Страница 86 из 86
До Мойры мы не дошли по моей просьбе — я честно сказала, что не хочу, чтобы она с утра видела нас вместе. Мне не нужны сердечные беседы с ней в его отсутствие. Я ведь не могла сказать ей правду. Шон согласился с моими доводами, но всё равно он должен сказать старухе привычное доброе утро и узнать, что надо купить. Я согласилась подождать здесь, но вот Джеймс Джойс не соглашалась расставаться со мной ни в какую. Она стала как вкопанная, поняв, что я не иду за ними. Поводок Шон, конечно же, не брал, да и он бы не помог. Пришлось присесть перед собакой и уговаривать, уговаривать, уговаривать. Она не понимала мой английский. Тогда я выпалила по-русски: «Иди уже, дура!»
— «А» на конце нет, в женском роде добавляется «е», дуре, — поправил вновь Шон, и мне пришлось объяснить ему про странную родственность наших языков.
Но, главное, что собака меня поняла и побежала за хозяином. Как же вы меня достали! Оба! Хорошо ещё малина есть. Только из-за дождя новых ягод почти не созрело, так что пришлось просто глядеть на пустые поля и стараться не думать про деда Шона. Ужас, я бы на месте матери его сразу убила. Что ждать-то было два года! Все знают и всем пофиг. Странный народ… Или у них по-пьянке ещё не такое творят. Хотя тут явно по-трезвому было сделано, хладнокровно, чтобы вернуть жену и детей. Во, семейка…
— Соскучилась?
Шон в этот раз не ограничился щекой, но раздражать Джеймс Джойс долгим поцелуем не стал. Теперь мне предстояло узнать, хватает ли он своих баб за коленки в машине. По мне — пусть обеими руками держит руль на этих идиотских дорогах. И Шон действительно держался за руль. Наверное, испугался, что я вытяну его свитер до колен. Пусть бы уже разгулялась погода. Я не желаю появляться в салоне огородным пугалом. И так вид у меня бомжеватый, как и должен быть у того, кто не ночует дома.
Тишина в машине убивала, и я попросила включить музыку. Она оказалась традиционной и скоро традиционно сменилась трёпом на ирландском.
— Ты всё понимаешь? — спросила я, стесняясь попросить переключить. Мог бы и догадаться, придурок!
— Ща, — ответил он и действительно потянулся к кнопке.
Я впилась взглядом в его пальцы — он научился читать мои мысли и даже отвечать по-русски, или у меня медленно начинает ехать крыша от общения с ним?
— Пока жил с бабушкой, выучил. Она по-английски с нами не говорила. Всё доказывала матери, что это необходимо для воспитания настоящих ирландцев. Мы с сёстрами научились понимать её, выбора-то не было, но отвечали, конечно, по-английски. Ну и в школе нас заставляли читать и писать, но многое, конечно, забылось… И вообще этот язык умрёт. Его понимает четверть населения, а говорят на нём в быту и того меньше. А все эти попытки искусственного сохранения языка лишь трата общественных денег, но пока в Европейской комиссии сидят идиоты, дающие деньги университетам, там будут находиться придурошные профессора, готовые их брать и с умным видом доказывать окружающим, что они спасают древнюю культуру.
— Ну, а что ж они делают?
— Обворовывают государство, вот что делают. В стране ни образования, ни медицины нормальной — всё в руках придурошных монашек, но у нас есть язык, древний, ни на что не похожий…
— А вот и неправда. Что ты только что сказал? Что «ща» значит?
— «Да» на ирландском.
— Почти то же самое на русском.
— Тогда тебе сам бог велел помогать этим идиотам. Учи гэлик. Загрузи на телефон Дулингу. Они там очень постарались с ирландским.
Я спрятала телефон в карман. Смотри на дорогу, а не меня. Ни одного нового сообщения от Лиззи. Ни одного! Буду сидеть и выслушивать этот бред — каждая ведь доярка знает, как управлять страной, и каждый недоделанный фермер думает, что он умнее Европейской комиссии. Не понимаешь ценности искусства, ремонтируй краны молча и соси пиво под хёрлинг. Таким, как ты, всё равно не объяснишь, как искусство спасает мир. Для вас любой импрессионистский рассвет не больше, чем яичница. Идиот! И думает, я буду поддерживать беседу. Да чёрта с два! Эй, что остановился?
— Церковь шестнадцатого века хочешь посмотреть?
Шон рассчитал остановку до миллиметров. Машина накренилась на бок, чтобы дать возможность другим не снести её. И моя дверь открывалась ровно в пролом каменной стены, за которой маячили старые могильные кресты.
— Можешь через мою вылезти.
Думаешь, не пролезу? Пролезу! Шон поспешил за мой и взял за руку, будто я не научилась с прошлого кладбища смотреть под ноги. Гулять по костям — своеобразная ирландская романтика, да и чёрт с ним. Шон Мур подумал об искусстве, которое нахрен никому не нужно. Кроме меня, наверное. От церкви мало чего осталось. Если бы не кладбище, можно было принять её за развалившийся амбар — тот же серый известняк, что и на стенах вдоль дорог. Сторона алтаря сохранилась лучше всего — может плющ удерживал камни вместе? И цветы, яркие, дикие цветы, вылезавшие из ниш в стене, точно из кашпо. Я не удержалась и сделала фотографию. Она может превратиться в убийственный пейзаж аля натюрморт, если постараться. А я точно постараюсь, только сбагрю мистера Мура племянникам.
— Всё, что ты видишь в Ирландии в целости и сохранности, построено с нуля, сохраняя стиль, а настоящая Ирландия, вот она… Развалилась и скоро исчезнет совсем. Вместе с языком.
— Неправда, — повторила я. — Может, и исчезнут камни, но культура — никогда. Она слишком богата на романтику. Её будут любить везде.
— Кто кого убил первым, да? Какая романтика в «Игре престолов»? В ней только наша мерзкая история. Зрителей, о читателях ничего не скажу, влечёт к экрану совсем не романтика…
Конец ознакомительного фрагмента.