Страница 2 из 5
А в соседнем Чухломском районе дела были еще хуже. Там были разоблачены, усилиями наших органов, шпионы иностранных государств и диверсанты, которые «ставили своей целью убийство вождей партии». Там в «церковно-шпионско-повстанческую организацию» входило 30 человек. Из них: четыре попа, одиннадцать бывших торговцев и кулаков, три бывших дворянина, двое бывших полицейских, пять человек без определенных занятий и пять активных церковников-единоличников. Возглавлял ее бывший комиссар Красной армии, а ныне иеромонах и «финский шпион» П.А. Пикалев. На пару с бывшим потомственным дворянином, «польским шпионом», П.Н. Тулубьевым. Вот последний-то и ставил своей целью убийство руководителей партии и правительства: «Хотел поехать в Москву под видом крестьянина, попасть на прием к М.И. Калинину и убить его, нашего дорогого всесоюзного старосту, заранее припасенным ножом!» Ужас просто! Надо ли говорить, что и к ним были приняты соответствующие решительные, строгие и справедливые меры.
А враг окопался везде, даже в таких местах, что и не подумаешь, представить страшно. Выяснилось, что сам генеральный комиссар госбезопасности товарищ Ежов был, оказывается, затаившимся врагом государства! В 1940 году этот негодяй все-таки был изобличен, уличен в тайной подготовке государственного переворота и справедливо расстрелян. Бдительность и еще раз бдительность! Враг везде и кругом!
Со старинных церквей с отвращением сбросили колокола, вместе с крестами. Сами красивые и величественные здания частично разобрали на кирпич, а что не разобрали – обратили в склады и конюшни. С районного старого кладбища зачем-то сняли все надгробные дореволюционные плиты с могил своих земляков и устроили из них фундамент под магазин скобяных товаров. Как в песне поется: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья!» А затем построим новый мир, хороший. Вот и рушили, чтобы хороший мир было проще строить, быстрей.
Ходили-бродили среди народа всякие крамольные слухи. А за слухи, если слушал и не донес, уже светила статья, нехорошая. А если, не дай бог, еще и поддакнул по собственной глупости, тогда можно было собираться на лесозаготовки в места не столь отдаленные и холодные лет эдак на десять. По статье политической – 58-й. Вроде как враг нашего Советского государства и заклятый враг всего простого советского народа. Все боялись всего, в том числе сосед соседа. Не «брякнуть» бы чего лишнего, упаси бог!
Вот моему отцу, могучему мужику под два метра ростом, и угораздило попасть, по собственной дурости, в неприятную историю.
Заготовленный лес доставляли по Кисти, Виге, Унже, Волге и другим местным областным рекам в виде связок плотов. Это было возможно только во время разливов этих рек, в половодье. В этот период объявлялся настоящий аврал, чуть ли не военное положение. Для сопровождения, управления этими плотами выделялись мужики, работники лесных участков.
Похоже, что какой-то злой бес попутал моего отца и подшутил над ним. А скорее всего, попутал не бес, а сорокоградусная злодейка с наклейкой, до которой он был большой любитель. Напоказ мог гордо хлебать перед мужиками ложкой «тюрю»: налитую в тарелку водку с накрошенным туда черным хлебом. Не каждый мог это сделать. По тем временам значит – и не мужик, а слабак! Такому мужику должно было быть стыдно за себя!
В самый разгар работы, когда отец со всеми ударными темпами перевыполнял очередные государственные планы по сплаву древесины в каком-то дальнем леспромхозе, плывший следом за ним плот со всего маху влетел в его плот и развалил его на отдельные бревнышки. Все поплыло само собой. Беда была полная. Мужики, четверо-пятеро, мигом протрезвели и побледнели. По тем временам можно было выбирать для себя любую статью: саботаж, диверсия, вредительство. Причем на полном серьезе и с полной уголовной или политической ответственностью по законам того времени.
После доклада о происшествии схватился за сердце, позеленел и начальник участка. Что делать? Доложишь – сгубишь мужиков, не доложишь, а доложит кто-то другой, значит, сгубишь и себя, и всех остальных. Спасибо ему, оказался очень мужественным человеком. Решил потянуть несколько дней. Вроде все тихо, исчезайте мужики отсюда немедленно, пока не поздно. Чем быстрее, тем лучше!
Поздней ночью вся моя семья, бросив почти все пожитки, не прощаясь с соседями, углубилась пешком в ночной неприветливый лес. После различных мытарств по лесам, пришли в какой-то глухой лесной пункт леспромхоза. А дальше, заметая отцовы преступные следы, много раз меняли самые глухие места на места еще глуше и дальше. Удивительно, что все это отцу сошло с рук, повезло. Только мобилизация его на фронт в июне 1941 года сняла с нас все эти страхи. Такие вот были ужасы в то непростое время, кошмар какой-то, да и только.
Деревня наша Сивеж считалась зажиточной. Люди не ленились. Кроме работы на валке и обработке древесины, почти в каждом доме имелись коровы, козы, овцы, свиньи и многочисленная домашняя птица. То есть всегда в достатке на столе у местных жителей присутствовало молоко и мясо, свои яички из-под курочки, и свое масло, и свой творожок. В вырытых неподалеку погребках стояли многочисленные кадки соленых огурцов, кадушки рыжиков, волнушек, груздей и батареи глиняных горшочков с вкуснейшими вареньями из земляники, малины, черники, клюквы, крыжовника и смородины. А сколько всего сушилось и квасилось! В каждом погребке стояли пузатые бочонки с квашеной капустой на кислые щи зимой и на закуску к вареной и жареной картошке. Ждали своего часа различные сушеные ягоды на морс. Главное – не ленись.
А какое обилие даров животного мира из леса запасено на зиму!
С заготовкой дров проблем никогда не было, лосятины всегда засаливалось в бочках с избытком, зайчатина на столах моих земляков никогда не переводилась. А пестрые рябчики и черные петухи-глухари – это отдельная деликатесная тема, все в избытке. А сколько рыбы в наших лесных реках! Ее солили, жарили, парили, вялили, и она никогда не переводилась. Браконьеров тогда не было, и природа щедро приносила нам свои дары. Вот так жила наша глухая лесная деревня, неплохо жила, жаловаться грех. Только работай, не ленись.
Деревенский скот пасли по очереди, в основном мальчишки-подростки, если таковые имелись в семье. Вот и я гоню мычащее пестрое стадо в большое поле с перелеском. Босые ноги давно привыкли к колкой траве. Лапти из бересты перекинуты на веревочке через плечо – берегу. Они новые, жалко.
Проходит длинный летний день, в небе жарит яркое солнце, нет ни тучки, ни облачка. И животных, и меня уже закусали слепни, отбоя от них нет. Пора домой, начал собирать стадо. Не пойму: что-то случилось с коровами, как взбесились, с ума сошли. Бегу за одной – она от меня. Бегу за другой – она от меня, только хвосты крутят. Перелесок-то всего ничего, а все стадо разбежалось в разные стороны, хоть плачь. Шарахаются от меня, как от чумного. Собрать никак не могу. Бегал-бегал за ними, ноги все сбил, падал несколько раз, запнувшись за кочки. Еле-еле собрал своих буренок и погнал домой. Вот и наша деревня. Стадо громко мычит, коровы чувствуют запахи домашнего стойла и скорой дойки. Бредут по улице, позвякивая колокольчиками и помахивая хвостами, а навстречу своим любимицам уже выходят, спешат хозяйки: «Дочка! Дочка! Доченька…», «Краснуха, Краснуха…», «Пеструха, Пеструха…».
А у старого барака сидит на земляной завалинке древняя сморщенная старушка, бабка Марфа, смотрит на меня и смеется беззубым ртом. Шамкает: «Как уж я смеялась-то над тобой, Мишанька. Как ты, Мишанька, за коровушками-то бегал, как спотыкался, как падал-то. Уж посмеялась-то я. Это я тебе, Мишанька, сделала, пошутила над тобой. Но ты, Мишанька, на меня не сердись и меня не бойся, я ведь просто посмеялась. Я знаю, что ты, Мишанька, хороший мальчик!» И все как-то интересно говорит, не Мишенька, а Мишанька. Какое там «не бойся». Аж жутко стало, забоялся я, да еще как. Бабка эта считалась деревенской колдуньей, ее все побаивались. Как бы не сделала что плохое. Да и как она могла видеть меня, вот загадка. Никуда дальше этой завалинки она, по старости лет, давно уже не ходила. Чудеса прямо какие-то. Страшно. Потом долго старался обойти эту самую завалинку стороной. На всякий случай, боялся.