Серая радуга

Взгляд Холдона переместился на нее. Задумчиво.

— Второй, нет, пятый паж, — отметил он. — Так смешно закусывала губу, когда твой король издыхал у моих ног.

Он вытянул в ее направлении даже не Арктурос — палец. С тем же слегка заинтересованным видом.

Фелла схватилась за грудь, пытаясь вздохнуть. Подавилась криком. Свалилась на землю, не переставая корчиться и кричать, пытаясь будто бы избавиться от того, что было в ней самой, вцепившись пальцами в кольчугу на груди с такой силой, что пальцы начали раздирать железные звенья.

Ей никто не пытался помочь. Те, кто дернулся было — застыли в ту же секунду. Кристо уже чувствовал это раньше, рядом с Гидрой Гекаты: будто внутрь к нему заползло холодное, кровожадное щупальце, которое заставляет наблюдать за мучениями Бестии безразлично, со стороны…

Холдон сделал шаг вперед, и Бестия закричала страшнее, будто само его присутствие доставляло ей боль. Или не оно, а полный ледяного наслаждения шепот, который нельзя было заглушить криком:

— Помнишь тот день, девочка-паж? Солнце еще не зашло, он не закончился. Только Витязь сгнил в земле давным-давно, а день — тот день продолжается. Слышишь их внутри себя? Они боятся меня, как раньше. Вся мощь, которая подпитывает тебя, трепещет от одного моего вида: это мертвая мощь, а я жив, они знают это. Они знают, что бессмертия нет, потому так цепляются за тебя — в которой живут хотя бы так, тенью, лишь силой. Они будут разочарованы, девочка-паж: эта радуга никогда не вернет себе прежних цветов…

Фелла перестала кричать: пропал голос. Теперь она просто задыхалась, как рыба, выброшенная на песок, на лице застыл невозможный ужас, руки ослабли и двигались бесцельно, как у куклы на ниточках…

— Представь себе, юный паж… представь себе их лица. Представь лицо своего короля — если бы он услышал имя, которое ты сейчас произнесёшь. А ты скажешь его. Ты обязательно скажешь. Имя, девочка! Назови мне имя ключника!

Бестия не смогла бы назвать даже собственного имени и едва ли помнила, где находилась. Ее лицо было сведено в болезненной гримасе, страшные судороги проходили по телу, с губ только слетало что-то вроде: «Пожалуйста… не надо больше… пожалуйста».

«А ты доконай ее! Доконай!» — требовало то самое, мерзкое, которое поселилось внутри у Кристо. Он даже похлопал Дару по плечу и кивнул на Бестию — вроде как радостью поделиться.

Дара задумчиво кивнула. Ее глаза сверкнули зеленью, а в следующую секунду Кристо получил удар в солнечное сплетение, от которого гадкое создание внутри сначала панически икнуло, а потом тихо ретировалось куда-то вовне. Дара в несколько прыжков очутилась возле Бестии и повела руками по воздуху. Что-то полыхнуло, и Феллу вдруг отпустило: судороги прекратились, голова бессильно откинулась в траву, пятый паж дышала со всхлипами, дрожала и вообще выглядела жалко донельзя.

Палец Холдона теперь смотрел на Дару, Дара — на палец, и особого почтения к этому органу, видно, не испытывала.

— Я не из того дня, — сказала она брезгливо и тоже подняла палец. — Такое на меня не действует.

Холдон, усмехнувшись почти добродушно, приподнял Арктурос, но удара не нанес, раздумал.

— Видишь ли, девочка, — молвил с издевательской мягкостью, — мы с юным пажем не договорили о ключнике. Не хочешь ли сама сказать ей, раз вы дружны: она может отдать мне ключ или назвать мне имя. Что предпочтет?

Из травы и черных ирисов зазвучал сорванный голос Бестии:

— У меня никогда не было ключа, и я не знала имени. Ты можешь пытать меня — я знаю, что тебе это нравится… но я… не знала… не знаю…

— Но я ведь могу пытать и не только тебя, — напомнил Холдон. — Это талантливое дитя уже наметило претендента…

Дара не выдержала и прыснула.

— Вздумаете меня пытать — она вам похлопает.

— Дара, заткнись… — простонали из ирисов.

— А что? Кто мне теперь прикажет не нарываться? Макс умер из-за этой мрази! И нам тоже недолго осталось, если, конечно, не появится Витязь и не отрубит ему башку во второй раз.

Холдон вздохнул так, будто после долгой жажды пригубил свежей водицы. Хрустнул не своими, женскими и хрупкими пальцами.

— Мне долго не хватало этого, — признался он то ли себе, то ли своим приспешникам. — Ненависти в глазах и обреченности на лицах. В дни силы мне нравилось смотреть в глаза пленным. Наблюдать, как они осознают. К вам всем приходит это понимание перед смертью… что после нее ничего не будет… вещи в этом отношении честнее, не правда ли? — он любовно провел пальцами по поверхности Арктуроса. — Конец для них — это и впрямь конец, они не строят глупых иллюзий и потому умеют ценить свое существование здесь и сейчас. Держаться за него. Ты понимаешь меня, дитя, разве нет?

Он прищурился в глаза Дары, где и правда мелькнуло понимание. Девушка помедлила, но кивнула.

— Значит, ты тоже их слышишь. Одарённое дитя… нас таких — кто по-настоящему слышал бы жизнь в неживом — немного. В поколении рождается не больше одного-двух. Можно, конечно, научиться — открыть свой разум для вещей… но это не то, верно? Совсем не то. Ты смотрела на моё искусство. Нравится? За это я не буду тебя пытать. Может быть, не буду даже убивать… до заката, как и обещал. И, если ты сможешь не дрогнуть, когда кровь остальных разукрасит белые ирисы — кто знает, может, я оставлю тебя… чтобы показать — что значит настоящая жизнь. Не бледное подобие — со старением, разложением и умиранием. Истинное бесмертие, секрет которого заключён в шёпоте вещей.

Губы Дары сжались, она не ответила, а Кристо почему-то был уверен, что артемагиня только что чуть не брякнула: «Долбанные традиции!» — фирменным тоном Ковальски.

Вместо этого прозвучал вопрос:

— Кто вас вернул?

— Сестра, — милостиво осклабился Холдон. — Ты знакома с ней — в тебе её тень. Дальний отзвук тени. Значит, это ты — та девочка, которая осмелилась надеть её на руку?

— Гидра Гекаты…

— Эммонто Гекарис — ученица моего ученика. Она тоже слышала вещи и принадлежала к числу Одарённых. И она хорошо справилась. Прыжок посреди боя при помощи межмирового портала… она его, конечно, усовершенствовала… В нужный мир, где она создала Великую Гидру. Я работал над пробудителем артефактов, отослав его с одним из учеников в тот мир… конечно, не лучший образец, но Эммонто смогла. Сотворить настоящий Пробудитель — ей понадобились века работы, моя кровь, добытая в Целестии, нежить, да… И в конце она отвлеклась от цели, создав лишние «головы» Гидры и возомнив себя повелительницей нежити и богиней. Но браслет… даже его осколки… всё же получил возможность пробуждать… не только артефакты.

— Или того, кто был уже артефактом наполовину? — фыркнула Дара.

— Или так, — согласился Холдон. — Почему ты говоришь так, будто это плохо, дитя? Моя голова была отделена от туловища — и вот я хожу, говорю, творю. Это ли не истинное бессмертие — способность вернуться через тысячелетия? Способность проснуться. Ты смотришь на моё лицо… вид — это мелочи. Ведь и золото тускнеет — и ты лучше других знаешь, как заставить его засиять. Это скоро пройдёт, и я приму вид, какой захочу.

— А для этого вам придётся выпить жизнь из ещё пары селений — так, что ли?

— Чтобы сотворить произведение искусства — приходится чем-то жертвовать, разве нет, дитя? Или кем-то. Малозначимым, не слышащим истинной мелодии жизни…

Желудок Кристо решил выскочить от всей этой паскудной философии вон, но был задвинут на место. Осторожно и неторопливо Кристо пошел приводить в порядок остальных.

Оказалось, удар в живот был самым действенным методом, это Кристо опробовал сразу, на Нольдиусе. Тот охнул, согнулся и просипел:

— Весьма признателен. Со мной было что-то… — но Кристо наподдал ему еще раз и тихонько направил подальше от Мелиты — вроде бы, остальных возвращать. А сам задумался, что делать — ну, не бить же, в самом деле?

А если попробовать пробудить поцелуем?

Благо — Холдону пока все равно, чем они занимаются, он стоит себе и живописует. Решил, видимо, что времени до злыдня лысого, а потому можно рассказать поподробнее.