Будет кровь

– Буду пить прямо из горлышка, как пил мой отец.

Будучи деловым человеком, он сразу перешел к делу. Если мой папа не против, сказал мистер Харриган, он хотел бы нанять меня на работу: читать ему вслух два или, может быть, три часа в неделю. За это он будет платить мне пять долларов в час. Также он может предложить мне работу еще на три часа в неделю. В основном это работа в саду, но иногда надо будет и что-нибудь сделать по дому, например, расчистить крыльцо от снега зимой и по необходимости вытереть пыль.

Двадцать пять, может быть, даже тридцать долларов в неделю, причем половина из них – за чтение, что я согласился бы делать бесплатно! Я не верил своему счастью. Я тут же подумал, что можно начать копить на мотороллер, хотя права на него я смогу получить только через семь лет.

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и я боялся, что папа не разрешит, но он разрешил.

– Только не давайте ему ничего провокационного, – сказал папа. – Никакой скандальной политики, никакого чрезмерного насилия. Он читает, как взрослый, но ему всего девять, причем только недавно исполнилось.

Мистер Харриган заверил его, что ничего такого не будет, потом отпил еще «Спрайта» и причмокнул сухими губами.

– Читает он хорошо, но это не основная причина, по которой я нанимаю его на работу. Он не бубнит, даже когда не понимает, о чем читает. По-моему, это весьма примечательная способность. Не выдающаяся, но примечательная.

Он поставил бутылку на стол и наклонился вперед, сверля меня пристальным взглядом. Я часто видел, как его глаза поблескивали ироничным весельем, но очень редко – как они светились теплотой, и в тот вечер в 2004 году в них тоже не было тепла.

– Насчет твоего вчерашнего чтения, Крейг. Ты знаешь, что значит «дочери необрезанных»?

– Вообще-то нет, – сказал я.

– Я так и подумал, но ты все равно выбрал правильный тон гнева и скорби. Кстати, ты знаешь, что такое «скорбь»?

– Когда горюют и плачут.

Он кивнул.

– Но ты не переборщил с чувством. Ты не переиграл. У тебя получилось как надо. Чтец – не создатель, он просто гонец, передающий послание. Преподобный Муни помогает тебе с произношением незнакомых слов?

– Да, сэр. Иногда.

Мистер Харриган отпил еще «Спрайта» и поднялся, тяжело опираясь на трость.

– Скажи ему в следующий раз, там в начале должен быть Секе-лаг, а не Саки-лаг. Получилось непреднамеренно смешно, но у меня не очень хорошее чувство юмора. Ну, что, устроим пробную читку? В среду, в три часа дня. Ты уже вернешься из школы?

Уроки в начальной школе Харлоу заканчивались в половине третьего.

– Да, сэр. К трем я успею.

– И, скажем, до четырех? Или это уже поздно?

– Нормально, – сказал папа, явно ошарашенный происходящим. – Обычно мы ужинаем в шесть вечера. И я заодно смотрю новости.

– У вас не бывает от них несварения желудка?

Папа рассмеялся, хотя мне показалось, что мистер Харриган не шутил.

– Временами бывает. Я не особый поклонник мистера Буша.

– Он, конечно, дурак, – согласился мистер Харриган, – но ему хотя бы хватает ума окружать себя знающими людьми. Стало быть, в среду, в три часа дня, Крейг, и смотри, не опаздывай.

– И без пикантных подробностей, – сказал папа. – Ему пока рано такое читать.

Мистер Харриган дал честное слово, что ничего такого не будет, но у бизнесменов свой кодекс чести, и всякое данное слово можно забрать обратно, поскольку слово дается бесплатно. Никаких пикантных подробностей уж точно не было в «Сердце тьмы», первой книге, которую я прочел ему вслух. Когда мы закончили, мистер Харриган спросил, много ли я понял из прочитанного. Он не пытался меня поучать; ему просто было любопытно.

– Не очень много, – сказал я. – Но этот Куртц, он совсем сумасшедший. Это сразу понятно.

Никаких пикантных подробностей не было и в следующей книге: «Сайлес Марнер». На редкость занудный роман, по моему скромному мнению. Однако третья книга, «Любовник леди Чаттерлей», безусловно, стала для меня откровением. Я познакомился с Констанцией Чаттерлей и ее пылким егерем в 2006 году. Мне было десять. Прошло столько лет, но я до сих пор помню все слова «Старого тяжкого креста» и ту сцену, где Меллорс ласкает леди Чаттерлей и шепчет: «Славно-то как!» Всякому мальчику стоило бы поучиться такому обращению с женщиной и стоило бы это запомнить.

– Ты понимаешь, о чем сейчас прочитал? – спросил у меня мистер Харриган после одного особенно жаркого эпизода. Опять же, чисто из любопытства.

– Нет, – сказал я, но это была не совсем правда. То, что происходило в лесу между Олли Меллорсом и Конни Чаттерлей, я понимал лучше, чем то, что происходило между Марлоу и Куртцем в Бельгийском Конго. Секс понять трудно – эту истину я усвоил еще до того, как поступил в университет, – но понять безумие еще труднее.

– Хорошо, – сказал мистер Харриган. – Но если твой папа спросит, что мы читаем, предлагаю сказать: «Домби и сына». Тем более они у нас следующие на очереди.

Папа меня не спросил – по крайней мере, насчет этой книги, – и я вздохнул с облегчением, когда мы перешли к «Домби и сыну». (Помню, это был первый взрослый роман, который по-настоящему мне понравился.) Мне не хотелось врать папе, мне было бы стыдно и очень неловко, а вот мистер Харриган, я даже не сомневаюсь, мог бы соврать не моргнув глазом.

Мистер Харриган нанял меня читать ему вслух, потому что его глаза быстро уставали от чтения. Вряд ли ему было так уж необходимо, чтобы я пропалывал грядки в саду; Пит Боствик, садовник, который косил его огромную лужайку, справился бы с прополкой гораздо быстрее и лучше меня. А Эдна Гроган, домработница мистера Харригана, точно не отказалась бы вытирать пыль с его обширной коллекции антикварных снежных шаров и стеклянных пресс-папье, но это была моя работа. Мне кажется, ему просто нравилось, что я был рядом. Он не говорил мне об этом, сказал лишь однажды, незадолго до смерти, но я это знал. Я только не знал почему, и до сих пор не уверен, что знаю.

Однажды вечером, когда мы возвращались домой после ужина в «Марселе» в Касл-Роке, папа внезапно спросил:

– Харриган не пытается тебя трогать?

Я был совсем пацаном, у которого, как говорится, молоко на губах не обсохло, но я понял, о чем спросил папа; нам говорили о потенциальных «опасностях, связанных с незнакомцами» и «неприемлемых прикосновениях» еще в третьем классе.

– В смысле, не пытается ли он меня щупать за все места? Нет! Господи, папа, он не голубой.

– Хорошо. Не сердись, Крейгстер. Я должен был спросить. Потому что ты часто у него бываешь.

– Если бы он меня щупал, мог бы присылать лотерейные билеты не по доллару, а хотя бы по два, – сказал я, и папа расхохотался.

Я зарабатывал у мистера Харригана около тридцати долларов в неделю, и папа настаивал, чтобы как минимум двадцать из них я откладывал на сберегательный счет для оплаты учебы в университете. Я так и делал, хотя считал это глупостью; мальчику в девять лет даже старшая школа представляется смутным далеким будущим, которое наступит примерно лет через сто, а уж университет – тот и вовсе случится в следующей жизни. Но даже десять долларов в неделю все равно были богатством. Что-то я тратил на гамбургеры и молочные коктейли в кафетерии в «Хоуи», но в основном покупал старые книжки в букинистической лавке «У Дейли» в Гейтс-Фоллзе. Эти книжки были не такими тяжеловесными, как те романы, что я читал мистеру Харригану (даже «Любовник леди Чаттерлей» был почти неподъемным, не считая тех сцен, когда Констанция и Меллорс «зажигали» в лесной сторожке). Мне самому нравились детективы и вестерны типа «Перестрелки в Джила-Бенде» и «Следа от пули». Чтение для мистера Харригана все-таки было работой. Не тяжким трудом, но работой. Книги вроде «Мы убили их в понедельник» Джона Макдональда были чистой воды удовольствием. Я постоянно говорил себе, что те деньги, которые не идут на сберегательный счет, тоже надо откладывать, чтобы накопить на эппловский смартфон. Эти смартфоны появились в продаже летом 2007-го, но они стоили дорого, шесть сотен баксов, и если откладывать по десятке в неделю, мне пришлось бы копить больше года. Когда ты одиннадцатилетний мальчишка, год – это очень и очень долго.