Страница 5 из 11
Напомню несколько эпизодов, в которых Валентину Михайловичу довелось быть непосредственным участником. Его знание об этих эпизодах Большой Истории бесценно.
Берлинский кризис 1961 года. 13 августа была возведена Берлинская стена, и «бряцание оружием едва не переросло в его скрещивание». Валентин Михайлович оставался в момент нашего разговора единственным живым участником кризисного штаба, наряду с А.А. Громыко и И.И. Ильичевым, как «эксперт, сведущий в германских делах». В тот день в рабочем кабинете Хрущева собрались маршалы И.С. Конев и Р.Я. Малиновский, а также первый заместитель начальника Генштаба С.П. Иванов. «Военные, – обратился к нам Хрущев, – в курсе дела. Повторю для вас, дипломатов. Передо мной перехват: Кеннеди приказал снести пограничные заграждения, отделившие американский сектор от Восточного Берлина. У КПП „Чарли“ бульдозеры на танковых шасси уже прогревают моторы. Я назначил Конева главнокомандующим Группой советских войск в Германии. Наши танки с полным боекомплектом будут выдвинуты к секторальной границе и, если американцы вторгнутся в пределы ГДР, откроют огонь на поражение».
«Сторонам удалось превозмочь амбиции, – подчеркивал Валентин Михайлович, – и разойтись по-хорошему… начался даже неформальный обмен мнениями. сближение позиций по германской проблеме».
Карибский кризис. Возникнув как следствие каскада шагов со стороны США и СССР, комплексных спецопераций «Мангуст» и «Анадырь», остававшихся до определенного момента тайными друг для друга. Октябрь 1962 года едва не закончился мировой ядерной войной. Поводов для этого было более чем достаточно: сбитый советскими ракетами U-2, морская блокада и глубинная бомбардировка советских подводных лодок с ядерными торпедами и многое другое. Наступил момент, когда нервы высшего руководства и в Кремле, и в Белом доме были на пределе, а силы стратегического назначения сторон приведены в полную боеготовность. Хрущев «вдруг» обращается с посланием к Кеннеди. Посланием экспрессивным, но человечным: «Да, у нас разные взгляды, но мы же с вами люди! Задумайтесь! Если вы не потеряли самообладания и имеете разумное представление о том, к чему это может привести, тогда, господин президент, мы с вами не должны тянуть за концы каната, на котором вы завязали узел войны, потому что, чем крепче мы оба будем тянуть, тем сильнее стянется узел, и придет время, когда узел придется разрубить, а что это означает, не мне вам объяснять, потому что вы сами прекрасно понимаете, какими страшными средствами обладают наши страны». Основа текста послания была подготовлена В.М. Фалиным.
Германия. В 1970-х годах В.М. Фалин – посол Советского Союза в ФРГ. Германия – ключ к европейскому миру, Фалин – один из архитекторов советской внешней политики на этом важнейшем направлении. Как распорядились Горбачев и Ельцин и отчасти Андропов достигнутым благодаря Фалину качеством отношений и возможностями разрешения германского вопроса – это иной сюжет.
Афганистан. В.М. Фалин был одним из немногих в руководстве ЦК, кто активно протестовал против ввода советских войск в Афганистан. В декабре 1979 года, перед вводом войск в Афганистан, Фалину позвонил Андропов. В разговоре с Ю.В., сыгравшим решающую роль в принятии этого решения, Валентин Михайлович буквально сказал следующее: «Простите, у меня к вам есть вопрос: хорошо ли продумано решение об отправке советского контингента в Афганистан? В XIX веке англичане 38 лет пытались освоить этот забытый Всевышним угол. И ушли несолоно хлебавши. Оружие изменилось, но его носители по-прежнему живут по обычаям Средневековья».
Андропов был резко недоволен осведомленностью собеседника о секретнейшей операции. Вскоре после этого разговора В.М. Фалин был отчислен из аппарата ЦК и на несколько лет оказался в политической опале.
Валентин Михайлович дал абсолютно четкий, мировоззренчески определенный диагноз распаду СССР и роли в этом Горбачева: «Я не верю, что Горбачев принял в 1985 году бразды правления, имея в загашнике программу слома Советского Союза. Ему не терпелось порулить. А каким румбом вести государственный корабль, ясности у него не было. „Ввяжемся в бой, потом оглядимся", – вещал новый генсек. Но отсутствие лоции – тоже программа. Она обслуживает собственное эго, ее данником являются коренные национальные интересы. Как личностный кризис Хрущева, так и кризис Горбачева обрек на кризис режим власти и, в конечном счете, страну. Нет, это не был кризис социализма, ибо социализм существовал лишь на транспарантах. Это был кризис антисоветской системы. Не идеи подлинного народовластия, социальной справедливости, межнационального согласия виной тому, что случилось в 1991 – 1992 годах. Катастрофа была рукотворной. Она не была фатально неизбежной. А дальше возникли душеприказчики – Ельцин, Гайдар, Чубайс. Они – все равно что Грабовой в политике и экономике. Все и всех стали измерять в условных единицах. Саму Россию превратили в условную единицу. Можно ли думать о стране как о самостоятельном и независимом субъекте, когда ее бюджет составлялся в Вашингтоне?»
Это лишь некоторые из эпизодов, о которых Валентин Михайлович рассказывал и в своих публикациях, и в наших разговорах. Они свидетельствуют о двух особенностях присутствия Фалина в высшем эшелоне советской политики. Во-первых, его высокое положение в руководстве страной определялось безукоризненным и никем не заменимым профессионализмом, знанием всего международного ландшафта в его исторической динамике и персональных конфигурациях, исключительным опытом работы в сфере стратегической информации начиная с Комитета информации, который, по сути, был попыткой создать целостную систему стратегической разведки и планирования развития СССР. То, что не получилось на уровне институции, сложилось в личностный профессионализм В.М. Фалина.
Во-вторых, его знание, получавшееся как сплав образованности, информированности, наблюдательности, опыта и включенности в принятие важнейших стратегических решений на протяжении политических эпох от Сталина до Горбачева, предопределяло сильную и часто именно критическую по отношению к наивысшему руководству позицию В.М. Фалина. Не всегда была возможность эту позицию провести в официальное решение или курс. Но всегда он пытался отстоять, невзирая на личные карьерные риски. В ряду таких эпизодов и пакт Молотова—Риббентропа, Катынь, объединение Германии, празднование 1000-летия принятия христианства, благодарность Тито за поддержку в годы Второй мировой войны и так далее. В своих мемуарах Валентин Михайлович откровенно описал «сумерки богов». И у нас не возникает сомнения в том, что это не задним числом формируемая правота, а убежденная позиция, которую он формировал и отстаивал в крайне непростой обстановке в советских верхах.
Как справедливо заметил однажды Ю.М. Лотман, «история проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а „самостоянье человека" превращает его в историческую личность». Действительно, обозревая жизнь Валентина Михайловича Фалина, мы это видим во всей отчетливости. Его деятельность в высших сферах СССР была ярким примером именно «самостоянья». Строго говоря, таких примеров мы найдем немного, если найдем вообще в новейшей истории СССР.
Но есть и особенно уникальное свойство личности и судьбы Фалина – его Дом – Дом человека, его частная жизнь. О ней, «подлинной истории жизни и любви», поведали Нина Анатольевна и некоторые друзья Валентина Михайловича. Книга удивительная. Высший такт и пронзительная откровенность:
«Если хочешь меня понять, послушай это.
…Вечером, закрывшись в комнате, в сумерках я слушала музыку Бетховена (в исполнении Вана Клиберна, подарившего нашему герою эту пластинку. – А. А.). Слушала не ушами – сердцем. Плакала. Смотрела на Владимирскую икону Божьей Матери. впервые молилась за Валентина. Как умела. Самые разные оттенки переживаний перекликались в моем сердце. Здесь он радуется, а тут тревога. А вот – глубокая, философская печаль. Да такая, что тоска сжимает грудь. Но что это? Робкие, нерешительные всплески торжества?.. Ликующая музыка нарастает лавинообразно, рвется из динамиков в мир!.. Так, еще не зная примечательной истории этого человека, я приоткрыла в нее дверь.»