Страница 19 из 21
– Как уладили? Который час? – в ужасе воскликнул Толстой.
– Ты опоздал на час. Но мы его прикончили сами. Полюбуйся…
Корнет подвел Толстого к бильярдному столу, на котором лежало укрытое плащом тело, и отдернул покрывало. Под ним был удавленный полковник Фризен с петлей на шее, высунутым языком и томиком французских стихов на груди.
– Теперь, по воинскому уставу, тебя тоже должно повесить, как честного человека, – объявил гусар.
Толстой отпущенной пружиной воспрянул с кровати. Было уже почти светло. Часы на стене показывали шесть сорок, более часа до начала поединка. А по комнате, действительно, ходили, громыхая шпорами, какие-то военные в плащах. Один из них перебирал книги на полке, другой рылся в бюро, выбрасывая прямо на пол просмотренные письма, третий что-то искал среди посуды в буфете. У входа в комнату стояли два гренадера с ружьями.
– Пробудились? Enfin1 , – обратился к Толстому незнакомый штаб-офицер, с сожалением закрывая томик Лафонтена и аккуратно вставляя его на место среди книг. – Собирайтесь, мы отвезем вас в крепость.
– В крепость? Но я не могу. У меня назначена встреча, – возразил граф, прежде чем понял, что выдает себя.
– Могу ли я хотя бы знать, в чем обвиняюсь? – поправился он, натягивая сапоги и мимоходом оглядывая стол.
Подписанного экземпляра картеля на столе не было.
– Вам сообщат. А впрочем, ничего страшного, – небрежно отвечал штаб-офицер, мягко забирая из рук Толстого шпагу, как взрослые забирают у дитяти опасную игрушку.
«Измена», – догадался Толстой.
Его усадили в кибитку. Напротив уселись усатые страшилища с ружьями. Рядом втиснулся любезный штаб-офицер. Перед тем, как кибитка тронулась, откуда-то сбоку приблизился другой офицер и с ловкостью фокусника накинул на Толстого пыльный мешок.
– Позвольте! – встрепенулся граф.
Штаб-офицер ласково приобнял его за плечи.
– Это ничего, это так должно, во избежание лишних толков, – сказал он на ушко Толстому почти любовно.
Кибитка тронулась, и дальше Толстой ехал в темноте, как говорящий попугай, приучаемый к человеческому языку.
Казалось, что этот путь в материнских объятиях полицейского будет продолжаться бесконечно и закончится в самой Сибири. Несмотря на неудобство позы и тряску, Толстой уже начал задремывать, и пару раз его голова опускалась на твердое плечо соседа. Вдруг по сырому дуновению и плеску волн о гранитный парапет граф догадался, что они достигли реки. Экипаж остановился.
Полицейский помог Толстому сойти на землю и, держа под руку, куда-то повел.
– Здесь ступенечки. А здесь попрошу ножку наверх. Et asseyez-vous, s’il vous plait2.
Шатнувшаяся под ногами поверхность и лязг уключин подсказали графу, что он в лодке.
– Ваша фамилия, часом, не Харон? – обратился Федор в предполагаемом направлении штаб-офицера.
– Харон? – отозвался штаб-офицер с другой стороны. – Никак нет, моя фамилия не Харон. Моя фамилия Перевощиков.
Первый допрос Толстого состоялся только к вечеру. Снова на лодке, но уже без мешка на голове, его повезли из крепости на берег и в хорошей карете, в сопровождении единственного хмурого унтер-офицера с саблей, отправили куда-то через центр города.
– Куда теперь? – справился Толстой.
– А вот увидите, – неприязненно ответил унтер-офицер и отвернулся.
Они сошли возле большого дома в два этажа, не похожего на казенное заведение. Во дворе дома стояло множество карет, все окна были ярко иллюминированы, из них доносились звуки пения и клавикордов.
Унтер-офицер о чем-то долго и безуспешно договаривался с привратником, пока граф небрежно прогуливался по двору. За это время он мог бы без труда убежать или просто уйти, куда глаза глядят, но куда? По обрывкам разговора Толстой понял, что генерал-прокурор занят и никак не может их принять.
– Передайте его высокопревосходительству, что мы не в претензии. Наведаемся в другой раз, – бросил через плечо унтер-офицера Федор.
«Досчитаю еще до ста и пойду домой», – подумал он.
И поступил бы точно так, если бы не парадоксальное сочувствие к тюремщику. Тот весь вспотел от напряжения и совсем растерялся.
– Извольте еще подождать. Они обедают, – сказал унтер-офицер, убирая в ножны свою нелепую саблю.
– Я тоже не обедал, – напомнил Толстой.
На счете «девяносто девять» из парадного наконец выбежал какой-то штабной без шляпы и шпаги. Он любезно поздоровался с Толстым (его лицо показалось графу смутно знакомым) и попросил следовать за ним, но не через парадный вход, а через одно из задних крылечек.
– Что же ты, брат, лезешь в такой день? – укоризненно заметил штабной унтер-офицеру.
– Не могу знать, – отвечал унтер-офицер с обидой.
– Генерал-прокурор сегодня занят. Боюсь, что придется подождать, – пояснил штабной Толстому и неожиданно подмигнул:
– А вы, граф, хват. Весь город только и говорит…
За штабным они пошли какими-то коридорами, через людское помещение, где на сундуке спал с приоткрытым ртом босой мужик в линялой рубахе, через огромную кухню, где вовсю шла стряпня с шипением и выстрелами, как сражение, потом по лестнице, длинным-предлинным коридором, и вниз, в какую-то дверцу.
Навстречу им, прикрываясь веером, выбежала смеющаяся девушка, одетая греческой богиней. Толстой галантно поклонился, и девушка залилась смехом пуще прежнего. Они прошли оранжерею, напоминающую настоящий тропический лес с пальмами, диковинными плодами и фонтанами, между которых летали разноцветные попугаи. Штабной отодвинул портьеру, и они очутились в библиотеке.
Толстому предложили пока присесть на диван. Унтер-офицер опять достал свою саблю и вытянулся возле графа по стойке смирно. Штабной предложил Толстому чаю и куда-то исчез. Чаю так и не подали.
Осматривая библиотеку, Толстой заметил, как в дальнем углу, на канапе, что-то шевельнулось. Там, при свече, укутавшись пледом, читал книгу мальчик лет девяти.
Мальчик подошел к Толстому и поклонился. Граф ответил ему тем же.
– Месье, вы разбойник? – справился мальчик, в восхищении глядя на пленного графа.
– В некотором смысле – да, – серьезно отвечал Федор.
– И живете в пещере?
– И живу в пещере.
– Весело быть разбойником?
– Страсть как весело.
– Теперь вас будут вешать?
«Типун тебе на язык», – подумал Толстой.
В коридоре загремели шпоры. В библиотеку вошел веселый, румяный и, очевидно, подвыпивший генерал.
– Мои извинения, граф, – сказал генерал по-французски, а затем по русски добавил:
– Ну-с, как на духу!
Он сделал унтер-офицеру знак удалиться, достал бумагу, перо, чернильницу и приступил к опросу.
К удивлению Толстого, обвиняли его вовсе не в дуэли, а в чтении запрещенных книг, распространении революционных идей и подстрекательстве солдат к мятежу. У него на полке (как, впрочем, и у самого генерала) действительно стояла французская книга «Сила любви», но он и понятия не имел, что она кем-то запрещена. Никаких революционных идей он не имел и, следовательно, не мог их распространять. Что же касается подстрекательства, то, напротив, он остановил неуставное наказание во врепмя дежурства. На то он и офицер.
– За что же он на вас претендует? – удивился генерал.
– Кто? Ах, этот так называемый барон?
«Говорить или не говорить про поединок? – соображал граф. – Так – Сибирь и кнут. А эдак?»
– Ведь поединок не состоялся? – подсказал ему генерал.
– Нет.
– Вам нечего скрывать. Пишите все как есть, а я вам обеспечу самое легкое наказание.
– Кому писать?
– Государю. А я отправлю вашу рапортичку в Павловск.
Генерал вручил объяснение Толстого своему адъютанту, извинился и вернулся за праздничный обед.
Прошло, однако, не менее трех часов, прежде чем Федором занялись снова. Ни генерал-прокурора, ни его адъютанта он больше не увидел. Зато унтер-офицер передал его настоящему конвою из шести гренадер и обер-офицера. Офицер ехал верхом впереди с обнаженной шпагой, а солдаты с ружьями шли по бокам, по трое с каждой стороны.
1
Наконец-то – франц.
2
И садитесь, пожалуйста, – франц.