Страница 3 из 5
Днем мы, ребятня, загорелые на солнце как головешки, прыгаем с высокого берега в теплые воды реки Кисти, загораем у костра. Помогаем родителям в огородах, где растет основной деревенский продукт пропитания – картошка, а также лук, морковь, капуста, свекла, огурцы и помидоры в примитивных парниках и прочие огородные овощи. Парники тогда были в виде выкопанных в земле небольших прямоугольных углублений с заложенным туда горячим навозом и покрытых сверху каким-то домотканым материалом вроде половиков. Укрывали их при прохладной погоде и на ночь. Но все росло, всего было в достатке!
Собираем в лесу различные грибы и ягоды. Лето зиму кормит. Это нам прививают наши родители с раннего детства. Но это днем.
Вечером, после поливки огородов, вся многочисленная деревенская детвора высыпает на улицу. Играем в прятки или лапту, бегаем до самой темноты по пыльной деревенской улице, только сверкают босые пятки, весело! Беззаботное деревенское счастливое детство.
А поздним вечером становится прохладно. Босые ноги уже замерзают. И вдруг появляется мать с лапоточками в руках: «Мишенька, одень лапоточки, холодно!» Маленькое детское счастье. Одеваю, ногам становится тепло, и игра продолжается.
А потом окончательно темнеет, приятелей на улице уже мало, бегу домой. Страшно, кругом темнота, боязно непонятно отчего. Вот оно, крыльцо нашего дома. Таинственное стоит в сумерках и загадочное. Дверь открыта, и за дверным проемом сплошной мрак, не видно ничего. Но около дома я один, спасать меня будет некому, и со мной только мой детский страх и над головой черное звездное небо. Делать нечего. Набираюсь духу. Разбегаюсь и ныряю внутрь. Никто не хватает и не ловит меня на бегу, но все равно страшно. Уф! Наконец-то я дома! Спасся!
Вот так и бежали, летели мои детские годы в милых сердцу лесных краях под названием Вохтома.
Наконец школа, семилетка, закончена, пора подумать о хорошей профессии, хотя фантазии мои дальше жизни и работы в своей деревне не распространялись. Нигде я больше не был и ничего не видел. Казалось мне, что вся моя жизнь впереди и она бесконечна, всегда так будет. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, следом приходит и плохое.
Большая беда ворвалась к нам неожиданно ранним утром 26 июня 1941 года со стуком в дверь гонца из районного центра: «Война! Фашист напал! Карп Арсеньевич, распишись в получении повестки, на сборный пункт прибыть сегодня!»
Хмурый отец поцеловал младших детишек, зареванная мать собрала нехитрое пропитание в дорогу, и мы втроем пошли пешком за тридцать километров в район провожать отца. По пути наша группа росла. Шли призывники и провожающие из соседних деревень, курили махорку, обсуждали нежданную весть, пили горькую, ругали Гитлера.
А вести до далекой лесной деревни, где мы жили, приходили тогда очень редко. Радио и телефонов в то время просто не было. Все сообщения передавали с гонцом, а он мог прийти или приехать верхом на лошади только в особо важных случаях. Тридцать километров дремучим лесом пешком или верхом, где полно волков и медведей, просто так топать никто не будет. Съедят гонца-бедолагу вместе с лошадью и косточек не оставят. Особенно зимой, когда волки для охоты сбиваются в большие стаи и встреча с ними – путь в один конец. Да и встреча с голодным и злым медведем-шатуном, скорее всего, для путника закончится плохо. Дело серьезное, вопрос жизни и смерти.
Обстановки в мире никто не знал, да и интересовала она мало кого. Все время отнимал примитивный деревенский быт и тяжелая работа.
Наконец-то дошли, порядком устали. Вот она, затерянная среди лесов на просторах Родины, необъятного Советского Союза, наша сельская районная столица.
Деревянное, старинное село Судай – около ста ветхих домиков, крыши которых покрыты где дранкой, а где и просто соломой. Только выделяются своим двухэтажным деревянным величием несколько домов, олицетворяющих крепкую советскую власть.
В них размещаются: районный комитет Коммунистической партии, районный суд, районный отдел социального обеспечения, районный ЗАГС, районный отдел здравоохранения, районный комитет комсомола, районный отдел народного образования, районный отдел милиции и прочие органы государственной власти, необходимые для управления Судайским районом Ярославской области.
Здесь же располагается такой крайне необходимый в это время орган, как районный отдел Народного комиссариата внутренних дел – НКВД. А с 3 февраля 1941 года – и районный отдел Наркомата государственной безопасности – НКГБ. Все под контролем! Не забалуешь! А забалуешь, так очень быстро пожалеешь об этом. И будешь жалеть всю оставшуюся жизнь и плакать горькими слезами.
А больше всего раньше село украшали, как рассказывала мне моя мать, три величественных, красивых строения из кирпича, украшенные колоннами, оштукатуренные и расписанные образами святых. Колокольни вздымались высоко в небо, прося Господа Бога о ниспослании нам, грешникам, временно живущим на земле, вечного прощения. Все кануло в Лету, все осталось в прошлом.
Понятно, что службы в них сейчас никакой нет. Церковь – опиум для народа! Полный обман населения и отвлечение его от главной задачи на сегодня – построения общества справедливости, равноправия и счастья во все времена. Батюшек только немного жалко. Кого расстреляли, кого разогнали…
Церкви эти стоят теперь обшарпанные, с облупившейся краской и без крестов, а одна из них, на речке Глушице, наполовину разобрана на кирпичи для нужд местного населения, а в оставшейся части устроен склад и конюшня. Теперь они своим внешним видом полностью совпадают с убогостью жилищ местных жителей.
Дороги на улицах раскисшие, с колеями от проезжающих по ним телег с деревянными колесами и набитыми на них металлическими обручами. И повсюду тоже грязища. Куры, утки и гуси возле домов, покосившиеся заборы и большие, теплые, мутные и глубокие лужи кругом! Видно, недавно прошел хороший дождь. Само небо хмурое и неприветливое, пасмурно. В общем, картина совсем не приглядная и не веселая.
В Судайском районном военкомате – в боковой пристройке здания старой церкви – и вокруг стояло, бродило и сидело много трезвых и нетрезвых людей. Плакали женщины и дети, бодрились мужики, будущие солдаты. Стояло полтора десятка машин-полуторок, мобилизованных из соседних колхозов. На примыкающем к церкви кладбище, прямо на могилках, сидело много моих земляков и их родственников. Выпивали, обнимались, плакали, провожали своих отцов, мужей и сыновей на фронт.
Посидели и мы на чужой могилке. Мать с отцом выпили чекушку водки, вторую мать вручила отцу в дорогу. Прощались, обнимались, обещали часто писать друг другу. Но настроение у всех было подавленное. Команда: «По машинам!» Отец махнул из кузова на прощанье рукой и уехал в неизвестность. А мы с матерью знакомой дальней лесной дорогой пошли домой.
На этом мое детство закончилось, в пятнадцать неполных лет остался я старшим мужчиной в доме, главой семьи.
Летом 1941 года наш рабочий поселок Сивеж закрыли. Все взрослое мужское население ушло на фронт. Остались женщины и дети, валить лес было некому. Мы с братом сколотили плот из бревен и сплавили всю семью вниз по реке Кисть в поселок Ворваж. Там работал лесной участок леспромхоза. Мать устроилась рабочей по обработке древесины на берегу. С утра и до вечера она махала топором, обрубала сучья спиленных в лесу деревьев. Очень тяжелый труд, работали зимой и летом на улице. Постоянно горели большие костры, в которых сжигался обрубленный лапник, заодно согревая стучавших топорами рабочих.
Поселились мы опять в бараке, всей гурьбой в одной небольшой комнате. В комнате же стояла кирпичная печь с плитой, которые отапливались дровами. Над ней же сушилась промокшая насквозь брезентовая спецовка матери и ее обувь. На ней же готовили нехитрое варево. А мокрый топор сушился отдельно в углу.
Благо в лесу жили, дров хватало. Общественная баня в поселке присутствовала, по субботам я с удовольствием вел братьев мыться. А вот туалет стоял поодаль от барака, на улице, приходилось бегать туда зимой и летом. Шел мне тогда уже пятнадцатый год, во время войны вполне зрелый возраст.