Страница 37 из 113
— Амени должен был сказать тебе про Фивы. Он отправляет меня туда, чтобы не мозолить глаза фараону…
Нен-Нуфер едва сдержалась, чтобы не сказать воспитателю, что фараон обязательно сменит гнев на милость.
— …А тебя я должен представить Тирии…
И тут Пентаур замолчал и взял Нен-Нуфер за второе запястье.
— Если только ты хочешь служить Великой Хатор.
Неужели это был вопрос? И он звучал не только в воздухе, но и светился в глазах жреца.
— Амени сказал мне…
— Оставь, Амени! — Пентаур уткнулся губами в ее светлую макушку. — Я вдруг понял, что это знак. Я слеп не потому, что мне не достает знаний, а потому что эти знания не для меня… И неспроста Пта привел тебя туда, куда бы ты не пришла сама… И никогда прежде фараон не приезжал без предупреждения… И его немилость для меня самая великая милость… Нен-Нуфер, — жрец отстранился, чтобы видеть ее глаза. — Моих знаний довольно, чтобы стать в Фивах хорошим врачом, и у тебя будет вдоволь и нарядов, и украшений. Ответь мне, Нен-Нуфер, примешь ли ты меня как мужа?
Она окаменела и больше не слышала тяжелого дыхания жреца, в ушах эхом гремели слова царевича: "он должен тебя очень сильно любить…" Пентаур кладет к ее ногам свой сан и все полученные от Амени знания. А ее сердце не бьется, и только колени трясутся от страха.
— Пентаур!
Жрец отскочил от Нен-Нуфер за мгновение до того, как перед ними предстал запыхавшийся Амени.
— Великий Пта услышал наши молитвы… И Нен-Нуфер здесь, чтобы записать твои слова. Его Святейшество принял меня нынче и без слова упрека попросил дать ему ответ не позже, чем через три луны. У тебя ведь есть ответ, Пентаур!
Молодой жрец отступил к парапету и потому, видно, не услышал, как радостно забилось сердце Нен-Нуфер — царевич Райя сдержал слово — поговорил с Божественным братом. И, значит, сдержит и еще одно — никогда больше ее не увидит.
В этот раз Нен-Нуфер не пришлось брать в руки тростниковую палочку. Пентаур попросил ее удалиться. Только далеко от башни она не ушла, хотя и не ждала, что ее призовут обратно. Просто в храме не осталось уголка, где бы на нее не смотрели с осуждением. Она презрела заветы Маат и впустила в сердце злобу — обиженные танцовщицы разнесли по всему храму весть о сломанной флейте, и разбилась в их устах она вовсе не о камни и вовсе не от руки старшей из девушек. Они не оговаривали ее, они уже свято уверовали в свою правду. Нен-Нуфер уселась на то же место, откуда прежде караулила Амени, оставаясь для стражника незамеченной. Уходя от Пентаура, старик не увидит ее. Сейчас она не желала говорить с верховным жрецом — она боялась, оправдываясь, выдать царевича. И возможное продолжение разговора с Пентауром страшило ее даже сильнее новой лжи.
Ожерелье вновь лежало в ларце вместе с кольцом Амени, и потому Нен-Нуфер легко спрятала в ладонь фигурку Исиды — царевич Райя впустил в ее жизнь ложь, и та пустила глубокие корни, которые сумели раскачать даже крепкие стены храма — теперь все, все вокруг лгут и требуют от нее хранить в тайне чужие секреты, даже секреты самого фараона!
Нен-Нуфер жалась в тень, желая превратиться в крохотного скарабея. Люди проходили мимо и действительно не замечали ее или не желали видеть. Но маленький ученик отыскал ее и здесь. Ей подумалось, что он остался единственным, кто продолжает видеть в ней доброго друга. Все остальные рассмотрели в ней нечто новое, тайное, скрытое от ее понимания.
Мальчик с поклоном протянул ей дощечку и цветок лотоса. Глаза Нен-Нуфер наполнились слезами — сердце сжала тоска по царевичу, о котором станет напоминать теперь каждый цветок. Однако она сумела сдержать слезы, и когда Пентаур остановился над ними, то увидел лишь обычный урок. Их глаза встретились, и каждый вспомнил, как когда-то они так же старательно делили друг с другом глиняную табличку. Когда? Слишком давно. Сейчас он предложил разделить с ним жизнь. Мальчик вскочил, поклонился жрецу и убежал.
— Я хочу говорить с тобой, Нен-Нуфер.
Он не протянул руки. Вокруг слишком много глаз и ушей и, как она успела убедиться, злых языков. Она поднимется за ним в башню. Никто не посмеет поставить ей в укор желание видеть воспитателя. Хотя желания не было. Ей владел трепет ожидания и страх вновь услышать из его уст признание.
— Амени прервал наш разговор, и ты не успела ответить мне.
Его руки вновь лежали на ее запястьях, а она, как и с царевичем, не в силах была отвести взгляд от золотых браслетов.
— Его Святейшество простил тебя, Пентаур, — сказала она с опущенными глазами.
— Тебе не стоит тревожиться о своем будущем.
— Мое будущее — это ты. Я так решил, — Его пальцы впились ей в кожу. Пентаур желал видеть ее глаза. — Великая Река подарила мне тебя, и она же унесет нас отсюда, чтобы дать новую жизнь. Я стану лучшим врачом в Фивах, и не будет и дня, чтобы ты пожалела, что стала мне женой. Почему ты молчишь?
Нен-Нуфер глядела в глаза воспитателя, едва тронутые краской, а видела на их месте глаза царевича, где толстые черные линии дали путь слезе.
— Ты отдал себя Пта, а я отдала себя Хатор — другого пути нет!
Она вырвала руки, но он поймал ее плечи, не позволив убежать.
— Ты никому себя не отдала. Тирия не знает даже твоего имени. Великая Река отдала тебя мне, и только это правда и ничего больше! Только это…
Его голос становился тише, глаза ближе, но Нен-Нуфер сумела вывернуться, когда почти почувствовала его губы на своих. Ступеньки мелькали под ногами, и только Великие Боги не позволили ей упасть. Она бежала к воротам, за ворота, в городскую пыль, не разбирая дороги. Если бы сейчас на нее понеслась колесница, она бы не заметила ее. Но она заметила пальму и прижалась к стволу. Сердце разрывало грудь, слезы смывали краску, но сдерживать себя больше не было сил. Но рыдала она тихо, чтобы никто не вздумал подойти и утешить. Утешение она отыщет лишь в храме Хатор. Великая Богиня ужаснулась бы, отдай она себя царевичу, но гневу ее не будет предела, уведи она на свое ложе жреца Пта. Возможно, старая рабыня права, и Пентаур обезумел… Она должна говорить с Амени и просить себе в провожатые того, кто не презрит волю Богов.
Нен-Нуфер обернулась к храму, страшась увидеть Пентаура, но жрец не побежал за ней. Возможно, Великий Пта уже вразумил его.
— Что ты делаешь за воротами, Нен-Нуфер?
Это вновь был отец мальчика, и она вцепилась ему в руки, словно хотела, чтобы тот вытащил ее из бурной Реки.
— Возьми меня к себе сегодня. Я не могу вернуться в храм. Все судачат обо мне.
Стражник замолчал, и Нен-Нуфер затаила дыхание, дожидаясь ответа.
— Что скажет на это Амени?
— Я сама поговорю с ним после. Позволь мне идти с тобой!
— Это долгий путь.
— Я не боюсь дороги.
И они пошли. Рядом. Молча. Лишь когда вдали замаячили соломенные крыши рыбацкого поселка, Нен-Нуфер заговорила про его сына и про то, что мальчик теперь не только сравнялся с другими, но и опережает их… Когда-то так говорили про Пентаура. Когда-то он считал жреческий сан и знания превыше всего.
В доме стражника ее приняли ласково, предложили лепешек и рыбы. И пусть над едой кружили мухи, рыба была пересолена, а хлеб хрустел на зубах, Нен-Нуфер была рада, что ушла из храма. Ее не станут искать — подумают, что она уснула в потайном уголке, чтобы избежать косых взглядов. Завтра, лишь рассветет, она отправится к фараону Менесу, чтобы выказать ему благодарность за помощь царевича.
Мухи и ночью кружились под тростниковой крышей и мешали спать. Или же слезы и тоска душили ее, не давая телу желанного отдыха. С утра Нен-Нуфер помогла старшей дочери стражника принести воды и осталась на завтрак, но не посмела взять ничего с собой. Фараон не станет сердиться на то, что она пришла с пустыми руками. В другой раз она принесет ему лепешки из лотоса. В другой раз она дойдет до гробницы, но не сегодня.
Величественные пирамиды застилало облако пыли, но Нен-Нуфер не посторонилась колесницы — она знала, что возница видит ее и потому хлещет лошадей. Она не посторонилась даже, когда царевич, бросив кнут и вожжи, спрыгнул с колесницы и помчался к ней, раскинув руки. Она и слова не сказала, когда эти сильные руки подняли ее в воздух. И она позволила их губам встретиться. На мгновение или на целую вечность, ответ знали лишь горячие пески. Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести и слова. Наконец молчание нарушилось тяжелым вздохом. Или двумя…