Блок верности

Непривычные для наших мест кипарисы, карликовый эвкалипт, рододендроны и северная пальма определяли пространство у дома. Не будь я тем, кем являюсь, был бы садовником. Друзья, занимающиеся растениями, хотят вскоре выпустить на рынок адаптированный мексиканский кактус, я уже взял обещание, что первые экземпляры будут мои. Наверное, мне, да и нам всем, не хватает дикости, недостает прямоты жизни. Так и мечемся, между запросами интеллекта, требующего своего применения в социальной жизни, и позывами души, тихо просящейся домой, в первобытность.

– Сергей Савельевич, вас завтра как обычно забрать? – спросил мой водитель.

Вот, обязали завести водителя. Он и раньше как бы был, но теперь уж прямо совсем «есть», никуда без него. Я их, верхних товарищей из кабинетов с традиционными коврами и телефонами из слоновой кости, понимаю, в принципе, ибо ответственность высока.

– Как обычно, Володя, – подтвердил я.

– До свидания, Сергей Савельевич, – вежливо сказал Володя.

– До завтра, – кивнул я ему столь же вежливо, и махнул на прощанье рукой.

Хороший преданный парень, словно адъютант из старых книжек. Адъютант, не аналитик, но тоже нужная должность. Я знаю, у него всегда при себе пистолет. Если начнет рушиться свод метро у меня над головой, Володя его пристрелит, не задумываясь.

Жена и дети, сын и его старшая сестра, были внутри, несмотря на необычную для этой поры жару. Очень было жарко, ну просто очень. Еще несколько лет назад я бы подумал, что это мы, люди, устроили парниковый эффект, озоновую дыру и вообще потепление, а сейчас могу сказать, например, что Где-то Там перегрелся сервер, или памяти не хватает – и могу оказаться прав. Прав!

Могу сказать, что:

– мы спецназовцы внутри тренажера

– мы загипнотизированные люди из коммунистического будущего, которым показывают все дерьмо капитализма

– нас здесь готовят к дерьму поддельного коммунизма, который вполне может оказаться не Городом Солнца

– в будущем полная засада, и мы отдыхаем в виртуальном мире, потому что в реальности уже даже травы не осталось зеленой

– мы космонавты, лежащие в анабиозе, а корабль на всех парах мчится к Альфе Центавра

– мы сон сумасшедшего ученого

– у каждого из нас есть оператор в шлеме

– никаких операторов ни у кого из нас не существует

– оператор всего один

– операторов больше, чем песчинок на пляже

– когда мы спим, нас бэкапят, то есть делают резервную копию

– или не бэкапят, вообще никогда

– нет, все-таки где-то есть старая версия меня, которую используют, если полетит сервер

– кто-то постоянно мониторит мои мысли

– никому мои мысли не интересны.

И так далее, по числу хоть звезд на небе, хоть сект на Земле. Могу сказать что угодно – и есть шанс, что буду прав. Ежегодно с ума сходит статистически значимая часть населения, и это уже не государственная тайна. Если мир именно таков, то все дозволено? Это я про Федора Михайловича, и его «если Бога нет, то все дозволено».

Если мир не настоящий – то все дозволено. Как вам такая версия?

Жарко. И в конторе жарко, и на улице. Наш звездолет пролетает мимо особо горячей звезды. Надеюсь, капсулы для гиперсна достаточно надежны.

Узнав меня, дверь отворилась молча. Не люблю эти дурацкие «рада вас видеть, хозяин». Многие делают хорошие деньги на тюнинге домашнего интеллекта, на его подстройке к обитателям и гостям жилища. На мне бы они разорились, я ретроград. Роботы со мною почти всегда молчат. Двери, чайники, коврики, полотенца, рубашки – все немы, как рыбы. Никто не вопит на весь интернет из стиральной машины, что порошок закончился. Впрочем, химический порошок у нас в Подмосковье тоже запрещен.

В нашем доме весьма удачно сошлись два мира: мой внутренний и внешний, обозначенный границей города и Подмосковья. Мой мир устал от технических излишеств, а заповедное Подмосковье требует снижения технофона до уровня каменного века. Я, лицемерно вздыхая, сдаюсь этим требования – надо, так надо – и, щедро размахнувшись, отправляю в помойку все многообразие гаджетов, оставляя минимум для комфорта.

Вот, двери оставил, это удобно. А интеллектуальный утюг выбросил, теперь сам договариваюсь с рубашкой, какую температуру выставить при глажке.

Дети, слава Богу, растут у меня в суровом стоическом пренебрежении к нынешней технике. У сына есть пони, маленькая брыкастая тварь, у дочки вообще целый зверинец: кролики, пауки, змеи. Да-да, настоящие змеи, и дочь вообще заявила, что станет герпетологом, когда совсем вырастет. Зная ее характер, могу не сомневаться, что станет. У жены замечательный сад и настоящий огород с помидорами и прочим съестным, так что пластиком мы не питаемся.

А у Василия Ильича, Васеньки, который звонил сегодня и сейчас ожидает меня сейчас в качестве гостя, так у того вообще полный запрет на «гаги», сиречь, «гаджетоподобные гадости». Потому что он серьезный дядька из самого ГРУ, и у него полно в подчинении народа, который берет на себя технократическую часть заботы о Родине, оставляя Василию Ильичу чистый труд светлого разума.

Я поднялся по ступеням широченной своей лестницы, прошел в холл и увидал одиноко сидящего Васеньку. Он расположился в любимом своем уголке, который всегда занимал. У меня там домашняя пальмочка в кадке, небольшой столик подле нее и два диванчика белой кожи, один напротив другого. На столике был выставлен чайник, посуда всякая мелкая, и варенье от своих яблонь. Ясное дело, жена встретила моего старого друга, усадила в его законный угол и вежливо ретировалась. Мужчины разговоры говорить будут за государевы дела. Поговорить было о чем, потому что не говорили мы еще с Васенькой толком после гибели моего аналитика Семенова. Меня совсем затрепали, да и у Василия Ильича служба не самая простая.

Господи, как же я рад возвращаться домой, прямо расплываюсь весь от умиления!

– Здорово, Ильич! – сказал я, подходя к Ваське.

Тот привстал – ах, вот оно, гусарское воспитание – поприветствовал меня поклоном и рукопожатием, а потом мы обнялись и позволили себе рассмеяться. Мы знакомы лет пять, с начала моей карьеры в новой жизни. Василий отличный мужик, умный, спокойный, я всегда рад его видеть.

– Здорово, диггер, – ответил Василий Ильич Рязанов, и похлопал меня по спине, – ну, как ты, Сережа? Изольешь?

Говорят, только хамы на вопрос «как дела» начинают долго и тщательно рассказывать, как у них дела. Это был как раз тот самый случай. Я умею быть хамом, когда от меня этого ждет старый товарищ, полковник ГРУ по совместительству.

– Сейчас изолью, – пообещал я.

Надо, надо было излить душу Василию, кому же еще, как не ему. Что-то и жене можно было излить, но только в рамках, дабы не тревожилась особенно. А Рязанову можно было без рамок, с безжалостным кавалерийским размахом. Ему чем безрамочнее, тем точнее. А свои, ведомственные, рамки он потом сам расставит. Их там учили рамки расставлять, я точно знаю.

– Тогда сначала чайку вашего знаменитого, – пожелал старый друг.

– Может, чего покрепче? – спросил я, – есть и другие напитки, в бутылках крепкого стекла.

– Стекло бутылки крепче черепа, – сказал Вася, и пояснил, – «что покрепче» отбивает мысль. Знаешь, это такие штучки, в черепе водятся.

Да знаю я, знаю, что у тебя в черепе. Будь у тебя там что другое, тебя бы сейчас здесь не было.

У меня был свой иван-чай, на который многие слетались. Мы тут целые чайные вечера устраивали, похлеще офицерских собраний в прежние времена, разве что дамы наши без бальных платьев по причине изменения моды.

– Бери, Вася, – сказал я, угощая товарища, и себя не забыв.

Это были слова именно для себя, потому что Вася и так уже давно взял, за ним не заржавеет. Скромность в их конторе не приветствовалась, а если скромник и попадался, то очень быстро его перековывали во что-то более приличествующее имиджу и сути заведения.

Слегка промочив горло, можно было приступать. Василий не слишком сентиментален, и даже если визит бывал дружеским, все равно мы говорили и о делах.