Страница 36 из 113
— Я никому не рассказала. Я не нарушаю обещаний. Хотя да простят меня Великая Хатор, Великий Пта и Великая Маат, я пришла сюда именно затем, чтобы нарушить данную Пентауру клятву.
Разве я мог прийти к тебе в храм? Разве ты рассказал кому-то про — Я не желаю слышать это имя! — голос царевича эхом отскочил от стен гробницы.
— Я знаю, что и Его Святейшество не желает слышать имя моего воспитателя! — Нен-Нуфер сложила на груди руки, и пальцы ее дрожали, касаясь похолодевших плеч. — Но чье имя он в действительности не должен желать слышать, так это мое! Потому что во всем виновата я, а не Пентаур и не добрый Амени! Это из-за меня все случилось! Пентаур охранял меня от кары жрецов.
— Я не понимаю тебя, жрица! — царевич поднялся на три ступеньки и протянул к ее щеке руку. — Мы красим глаза, чтобы не дать слезам волю.
Она пришла к нему в прекрасном платье и ожерелье, с подведенными глазами — как и надлежит жрице Великой Богини, но Хатор не дала ей нужной силы, чтобы высказать просьбу, и сейчас, опаленная огнем темных глаз, она вовсе лишилась дара речи. Царевич взял ее за руку и осторожно повел по ступенькам вниз, где усадил на прикрытые сорванным с головы платком холодные плиты.
— Я ждал тебя не для того, чтобы утирать твои слезы.
— Я плачу уже не один день и пришла просить тебя о милости.
— Я сделаю все, чтобы ты больше не плакала. Если только это в моей власти.
— Поговори с фараоном, пусть он не отсылает больше Амени.
Царевич отвернулся и сомкнул на коленях руки.
— Вот, значит, как. А я, найдя здесь лотос, подумал, что ты хочешь видеть меня. Какой же я наивный… Прекрасная жрица Хатор решила, что может впутать меня в храмовые интриги! — царевич вскочил на ноги. — Не будет этого! Можешь передать Амени, что только зря стирает сандалии — фараон не желает слышать никаких оправданий.
— Если ты, мой господин, не станешь говорить с ним, я сама пойду к фараону. И приду я к нему, как простая просительница, и он не отошлет меня.
— Он отошлет тебя, как только узнает, за кого ты просишь, — Райя продолжал стоять к ней спиной, и Нен-Нуфер, видя его гнев, осталась сидеть на платке.
— Нет, фараон не отошлет меня, когда услышит, что я ему скажу. После этого я уверена, он простит Пентаура, но тогда покарают меня, потому что мне придется говорить при всех, а все не могут хранить тайну, которую я хотела доверить тебе.
Райя вернулся к ней и сел рядом на голые плиты.
— Какая у тебя тайна, жрица Хатор? Чтобы ты ни сказала, это услышим лишь я и мой отец.
— И фараон, — твердо добавила Нен-Нуфер. — Скажи ему, что Пентаур не отвел его в келью, потому что там была я.
— Там была ты? — царевич так сильно стиснул ей плечи, что Нен-Нуфер чуть не закричала. — Что ты слышала?
— Ничего, — затрясла она головой. — Ничего я не слышала. А если б и услышала, то заткнула бы уши, ибо никто не смеет подслушивать фараона.
— Почему он не сказал нам правды?
— Он нашел меня во дворике до службы…
— Что ты там делала? Ты разве не знаешь, что никто, кроме жрецов Пта и тех, кого допустил сам фараон, не смеет присутствовать на церемонии жертвоприношения?
Нен-Нуфер опустила глаза.
— Я знаю, но я не присутствовала… Я только…
Нен-Нуфер сжала ресницы, пытаясь сдержать слезы. Ослепленная желанием увидеть царевича, она позабыла, что внутренний дворик во время приезда Божественной четы закрыт для всех, кроме старших жрецов. Потому Пентаур был так удивлен и напуган, найдя ее там.
— Хатор покарает меня за мои слова, но ведь она и так знает правду… Я хотела увидеть тебя. царевич Райя. Я не думала, что нарушаю что-то…
Царевич спрятал за спиной руки.
— А я думал, что нарушаю, ожидая здесь твоего прихода. Ведь все, что мне позволено — это видеть твой танец на храмовых праздниках. Я сделал признание. Скажи теперь и ты, пришла бы ты сюда, если бы не желала защитить Пентаура? Ответь мне, ибо кроме меня и отца никто не услышит это.
Нен-Нуфер опустила глаза.
— Я больше не приду. Я увидела тебя, и мне довольно. Пусть Великая Хатор простит мне мое желание.
— И да простит она его мне. Я должен поучиться у Пентаура силе. Он должен очень любить тебя, коль поставил на кон труды всей своей жизни.
— Пусть фараон простит ему его ложь, потому что, я знаю, Пентаур примет любую кару, но не скажет про меня Амени. Пусть Его Святейшество не карает Пентаура за меня.
— Будь покойна, завтра фараон примет Амени и ни слова не скажет про спрятанный в келье лотос. Я укажу ему на тебя во время танца. Сколько бы париков они не надели на тебя, я узнаю тебя, мой Прекрасный Лотос. Я хочу, чтобы и он знал, какие прекрасные жрицы служат Великой Хатор.
— Я не буду танцевать на празднике. Из-за ссадин меня отстранили от танцев.
Царевич на мгновение прикрыл глаза.
— Прости меня. Я не знаю теперь, как искупить свою вину.
— Не кори себя, мой господин. Это пустое. Передай лучше фараону вот эти лепешки из лотоса да скажи, что в храме не будет мяса, покуда его просьбу не исполнят.
Улыбка сошла с лица царевича.
— Откуда тебе известно про задание фараона?
— Мне ничего неизвестно, мой господин, — поспешно ответила Нен-Нуфер. — Просто Пентаур который день не спускается из башни и никого не пускает к себе, кроме Амени. Я не знаю, что ждет от него Его Святейшество, но скажи фараону, что его лотосы не успеют закончиться, когда Пентаур пришлет ему послание. А лепешки действительно вкусны и достойны стола самого фараона.
— Лотосы? — по лицу царевича вновь скользнула улыбка. — Какое отношение фараон имеет к лотосам? Эти лотосы от меня. Только цветы со всей Великой Реки не сравнятся с тем единственным, который вырос в стенах храма.
Его руки вновь лежали на ее плечах, и она не сумела отвести глаз.
— Если бы только я увидел этот лотос раньше… Идем, жрица!
Царевич вскочил и протянул руку. Нен-Нуфер поднялась и вернула Райе платок.
— Оставайся с миром, мой господин.
— Нет, ты скажешь мне это у городских ворот, — он крепко сжал запястье Нен- Нуфер. — Великая Хатор не покарает нас, потому как мои помыслы нынче чисты. И если когда-нибудь тебе еще раз потребуется моя помощь, оставь в гробнице Лотос. Отец укажет мне верный час встречи. Я верю, что он полюбил тебя как дочь.
Они осторожно поднялись по ступеням и встали на колесницу под палящее солнце. В этот раз на Райе не было парика, и все равно он укрыл платком светлые волосы спутницы. Царевич правил лошадьми двумя руками, а Нен-Нуфер так хотелось, чтобы рука с кнутом вновь лежала у нее за спиной, и чтобы царевич опять долго не отпускал ее у городских ворот. Но царственный возница быстро распрощался с ней и умчался прочь, а она забыла отвернуться, и явилась в храм с размазанной от песка и слез краской. Никогда прежде циновка не казалась такой мягкой — ее смягчили слова царевича — если бы он встретил ее раньше… Она не скажет ему, что это раньше все еще существует.
Нен-Нуфер знала, что Пентаур и Амени, фараон и Великая Хатор осудят ее, если она предпочтет служению жизнь наложницы. Только сердце не слушало разум, оно все сильнее и сильнее сжималось от неизвестной прежде боли и потому утром, когда Нен-Нуфер, проходя мимо башни, услышала знакомый окрик, оно не забилось радостно, а лишь остановилось на миг.
— Я вновь искал тебя и вновь не мог найти.
Пентаур осунувшийся, но чисто выбритый, умащенный маслами и с прежней, давно забытой улыбкой, шел к ней. Стражника больше не было, и никто не преградил им путь в башню. Стол Пентаура был по-прежнему завален папирусами, а на расстеленной в углу циновке лежало аккуратно свернутое одеяло.
— Как твои ноги? — не прося позволения, молодой жрец присел подле нее и приподнял подол платья. — Они прекрасно позаботились о тебе и путешествие по Великой Реке не причинит тебе большего вреда.
— Какое путешествие? — Нен-Нуфер недоуменно глядела на сжимающие ее запястье пальцы. Как давно воспитатель не держал ее подле себя так близко.