Стерегущие золото грифы

Дочка Шаманки прижалась щекой к его груди. Ее руки все так же висели вдоль тела. Ладонь Воина легла на ее спину между лопатками, едва дотрагиваясь. Каждый из них вел себя так, будто другой был соткан из тумана и мог растаять, если вложить в ласку чуть больше настойчивости. Они о чем-то говорили почти шепотом. Темир не слышал слов. Он и подсматривать-то не хотел, но стоял как завороженный, даже ноги чуть дрожали от внезапно накатившей слабости. Ему будто открылись человеческие отношения, неведомые прежде. Другая грань чувств. Что-то неземное, высокое и светлое. Кроме того, Темир боялся быть замеченным при отступлении, не желая смутить их и сам смущенный до предела.

– Это в последний раз, обещай, – сказала Дочка Шаманки так громко, что Темир вздрогнул, вырванный ее словами из марева, в которое его погрузили эти двое.

– Попроси лучше мою жизнь, только не проси держаться от тебя подальше, – ответил Воин. – Я и так прилежно исполнял это. Ты сама сегодня нарушила свой запрет.

– Я знаю, – в ее голосе теперь было вполне земное, обычное человеческое отчаяние.

– Тогда обещай, что это в последний раз, – с привычной усмешкой повторил ее слова Воин. – К тому же нас тут трое, ты разве не чувствуешь?

«Что значит, не чувствуешь? Они могли меня увидеть, услышать, но… почувствовать?» – недоумевал Темир, ощущая, как холодеет кожа головы, приподнимая каждый волосок.

– Почувствовала сразу же, но не могла отойти от тебя ни на шаг!

Девушка толкнула Воина в грудь и бросилась прочь, по пути хватая Темира за руку и увлекая за собой. Они остановились у входа в аил, но Дочка Шаманки задыхалась так, словно бежала очень долго. Темир открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но девушка не позволила.

– Ни слова! Ни одного вопроса! Никогда, – повелительно заявила она. – И никакой жалости. Мы в ней не нуждаемся.

Темир почувствовал ее власть над ним, над каждым человеком в этом племени. Он не мог не подчиниться. Он хотел подчиняться ей.

– Ни слова, обещаю тебе, – с готовностью ответил юноша. – Мы ведь друзья? Вот я и буду вести себя как друг.

– Друзья, – улыбнулась Дочка Шаманки. – Иди спать. Скоро уже заря загорится, настанет пора продолжать путь.

***

Это была вторая зима, которую Темир проводил на Укоке, и она казалась такой прекрасной, что юноша молил весну не приходить в этом году вовсе. Он с готовностью терпел и холод, и ветер, и лишения, ведь его окружали люди, которые были его семьей больше, чем семья по крови.

Он поселился в зимнике Шаманки, и ни его, ни женщин не смущало такое соседство. Шаманка неспешно, частями, наносила на его правое плечо огромный рисунок, который спускался на грудь спереди и на лопатку сзади. Сказочное существо, отдаленно напоминающее коня, мчалось во весь опор. Острые копыта стройных передних ног животного устремлялись в неизведанные дали. Грудь украшали полосы и спирали. А каждый завиток взметающейся на бегу густой гривы оканчивался крохотной головкой грифона с внимательным глазом.

Даже с Воином Темир подружился. Они вместе охотились или осматривали территорию. Темир не брезговал и обязанностями пастуха. Воин, словно старший брат, учил его всему, что умел сам. Он также объяснял тонкости и хитрости рукопашного боя, в котором был очень хорош. Они часто уезжали подальше от людских глаз, чтобы попрактиковаться. Темир начинал понимать суть борьбы и холодного расчета, о котором говорил Воин. Несколько раз ему даже удалось повергнуть своего наставника наземь. Но, чем бы они ни занимались, Воин был все так же молчалив и холоден и заговаривал с Темиром только по делу. Иногда Темир исподтишка разглядывал его, стремясь различить хоть какие-то признаки его горькой доли. Но тот держался неизменно строго.

Зато Темир много беседовал с Дочкой Шаманки. Это была умная и вдумчивая девушка. Иногда она высказывала мысли, которые были выше понимания Темира, но он любил ее слушать и старался впитать от нее как можно больше мудрости. Они ни словом не обмолвились о той сцене на празднике, да и не было нужды. Темир происходил из одного с ней народа, поэтому прекрасно знал, что иногда появляются люди, с рождения принадлежащие не себе, не семье, а целому миру. Вот и эта девушка не принадлежала себе, поэтому и отдать себя мужчине не имела права. Хозяин ее настолько велик и грозен, что не стоило и пытаться ее у него отнять.

Когда Дочка Шаманки занималась какой-нибудь домашней работой, она имела обыкновение закатывать выше локтя длинные рукава рубахи, и Темир получал возможность читать изображения, покрывавшие обе ее руки. Благодаря объяснениям отца, он хорошо разбирался в каждом символе, в каждом завитке этого своеобразного письма пазырыкцев и поначалу был напуган смыслом ее рисунков.

– Ты умеешь читать то, что у тебя здесь написано? – однажды набрался он смелости спросить.

– Конечно, – улыбнулась она, пройдясь ладонью одной руки по рисункам другой.

Темир поразился, как спокойно и без тени печали сказала она это. Рисунки говорили, что девушка предназначалась в жертву духам гор.

Сам же Темир был безмерно счастлив. По вечерам, закончив дневные труды, он встречался с Тиылдыс – сначала тайком, а к концу зимы уже не скрываясь ни от кого. Влюбленные уезжали далеко от стойбища, скакали наперегонки по привольным пастбищам. Тиылдыс распускала густые темные волосы, волнистые после тугих кос, и они развевались по ветру в танце свободы и юности.

Устав от бешеной скачки, Темир и Тиылдыс останавливались где-нибудь и пускали взмыленных лошадей собирать губами бурую пожухлую траву. Бросив на землю лошадиный чепрак и усевшись на него, они грелись, прижавшись друг к другу, и болтали о разных пустяках, строя планы на будущее. Тиылдыс оказалась очень смешливой и легкой в общении, с ней Темир забывал любые тяжелые мысли, какие у него появлялись. Иногда девушка разрешала себя поцеловать, а иногда глаза ее (они оказались зелеными) сверкали, как у лесной кошки, и она отталкивала возлюбленного. Темир утопал в ее красе, как в зыбком болоте, и даже не думал звать кого-нибудь на помощь.

Но быстро и неотвратимо наступала весна, то там, то здесь расцвечивая блеклую речную долину свежими красками и глазами цветов.

– Мне нужно вернуться домой, когда вы сниметесь с зимовья, – сказал Темир однажды, когда вечер был уже настолько теплым, что вполне позволял засидеться до звезд.

Облачко пара вместе со вздохом сорвалось с губ Тиылдыс.

– Я вернусь, ты же знаешь, – поспешно добавил он, хватая ее за руку. – И привезу выкуп за тебя. Станешь спутницей моей навсегда?

– Я уже отвечала тебе тысячу раз. Пока не остынет солнце, я твоя, – отозвалась девушка. – Но вернешься ли? Что скажет твой отец?

– Я не знаю даже, что сам ему скажу, – улыбнулся Темир. – Что уеду навсегда или что скоро приведу в дом жену?

Тиылдыс непонимающе посмотрела в ответ.

– Ну, пойдешь со мной в стан моего отца, или мне стать кочевником ради тебя?

– Не все ли равно? Только бы вместе. Ты же знаешь, я пошла бы за тобой прямо сейчас, но не могу оставить мать одну. У нее никого нет, кроме меня, да и старенькая она. Но если ты собираешься потом забрать меня вместе с ней, то это будет хорошо. Ей уже такую жизнь вести нелегко. Но тебе-то самому чего больше хочется?

Темир посмотрел в небо.

– Мне нравится, как вы живете. Ваша жизнь проста и понятна. Вас ничто не держит. Вы – как ветер, что обитает здесь.

– Ошибаешься. Каждый имеет то, за что приходится держаться. Каждый привязан, Темир, – задумчиво сказала девушка. – Я вот привязана к матери, привязана к тебе. Ты уйдешь – что мне тогда делать?

– Ждать, – просто ответил он. – Я возвращусь сюда к зиме или еще раньше вас отыщу. И тогда мы больше не расстанемся.

– А если твой отец все же будет против? – настойчиво повторила она.

Темир лишь пожал плечами, давая понять, что его это мало волнует.

– Я и без выкупа за тебя пойду, – прошептала Тиылдыс. – Но как хороший сын, ты не можешь просто пропасть, не объяснившись со своей семьей. Я понимаю.