Страница 41 из 85
– Вы еще сделаете из меня преданного адепта, Флетчер, – ответил Каупервуд. – Либо вы, либо искусство станет причиной моего банкротства. Я по своему характеру склонен к подобным вещам и думаю, что между вами, Элсуортом и Гордоном Стрэйком, – он имел в виду другого молодого человека, ревностного ценителя живописи, – именно вы довершите мое падение. У Стрэйка есть превосходная идея. Он хочет, чтобы я немедленно приступил к делу, а под «немедленно» имеется в виду «надлежащим образом», – вставил он, – и приобрел доступные образцы немногих редких вещей каждой школы или художественного направления, которые будут достойно иллюстрировать каждый из них. Он утверждает, что великие полотна будут расти в цене и что те вещи, которые я сейчас могу приобрести за несколько сотен долларов, впоследствии будут стоить миллионы. Но он не хочет, чтобы я утруждал себя американской живописью.
– Он прав! – воскликнул Грэй. – Хотя для моего дела нехорошо хвалить других дельцов от искусства. Но это обойдется очень дорого.
– Не так уж дорого. По крайней мере, не все сразу. Разумеется, на это дело уйдут годы. Стрэйк считает, что некоторые превосходные образцы разных направлений можно приобрести уже сейчас, а потом заменить, если на рынке появится что-нибудь получше.
Несмотря на внешнюю безмятежность, его ум был проникнут духом грандиозного искания. С самого начала богатство казалось единственной целью, к которой впоследствии добавилась женская красота. А теперь искусство ради искусства – первые розовые проблески рассвета – начало озарять его душу, и он стал понимать, что женскую красоту необходимо дополнять красотой жизни, красотой материального фона, и что единственным фоном для великой красоты было великое искусство. Эта девушка, Эйлин Батлер, несмотря на свою необузданную молодость и энергию, создавала у него ощущение достоинства и потребность в прекрасном, которую он до такой степени еще не испытывал раньше. Невозможно описать тонкие реакции одного характера на другой, ибо никто не знает, насколько мы зависим от вещей, которые привлекают нас. Такая любовная связь, как у них, лишь немногим отличалась от капли краски, распущенной в стакане чистой воды, или от химического реагента, взаимодействующего со сложным соединением.
Иными словами, несмотря на свою грубоватость, Эйлин Батлер была самостоятельной действующей силой. Ее натура, протестовавшая против стесненных условий, в которых она оказалась, была почти иррационально честолюбивой. Стоит лишь подумать, как долго, будучи рожденной в семье Батлеров, она была жертвой банальных условностей и обстоятельств, в то время как теперь, благодаря связи с Каупервудом и подчинению его превосходному интеллекту и финансовому положению, она узнавала многие удивительные вещи о светском обществе и рафинированном образе жизни, о которых раньше не подозревала. Можно представить ее восторг при мысли о будущей карьере в качестве жены такого человека, как Фрэнк Каупервуд. Изощренная красота его ума, которую он с радостью раскрывал перед ней после долгих интимных ласк, точность его замечаний и наставлений не ускользала от ее внимания. Она дивилась его финансовому мастерству, художественному чутью и мечтам о прекрасном будущем. И это было слаще всего – он принадлежал ей, а она ему. Иногда она на самом деле была вне себя от радости.
В то же время репутация ее отца как бывшего сборщика мусора («помойщика», как нелестно отзывались о нем старые знакомые), ее безуспешные попытки как-то исправить вульгарность и художественную безвкусицу в своем доме и прощание с надеждой когда-либо оказаться допущенной в благородные круги, которые представлялись ей прибежищем настоящей респектабельности и достойного положения в обществе, уже в ранней юности вызывали в ней бурный протест против домашнего окружения. Ей хотелось роскоши, величия и высокого статуса. Ну что же; если она получит этого мужчину, все придет к ней. Казалось бы, на этом пути стояли непреодолимые преграды, но у нее был отнюдь не слабый характер, впрочем, как и у него. С самого начала по темпераменту они напоминали двух леопардов, обхаживающих друг друга. Ее собственные мысли, примитивные, полуосознанные и почти невысказанные, отчасти совпадали с его мыслями по прямолинейности и силе воздействия.
– Думаю, папа не знает, как это сделать, – однажды сказала она ему. – Он не виноват; он просто не может и понимает это. Сколько лет я хотела, чтобы он переехал из нашего старого дома! Он знает, что это необходимо, но все бесполезно.
Она помедлила, устремив на него ясный, прямой и энергичный взгляд. Ему нравилась медальная лепка ее лица, округлая, почти греческая форма.
– Не переживай, любимая, – отозвался он. – Скоро мы все устроим. Прямо сейчас я не вижу выхода, но думаю, лучше всего будет однажды признаться Лилиан в наших чувствах и посмотреть, можно ли устроить другой план действий. Я хочу сделать так, чтобы дети не пострадали. Я вполне могу обеспечить их, но совсем не удивлюсь, если Лилиан будет готова отпустить меня. Она определенно не захочет никакой огласки.
Он практично и вполне по-мужски рассчитывал на любовь жены к детям.
Взгляд Эйлин стал неуверенным и вопрошающим, но по-прежнему ясным. Она была не чужда жалости к ближнему, но эта ситуация как будто не требовала сочувствия с ее стороны. Миссис Каупервуд была недружелюбно настроена к ней. Эта неприязнь не обосновывалась ничем, кроме мировоззрения. Миссис Каупервуд не могла понять, почему девушка выступает с таким апломбом и «воображает себя важной особой», а Эйлин не понимала, как женщина может быть такой вялой и жеманной. Видеть Лилиан Каупервуд женой такого молодого и энергичного человека, как Фрэнк, и сознавать, что эта женщина, хотя она на пять лет старше мужа и родила двух детей, ведет себя так, как будто с романтикой и удовольствиями давно покончено, было почти невыносимо для нее. Разумеется, Лилиан была неподходящей парой для Фрэнка, и, конечно же, ему была нужна молодая женщина вроде нее самой, и судьба привела его к ней. Как чудесно они заживут вдвоем!
– О, Фрэнк! – снова и снова восклицала она. – Если бы мы только смогли это сделать! Как ты думаешь, у нас получится?
– А ты сомневаешься? Конечно, мы сможем; это лишь вопрос времени. Думаю, если я объяснюсь с ней начистоту, она не станет удерживать меня. А тебе нужно внимательно следить за собой. Если твой отец или брат когда-нибудь заподозрят меня, то этот город взорвется, если не хуже. Они будут оспаривать все мои сделки или даже постараются убить меня. Ты тщательно следишь за всем, что ты делаешь?
– Постоянно. Если что-то случится, я буду все отрицать. Они ничего не докажут без моего участия. В конце концов мы все равно будем вместе.
В то время они находились в доме на Десятой улице. Она нежно гладила его щеки и влюбленно смотрела на него.
– Я все сделаю для тебя, дорогой, – пообещала она. – Если понадобится, я умру за тебя. Я так тебя люблю!
– Нам ничего не грозит, милая. Тебе не придется делать ничего подобного. Но будь осторожна.
Глава 23
После нескольких лет этой тайной связи, когда узы симпатии и взаимопонимания становились все более прочными, грянула буря. Она разразилась нежданно, как гром с ясного неба, независимо от воли и намерения какого-либо человека. Это был лишь пожар, причем отдаленный, – великий чикагский пожар 7 ноября 1871 года, который полностью уничтожил деловую часть города и мгновенно породил недолгую, но бурную финансовую панику во многих городах США. Пожар начался в субботу и почти беспрепятственно продолжался до следующей среды. Сгорели банки, торговые дома, транспортные узлы и целые кварталы жилых домов. Самые тяжелые потери понесли страховые компании, и многие из них сразу закрылись. В результате убытки понесли производители и оптовики в других городах, которые вели дела с Чикаго, и чикагские коммерсанты. Колоссальные убытки понесли многочисленные капиталисты из восточных штатов, которые в последние годы были владельцами и арендаторами великолепных деловых зданий, торговых центров и частных резиденций, благодаря которым Чикаго уже тогда мог соперничать с любым другим городом на континенте. Транспортные потоки были нарушены, и дельцы на Уолл-стрит, Третьей улице в Филадельфии и Стейт-стрит в Бостоне мгновенно оценили серьезность ситуации уже по первым сообщениям. В выходные дни после закрытия биржи ничего нельзя было поделать, так как новость пришла с опозданием. Но в понедельник новости обрушились широким и быстрым потоком, и владельцы ценных бумаг железнодорожных и трамвайных компаний, правительственных облигаций и всевозможных акций и долговых обязательств начали сбрасывать их на рынок, чтобы получить наличность. Естественно, банки отозвали свои займы, и наступила биржевая паника, сравнимая лишь с «черной пятницей» на Уолл-стрит двумя годами раньше.