Чернорабочий

Параллельно приходилось заниматься всякой скучной дребеденью: ходить в филиал министерства внутренних дел для оформления удостоверения личности, выбирать (не без помощи Риты) банк, где я должен был открыть счет, а также больничную кассу – учреждение, где я вставал на медицинский учет и которому шли небольшие отчисления каждый месяц, появляться в филиалах министерства абсорбции и «Сохнута», чтобы сообщать о проделанных мной шагах и предоставлять все новые и новые данные о формирующемся гражданине государства Израиль. Мне пришлось получать целые кипы всяческих бумаг и море различных пластиковых карточек, учиться пользоваться всем этим и в полной мере ощущать свою значимость. Но все эти офисы, учреждения, служащие проходили мимо моих распахнутых глаз бесплотными тенями на фоне моей новой страны, не задерживаясь ни на секунду дольше положенного. Я впитывал язык, музыку, лица, архитектуру, блюда своего народа, живущего на земле, с которой мои предки ушли, плача, в сторону территории, занятой готами, две тысячи лет назад.

Глава третья

Либо петь да плясать, либо…

Все, что проходило передо мной в первые дни пребывания на Земле обетованной, напоминало изображение на экране в дорогом кинотеатре, где без малейшего перехода скучный черно-белый фильм сменился цветным приключенческим боевиком с множеством спецэффектов, расцвеченных современной компьютерной графикой. Я неожиданно увидел, что улицы необязательно должны быть серыми, лица встречных прохожих, продавцов и официантов могут быть улыбающимися, овощи и фрукты в открытых лавках должны быть яркими и вымытыми и каждый может одеваться, как ему заблагорассудится, без опасения быть высмеянным. Попав в другой мир, я искренне радовался этому, как ребенок, родители которого сменили его чопорный престижный детский сад с примерными очкастыми детьми и воспитательницами в строгих костюмах на обычный районный – с драками, голыми коленками в вечных пятнах зеленки и никем не сдерживаемым звонким детским смехом.

Однако эйфория довольно скоро закончилась.

В один прекрасный день я все-таки задумался о том, что же я буду делать дальше, и ужаснулся. Потому что сам не ожидал, что настолько слабо представляю свое будущее после достижения основной на тот момент цели: переезда в Израиль. Переехал. И что?! Пятый сон Веры Павловны закончился, так и не начавшись, когда я, апатично жуя надоевшую булочку с надоевшим хумусом и лежа на кровати в одежде и кроссовках, спросил у одного из своих соседей по комнате, высокого, лысого и худого дядьки средних лет из Ужгорода:

– Дядь Мыкола, – тот не признавал никаких москальских «Коль», – а что делать-то дальше?

Типичный «западэнец», считающий русских «москалями», а поляков кровными братьями, Николай Васильченко, или дядя Мыкола, как его называли в наших пенатах, озадаченно поднял голову от сборника сканвордов, над которым пыхтел, покусывая вислые усы, добрых полчаса.

– Вибач, Даниїла, що ти казав?

Дядя Мыкола не был законченным националистом, и относился ко всем русскоговорящим вполне терпимо, но разговаривал с ними всегда на украинском. Тем удивительней было слышать его телефонные разговоры со старенькими родителями, оставшимися на Украине и бывшими, очевидно, людьми старой советской формации, так что «незалежность» вместе с «самостийностью» просвистала мимо них. «Дядя Мыкола» превращался в «Коленьку» и на безукоризненно правильном русском языке каждые три дня рассказывал маме свои нехитрые новости. Мой сосед был первым из бесконечной вереницы людей, с которыми мне довелось пообщаться в Израиле и которые относились к этой стране просто как к месту, где можно заработать, нахапав при этом максимально возможной помощи от государства, обхаять все и вся и поскорее свалить обратно в свои норы, посмеиваясь над доверчивым еврейским государством. Несмотря на полнейшую антипатию к такому типу людей и их потребительскому отношению ко всему окружающему, я лишь стеснительно улыбался и старался не обращать внимания на ведра грязи, выливаемые новыми репатриантами на приютившую их землю.

– Дядь Мыкола, – повторил я, – что мне дальше-то делать? Ну, приехал я, и что?

Он непонимающе посмотрел на меня.

– Як що? Працювати йди, ледар, а то гуляєш десь цілими днями, або на ліжку валяєшся. І їж, як свиня.

– Почему это свинья? – обиделся я. – И не валяюсь или гуляю, я документы оформлял и… и вот.

– Ах, документи? Так ти отут уже місяць живіт вирощуєш, а про роботу навіть не подумав жодного разу, а якби я тобі не казав, ти б і не згадав!

– Не месяц, а пару недель всего! И я думал про работу, просто все же говорят, что в Беер-Шеве сложно найти и все такое, и тем более денег хватает пока что…

– Вистачає тобі? Роботу знайти важко? Сходь до Риты, вона тобі все знайде, а гроші твої закінчаться швидше, чому ти думаєш. Викинуть тебе з гуртожитку, чому за квартиру платити будеш? Ой, дурень ти!

Дядя Мыкола, расходясь, хватил кулаком по ляжке.

– Ми ж собі роботу знайшли в Бер-Шеве твоєї! А хто не зміг знайти, у центр поїхав, у Тель-Авів, там квартиру орендували втрьох-учотирьох і живуть, працюють, гроші родинам посилають! Один ти, ледар, сидиш і нічого не робиш, твоїй родичці гроші б теж придалися, напевно…

Он понял, что сморозил что-то лишнее, и замолчал. Я молча доел опостылевшую булочку и повернулся к стене. Обиды на дядю Мыколу я не чувствовал, потому что понимал, что в чем-то он прав, несмотря на хамское отношение к «моему» Израилю – ну тому, который, как воздушный замок, вырос в моем сознании. Моя жизнь в течение последних дней пятнадцати ничем не отличалась от жизни всей этой толпы, которую «Сохнут» гордо называет «новыми репатриантами», а они на самом деле являются обычными гастарбайтерами, несмотря на все старания министерства абсорбции взять и таки абсорбировать эти нерастворимые элементы в израильском обществе. Гаст в переводе с немецкого означает «гость», арбайтер – «работник». Поработали в гостях, набили мошну – и шабаш, на родину, покупать или ремонтировать квартиру, строить дом, одевать жену и детей. А потом, через год-два, может, вернутся еще подзаработать: гражданство-то есть, легко и без проблем полученное ввиду «права на репатриацию». Я понимал, что уже никогда не стану таким, как они, что в фундамент моего дома в этой стране уже полился бетон из огромной цистерны с надписью «любовь к государству, в котором ты живешь». Уж не знаю, действительно ли это был пресловутый зов еврейской крови, тяга избранного народа к своей земле или просто качественная промывка мозгов, не только со стороны еврейского агенства, но и собственного производства, самопромывка, так сказать.

Волна злости на этих недостойных Израиля гастарбайтеров с бешеной скоростью накрыла меня с головой. Я резко повернулся на кровати, чтобы высказать своему соседу все, что крутилось в моей голове и относилось к нему и таким, как он, но дяди Мыколы в комнате уже не было. Наверное, неслышно выскользнув за дверь, пошел покурить в беседку. Что-то мешало мне лежать, я привстал, сунул руку под свой левый бок и вытащил… полураздавленную шоколадку в смятой обертке. Волна схлынула. Остался только Данила Пучков, сидящий на кровати в комнате беер-шевского общежития с шоколадкой в руке. И в носу у него подозрительно щипало.

Где-то глубоко внутри я, конечно, понимал, что долго такая относительно беззаботная жизнь продолжаться не может, однако до поры до времени гнал от себя эти мысли. Хотелось наслаждаться новой жизнью, не думая о всяких пустяках, но… Деньги, выданные государством, рано или поздно должны были закончиться, пусть за общежитие я и платил копейки, стараясь при этом ограничивать себя в «шопинге» (хотя безумно хотелось ходить и покупать, покупать, покупать…). Типичный синдром советского гражданина, попавшего за границу. Единственная дорогая покупка, которую я смог себе позволить, – это дисковый mp3-плеер Lenco, с прозрачным оранжевым окошечком сверху и божественным, как мне, никогда не имевшему ничего круче магнитофона «Электроника», тогда казалось, звучанием. Кстати, серые наушники Panasonic с поролоновыми накладками пришлось покупать отдельно, от маленьких кусочков пластика, засовываемых прямо в ушные раковины, последние начинали болеть буквально через десять минут. Нежными они у меня оказались. В том же магазине я купил несколько чистых дисков, а в «русском» (то есть с русскими продавцами, привозимыми из стран СНГ товарами и русским владельцем) магазине неподалеку взял красивую бутылку с содержимым вишневого цвета. Стоила она, кстати, столько же, сколько и наушники: для провинциальной России заоблачно, для Израиля прилично. Со всем этим, ну, и плюс еще с замирающим сердцем, я поднялся на четвертый этаж и постучал в обклеенную различными стикерами дверь долгожителей нашей общаги. Уток.