Чернорабочий

– Не отставай! – вместе с пыхтением донеслось до меня, и я припустил за спиной.

К решетчатым воротам мы подоспели одновременно, толстяк, отдуваясь, опустил на асфальт мои сумки и, кряхтя, распрямился.

– Вот мы и прибыли, соня, – криво улыбаясь, сказал он, – сейчас будем оформляться!

Палец Вадима уперся в кнопку на небольшом пульте селекторной связи, укрепленном на опоре ворот, раздалось жужжание, и, подняв глаза вверх, я обнаружил, что на нас смотрит стеклянный глаз симпатичной камеры, примостившейся на второй опоре. Почти сразу же из динамика, расположенного чуть выше кнопки, раздался звериный рык. Если это и была какая-то речь, то мои скромные слуховые возможности никак не могли справиться с распознаванием каких-то слов или интонаций. Старательно отгоняя от себя мысли о специальных израильских собаках, обученных отвечать на вызовы посетителей различных общежитий, я искоса посмотрел на моего спутника. Тот, нисколько не обескураженный, снова надавил на кнопку и произнес что-то, приблизив губы к динамику. Оттуда коротко рыкнуло, и створки ворот с приятным шуршанием начали расходиться. Вадим схватил одну из сумок, я успел взять вторую, и мы порысили по направлению к стеклянной двери, которая зовуще светилась в торце здания. Ворота за нами медленно закрылись.

Довольно скоро я определил для себя, что жилось мне в Беер-Шеве очень даже здорово. Денег, выданных мне «Сохнутом» на так называемое обустройство, хватало с лихвой, так как они практически не тратились. Общежитие оказалось совсем непохожим на свои совдеповские аналоги, которые предстают перед мысленным взором любого выходца с территории бывшего «нерушимого» при слове «общага». Мы жили в комнатах по три или четыре человека (у меня оказалось два соседа), мебель представляла собой большой письменный стол, пару стульев, два встроенных в стену шкафа, несколько висящих в художественном беспорядке полок, тумбочки у изголовий кроватей и, собственно, сами деревянные ложа. Также обитатели каждой комнаты становились счастливыми обладателями телевизора, небольшого холодильника, кондиционера и умывальника, что располагался слева от двери, отделенный от остальной комнаты водонепроницаемой шторкой. Да, и над умывальником висел маленький шкафчик с зеркальными дверцами, а напротив, с другой стороны от входа, стояла металлическая вешалка, уже с большим зеркалом сбоку и с множеством крючков. Из-за того, что комната была сильно вытянутой в длину и кровати стояли по бокам, от двери до письменного стола и холодильничка под ним, стоявших у самого окна, нужно было пробираться длинным узким проходом, в котором нередко находилась различная обувь, валялись рюкзаки и сумки, змеились провода, попадались чьи-то ноги и прочая ерунда. На удивление чистые души и туалеты находились в обоих концах коридора, по шесть «человеко-мест» в каждом из них. Уборка в комнатах проводилась два раза в неделю силами трех или четырех добродушных русскоговорящих (с украинским акцентом) женщин, которые всех нас называли «сынками» и «дочками» и охотно расспрашивали о житье-бытье, да и сами с удовольствием делились своими новостями.

Кроме них, каждый обитатель общаги знакомился с экономом, сиречь завхозом (должность которого с иврита переводится как «отец дома»), толстым и добродушным человеком по имени Авихай, и несколькими охранниками, которые, сменяя друг друга, дежурили в небольшой комнатке, отделенной тонкой перегородкой от лобби (так в Израиле называется любой величины пространство от входной двери до лестниц или лифтов). С Авихаем мы обычно сталкивались, когда выпрашивали очередной, простите, рулон туалетной бумаги и когда сообщали о какой-либо неисправности или поломке вверенного нам имущества. Ну, и во время так называемых перекусов: два раза в день в лобби на длинных столах как по мановению волшебной палочки появлялись несладкие булки, консервы (преимущественно дико популярный в Израиле тунец), различные местные «намазки» на хлеб из бобовых или томатов – хумус, тхина, матбуха, – фрукты (в основном яблоки и груши), плавленые сырки и сливочное масло. В общем, несерьезная, конечно, еда, но перекусить, и даже наесться при этом, вполне можно. С охранниками-израильтянами мы сталкивались нечасто – каждый из живущих в общежитии был наделен магнитной карточкой, с помощью которой входил и выходил из здания, поэтому общались с нашей доблестной охраной только гости и различные посетители. А еще все (особенно мужская половина) стремились познакомиться с приятной русско-, англо-, иврито- и даже, кажется, испаноговорящей девушкой, которую звали Рита и которая занималась всевозможными бюрократически-бумажными вопросами (как то: «пропиской», «выпиской», оформлением различных льгот, разъяснением прав новых репатриантов и прочим). Не удивительно, что возле ее офиса всегда была очередь, где томно вздыхающие обожатели перемежались презрительно задирающими носики барышнями.

Общежитие было глобально разделено на три условные «зоны», прозванные особо шутливыми жителями «казармами»: первый этаж, где обычно расселялись «временные», то есть те, кто не планировал оставаться под гостеприимной крышей сего заведения дольше недели, второй этаж, где жили девочки (некоторым из них было далеко за пятьдесят), и третий с четвертым, где гордо обитали представители мужского пола. Оставлю за кадром бесконечные процессии, состоящие из хихикающих, как школьники на переменке, репатриантов обоих полов между всеми этажами, а также все, что этому сопутствовало. Мне и самому приходилось пару раз посещать комнату некой дебелой Маргариты на третьем этаже, но она жила с двумя очень чуткими соседками, и дальше совместного лежания на пледе (моя голова на ее мягких коленях), кинутом на прохладный пол, и обсуждения моральной стороны возможной измены (у Маргариты был парень, но она измену не осуждала и угрожающе гладила меня под футболкой) дело так и не продвинулось.

В здании находились также прачечная с огромными стиральными и сушильными машинами (порошок должен был быть свой, сама стирка бесплатная, с самообслуживанием, естественно), автоматы, продающие соки-воды, различные чипсы, кофе, и несколько беседок-курилок в глубине внутреннего дворика, где произрастало некоторое количество пальм, были разбиты цветочные клумбы, росли кусты и посыпались гравием дорожки. Ухаживал за всем этим хозяйством глухонемой обаятельный негр, который самозабвенно копался в земле, подстригал кусты, удобрял землю какими-то вонючими жидкостями (поливка автоматически включалась ночью), и был абсолютно счастлив. По крайней мере, с лица его не сходила довольная улыбка, а приветствовал нас он с огромным удовольствием, прикасаясь кончиками пальцев к козырьку потрепанной кепки цвета хаки, без которой его никто никогда не видел.

Первые две недели пролетели для меня со скоростью «Красной стрелы». Я гулял по городу, ел израильские и арабские блюда в многочисленных закусочных, спасался от жары в кондиционированном воздухе не менее многочисленных магазинов, с наслаждением ходил, сидел и лежал на газонах – оказывается, в Израиле так можно! – и балдел. Съездил с остальными обитателями общежития на экскурсию в Иерусалим – стоила копейки и примерно на ту же сумму подарила впечатлений. Город мне не понравился множественными ограничениями (там не ходи – религиозные арабы, туда не суйся – религиозные евреи), узенькими улочками в исторической части и обыденными в части современной, ну, и святынями, при мысли о которых замирает сердце у любого представителя одной из трех религий во всем мире, – камни и здания, не более. У Стены Плача, разве что, чуть занялось сердце, но впечатление портили ультрарелигиозные евреи, которые подозрительно зыркали в нашу, как им казалось, гойскую сторону. Эти малосимпатичные люди, за которых остальные граждане страны платили налоги, чтоб те могли за них молиться, мягко говоря, не вызывали положительных эмоций. Впрочем, то же наблюдалось и в обратную сторону, и уже не только от ортодоксов. Вообще, поразительный парадокс: «жидовской мордой» тебя кличут в почившем Союзе, приезжаешь в Израиль – оказываешься «русской свиньей». Нет, в лицо тебя так не назовут, да и далеко не все так считают, но какие-то настроения подобного рода в воздухе время от времени витают.