Страница 85 из 106
Стр. 22. После абзаца: «На другой день я проснулся…»
С тех пор прошло много лет, и мы все «годим». Все дни мы проводим неразлучно с Глумовым, ни йоту не отступая от условленной программы и разнообразя ее только тем, что одна неделя проводится у меня на квартире, а другая – на квартире у Глумова.
В течение всего этого времени мы ни разу не почувствовали себя больными и, постепенно разъедаясь, дошли, наконец, до того, что сделались поперек себя толще. Но и это не отягощает нас, а как будто даже радует. Толщина не произвела в нас одышки, а только придала сановитости. Щеки у нас румяные, мяса белые и крепкие, как кипень, зубы все целы, а глаза смотрят так ясно, что не один директор департамента вчуже завидует нам.
Я не скажу даже, чтоб нам было скучно. Жизнь самая однообразная представляет возможность для бесчисленного множества таких спутанных комбинаций, которых, с первого взгляда, даже угадать нельзя. Что может быть проще первых десяти числ, a между тем какую путаницу можно при помощи их произвести! Так-то и жизнь. Нужно исключительно предаться процессу существования, чтобы понять это. Предайтесь ему, раздробите жизнь на мелкие кусочки, и вы увидите, сколько маленьких и очень затейливых фигурок можно из этих кусочков составлять.
Мы именно так и поступаем. Имея в запасе целый мешочек таких кусочков, мы каждый день вынимаем из него столько, сколько нужно, и складываем из кусочков самые разнообразные, а порою даже совсем неожиданные фигуры. Уверяю вас, что никогда не случалось, чтобы одна фигура точь-в-точь была похожа на другую.
Мы каждый день колесим по Петербургу, но переулков, в которых мы еще не были, право, осталось еще на многие годы ежедневного гулянья. Мы каждый день играем в сибирку, но таких комбинаций игр, которые еще никогда не приходили, но могут прийти – тоже осталось на многие годы.
Как бы то ни было, но "годить" и "жить" – понятия вовсе друг с другом ненесовместимые. Это до такой степени верно, что я только на днях почувствовал первый позыв прихоти, но притом прихоти самой скромной и законной. Мне захотелось описать один из дней того жизненного периода, в продолжение которого нам суждено "годить". Я сообщил об этом намерении Глумову, и тот одобрил мой план.
– Теперь, – сказал он, – когда твои мысли и чувства достаточно устоялись, нет резона и прихоти не исполнить. Пиши.
Я написал то самое, с чем читатель сейчас познакомился, и прочитал мой рассказ Глумову. И его он одобрил.
– Ничего, мой друг, – сказал он, – чистенько. Мыслей маловато, на диалоги немножко смахивает, да по теперешнему суетливому времени другой литературы и не требуется.
Мало того: я понес мой труд к Алексею Степанычу – и он тоже похвалил.
– Прекрасно, голубчик, даже очень хорошо, – поощрил он меня. – То-то ведь в вас и дорого, что легкий этот дух в вас есть!
А коли есть "легкий дух" – значит, прочая вся приложится.
Тема "существовательства", основная в этой главе, связывает ее с очерком "День прошел – и слава богу!" из цикла "В среде умеренности и аккуратности".
Глава, по-видимому, содержит полемический подтекст: почти одновременно та же тема была затронута в охранительной литературе. На протяжении 1875–1876 гг. "Русский вестник" печатал сенсационные "разоблачительные" рассказы ренегата революционного движения А. А. Дьякова-Незлобина "Кружок (Из записок социал-демократа)", "В народ!". В последнем рассказе "единственным принципом" героя-"революционера" объявлено "убеждение в том, что человеку просвещенному необходимо есть, спать и вообще совершать физиологические процессы беспрепятственно" (PB, 1876, Э 9, стр. 170). Вполне возможно, что Салтыков, следивший за обращением Незлобина в благонамеренность (см. письмо к M. M. Ковалевскому от 28 сентября 1880 г.), сатирически откликнулся на его "разоблачения" и здесь.
В главе обнаруживается сложное соотношение с "Дневником писателя" Ф. М. Достоевского. Оба писателя, хотя и стоявшие на разных общественных позициях, дали сходные характеристики современному "культурному человеку". "Припомните, сколько цинизма увидали мы в эти последние двадцать лет, – писал Достоевский в февральском выпуске "Дневника писателя" за 1877 год, – какую легкость оборотов и переворотов, какое отсутствие всяких коренных убеждений и какую быстроту усвоения первых встречных с тем, конечно, чтоб завтра же их опять продать за два гроша" (Поли, собр. худож. произв., т. 12, стр. 57). В октябре Достоевский вернулся к этой теме, отметив две "почти трагические черты нашего русского интеллигентного человека": "его податливость, его готовность на соглашение" и "непонимание такой первейшей вещи, как чувство собственного достоинства" (т. 12, стр. 278–279).
Но рядом с этим обнаруживались значительные несогласия. Февральский выпуск "Дневника писателя" за 1877 г. содержит размышления "относительно понятий о свободе, равенстве и братстве. В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода – лишь в одолении себя и воли своей , так чтоб всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином", в "дисциплине" и "работе самому над собой", в "самообладании и самоодолении" (Полн. собр. худож. произв., т. 12, стр. 63–65, 47, глава "Русское решение вопроса").
В параллельно появившейся "Современной идиллии" идея "самообуздания" и "дисциплины" развита сатирически (см. особенно рассуждения Глумова о "славянской распущенности" и "настоящей культурной выдержке"). В мартовском выпуске "Дневника" Достоевский откликнулся на первую главу "Современной идиллии": "в России и от русских-то не осталось ни одного непроплеванного места (словечко Щедрина)" [104]. Отдавая должное сатирической меткости Салтыкова, Достоевский далее давал понять, что виновными в таком положении считает именно «прогрессистов-отрицателей», общественных и литературных.
Глава встретила единодушное одобрение критики, отметившей точность отражения в ней текущего общественного момента: новое произведение "ловко освещает своим юмором многое, что тяготит, унижает и оскорбляет современного русского человека" ("СПб. ведомости", 1877, 19 марта, Э 78). "Только у Щедрина есть способность, не выходя из пределов допустимой манеры, говорить такие горькие истины и заставлять всех понимать себя" ("Наш век", 1877, 8 марта, Э 8). Наибольшее впечатление на критику произвело словечко "годить". Оно было с сочувствием подхвачено в обществе – сохранились воспоминания о чтении Салтыковым "Современной идиллии" на вечере в пользу Литературного фонда 9 марта 1879 г.: "Все переглядывались тогда с сумрачной, но удовлетворенной улыбкой. Все понимали, что значит это… "надо погодить" [105]. Это понятие вошло в словарь русских революционеров: «Мы думаем, что „годить“ нам нечего: довольно уже „годили“!» [106]
«Спите! Бог не спит за вас!» Жуковский. – Из стихотворения «Деревенский сторож в полночь» (перевод идиллии И.-П. Гебеля), 1816.
…Алексей Степаныч Молчалин… – В 1874–1876 гг. этот персонаж комедии Грибоедова «Горе от ума», будучи художественно переосмыслен Салтыковым, стал главным героем его сатирического цикла «Господа Молчалины». См. т. 12 наст. изд.
…полетел к Глумову. – Глумов – постоянный персонаж сатиры Салтыкова в 70-е годы («Помпадуры и помпадурши», «В среде умеренности и аккуратности», «Дворянские мелодии», «Дети Москвы», «Недоконченные беседы»). См. т. 8, стр. 524; т. 12, стр. 659, а также кн. 2 наст. тома.
Вакант – пробел в существовании (от лат. vacare – пустовать).
…Валяй по всем по трем! – Неточная цитата из популярной песни «Тройка» («Вот мчится тройка удалая…») на текст отрывка из стих. Ф. Глинки «Сон русского на чужбине» (1825). См. т. 6, стр. 662.
104
См.: Ф. М. Достоевский. Полн. собр. худож. произв., т. 12, с. 78. «Словечко Щедрина», которое имеет в виду Достоевский, см. на стр. 17 наст. тома.
105
В. В. Тимофеева-Починковская. Год работы с знаменитым писателем. – «Исторический вестник», 1904, Э 2, с. 538.
106
Два слова об издании «Народовольца». – «Былое» (Лондон), 1900, Э 1, с. 63.