и могущественный мистер Молинауэр собирался вытащить его из этой передряги. Может быть, он не попадет в тюрьму. Вскоре он ушел; его лицо немного покраснело от слез, и он вернулся в свой офис.
Через три четверти часа Сенгстэк нанес ему повторный визит. Эбнер Сенгстэк был невысокий, смуглолицый, он прихрамывал, поэтому на одной ноге носил ботинок с трехдюймовой подошвой; на его умном широкоскулом лице горели живые, проницательные, очень темные глаза. Сенгстэк был достойным секретарем для Молинауэра. С одного взгляда было видно, что он может заставить Стинера делать именно то, что указывает Молинауэр. Он же хотел, чтобы Стинер как можно скорее расстался со своими акциями трамвайных компаний через брокеров «Тай и Кº», работавших на Батлера, в пользу подставного человека, который затем должен был перевести активы Молинауэру. Те крохи, что Стинер выручал за них, должны отправиться в городскую казну. Фирма «Тай и Кº» управилась бы с тонкостями «обмена», не оставляя шансов для посторонних брокеров и в то же время представляя происходящее как биржевую сделку. Сенгстэк тщательно рассмотрел состояние дел казначейства в интересах своего работодателя и выяснил, что Стробик, Уайкрофт и Хэрмон делали со своими заемными средствами. По другому каналу они получили приказ немедленно погасить долги под страхом уголовного преследования. Оба они были частью политического механизма Молинауэра. Затем, предупредив Стинера ничего не предпринимать с остатками его собственности и никого не слушать – особенно Каупервуда с его иезуитскими советами, – Сенгстэк попрощался с ним.
Не стоит и говорить, что Молинауэр был вполне удовлетворен таким развитием событий. Каупервуд, находясь в таком положении, скорее всего, будет вынужден искать встречи с ним, а если и нет, то значительная часть активов, которые он контролировал, уже находилась в распоряжении Молинауэра. Если он каким-то образом умудрится сохранить остальное, то Симпсон и Батлер могут побеседовать с ним насчет этого трамвайного дела. Активы Молинауэра теперь не уступали их инвестициям, если не превышали их.
Глава 28
Вечером в понедельник Каупервуд приехал в офис Стинера, еще не вполне представляя, как изменилась ситуация. Стинер был один, озабоченный и донельзя расстроенный. Ему не терпелось встретиться с Каупервудом, и в то же время он боялся этой встречи.
– Джордж, – энергично начал Каупервуд, как только увидел его, – у меня совсем мало времени, но я приехал, чтобы сообщить вам, что мне нужно получить еще триста тысяч долларов, если вы не желаете моего банкротства. Сегодня дела обстоят хуже некуда. Меня загнали в угол из-за моих займов, но эта буря будет недолгой. Вы сами видите, что так не может продолжаться.
Он всматривался в лицо Стинера и видел страх, болезненное, но вполне определенное желание сопротивляться, запечатленное в его чертах.
– Чикаго горит, но город будет отстроен заново. Вскоре положение изменится к лучшему. Теперь я хочу, чтобы вы проявили здравый смысл и помогли мне. Не надо бояться.
Стинер неловко заерзал в кресле.
– Не позволяйте политиканам напугать вас до смерти. Через несколько дней все закончится, и нам будет еще лучше, чем раньше. Вы встречались с Молинауэром?
– Да.
– Ну и что он сказал?
– Он сказал именно то, что я и думал. Он не позволит мне сделать это. Я же сказал, Фрэнк, что я не смогу! – воскликнул он и вскочил на ноги. – Я не смогу! Они загнали меня в угол! Они открыли охоту на меня! Они знают обо всем, что мы делаем. Ох, Фрэнк! – Он панически всплеснул руками. – Вы должны вытащить меня из этой ямы. Вы должны вернуть эти пятьсот тысяч долларов и выручить меня. Если вы этого не сделаете и разоритесь, то я отправлюсь в тюрьму. У меня жена и четверо детей, Фрэнк. Как я могу пойти на такой риск? Мне с самого начала не следовало этим заниматься. Я бы и не стал, если бы вы не убедили меня, как вы это умеете. Когда я согласился, то и подумать не мог, что впутаюсь в такие дела. Я больше не могу, Фрэнк! Просто не могу! Я готов отдать вам все свои акции. Только отдайте мне эти пятьсот тысяч, и никто никому не будет должен. – Его голос нервно повысился в конце этой тирады. Он вытер потный лоб и с глуповато-умоляющим видом посмотрел на Каупервуда.
Каупервуд несколько секунд смотрел на него немигающим неподвижным взглядом. Он многое знал о человеческой натуре и был готов к любому неожиданному выверту, особенно во времена кризиса, но такая перемена в поведении Стинера превосходила любые ожидания.
– С кем еще вы говорили, Джордж, после нашей предыдущей встречи? С кем вы встречались? Что сказал Сенгстэк?
– Он говорит то же самое, что и Молинауэр: я не должен ссужать деньги кому-либо ни при каких обстоятельства. Еще он говорит, что я должен как можно быстрее вернуть в казну пятьсот тысяч долларов.